Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал второй
– Ничего не понимаю, – сказала Сильвия. – Совершенно ничего не понимаю.
Том Хильер с сыном уселись за стол. Том взглянул на меню, хлопнул в ладоши и сказал:
– Ну, что тут хорошенького? Здорово я проголодался! – И добавил: – Слушайте, а где же ваш мальчик?
– Вышел на минутку, – ровным голосом сказал доктор Ремензель.
– Надо его поискать, – сказала Сильвия мужу.
– Погодя, немного погодя, – ответил доктор Ремензель.
– А письмо! – сказала Сильвия. – Эли знал про письмо. Он его прочёл и порвал. Конечно, порвал! – И она заплакала, представив себе, в какую чудовищную ловушку Эли сам себя загнал.
– Сейчас меня абсолютно не интересует, что сделал Эли, – сказал доктор Ремензель. – Сейчас меня гораздо больше интересует, что сделают другие люди.
– Ты о чём? – удивилась Сильвия.
Доктор Ремензель встал, внушительный, сердитый, готовый к отпору.
– О том, что я сейчас проверю, насколько быстро можно заставить некоторых людей тут, в Уайтхилле, переменить решение, – сказал он.
– Прошу тебя, – сказала Сильвия, стараясь его удержать, успокоить, – прежде всего нам нужно найти Эли, Сейчас же!
– Прежде всего, – прогремел доктор Ремензель, – нам нужно, чтобы Эли был принят в Уайтхилл. А потом мы его отыщем и приведём сюда.
– Но, милый… – начала было Сильвия.
– Никаких «но»! – сказал доктор Ремензель. – В данный момент тут, в зале, находится большинство членов попечительского совета. Все они – мои ближайшие друзья или друзья моего отца. Если они велят доктору Уоррену принять Эли, он будет принят. Раз тут у них есть место для вон тех типов, так уж для Эли, черт побери, место найдётся!
Широким шагом он подошел к ближайшему столику и стал что-то говорить могучему старцу свирепого вида, который завтракал в одиночестве. Старик был председателем попечительского совета.
Сильвия извинилась перед растерянными Хильерами и пошла искать Эли.
Расспросив разных людей, Сильвия наконец нашла сына. Он сидел в саду один, на скамье под кустами сирени – на них уже набухали почки.
Услышав шаги матери по хрусткому гравию дорожки, Эли не тронулся с места, готовый ко всему.
– Узнали? – сказал он. – Или надо ещё объяснять?
– Про тебя? – сказала она мягко. – Про то, что ты не попал? Доктор Уоррен нам всё рассказал.
– Я порвал его письмо, – сказал Эли.
– Я тебя понимаю, – сказала она. – Слишком долго мы с отцом уверяли тебя, что твоё место в Уайтхилле, иначе и быть не могло.
– Фу, легче стало! – сказал Эли. Он попытался улыбнуться, и оказалось, что это не так трудно. – Честное слово, стало легче, раз уж всё открылось. Хотел вам рассказать, всё начинал, а потом духу не хватило. Не знал, как подступиться.
– Это я виновата, а не ты, – сказала Сильвия.
– А что делает отец?
Сильвия так старалась успокоить Эли, что совершенно забыла, чем там занимается муж. И вдруг поняла, что доктор Ремензель делает чудовищную ошибку. Она вовсе не хотела, чтобы Эли приняли в Уайтхилл, она сразу поняла, какая жестокость – отдавать его сюда.
Но она не решалась рассказать сыну, что именно затеял его отец, и только сказала:
– Он сейчас вернётся, милый. Он всё понимает. – И добавила: – Ты тут посиди, а я его найду и сейчас же вернусь.
Но ей не пришлось идти за доктором Ремензелем. В эту минуту в дверях показалась его высокая фигура: доктор увидал жену и сына в саду. Он подошёл к ним. Вид у него был совершенно подавленный.
– Ну как? – спросила жена.
– Они… Они все отказали, – сдавленным голосом сказал он.
– Вот и хорошо! – сказала Сильвия. – Гора с плеч. Честное слово!
– Кто отказал? – спросил Эли. – Кто в чём отказал?
– Члены совета, – сказал доктор, отводя глаза. – Я просил их сделать для тебя исключение – изменить решение и принять тебя в школу.
Эли вскочил, сразу вспыхнув от стыда, от возмущения.
– Ты… ты что? – Голос его звучал совсем не по-мальчишески – он был вне себя. – Ты не должен был просить! – крикнул он отцу.
Доктор Ремензель покорно кивнул:
– Они тоже так сказали…
– Это неприлично! – сказал Эли. – Какой ужас! Как ты мог!
– Ты прав, – сказал доктор Ремензель, покорно принимая упрёки.
– Теперь мне за тебя стыдно! – сказал Эли и видно было, что он говорит правду.
Доктор Ремензель чувствовал себя глубоко несчастным и не знал, какие найти слова.
– Прошу прощения у вас обоих, – сказал он наконец. – Очень нехорошо вышло, нельзя было даже пытаться…
– Значит, Ремензель всё-таки попросил для себя поблажки! – сказал Эли.
– Наверно, Бен ещё не привел машину, – сказал доктор, хотя это было и так вполне ясно. – Давайте подождём здесь. Не хочу туда возвращаться.
– Ремензель просил лично для себя, как будто эти Ремензели что-то особенное! – сказал Эли.
– Не думаю… – начал было доктор Ремензель, но конец фразы так и повис в воздухе.
– Не думаешь чего? – переспросила Сильвия.
– Не думаю, – сказал Ремензель, – что мы ещё когда-нибудь сюда приедем».
Конечно, не владея английским, я не смогу дотошно оценить прелесть перевода. Но убеждён, что он выполнен Райт-Ковалёвой по крайней мере на уровне оригинала. С исчерпывающей психологической точностью каждой фразы.
Умер Курт Воннегут 11 апреля 2007 года. Родился 11 ноября 1822-го.
12 АПРЕЛЯ
Елизавета Ивановна Дмитриева (родилась 12 апреля 1887 года) с семи до шестнадцати лет была больна чахоткой. Из-за этого на всю жизнь осталась хромой. Училась прекрасно. Василеостровскую гимназию закончила с золотой медалью. В 1908 году окончила Императорский женский педагогический институт по двум специальностям: средневековая история и французская средневековая литература. Одновременно слушала лекции в Петербургском университете по испанской литературе и старофранцузскому языку. После чего непродолжительное время училась в Сорбонне, где познакомилась с Гумилёвым.
Вернувшись, преподавала русскую словесность в Петровской женской гимназии, печатала переводы из испанской поэзии в теософских журналах, посещала вечера на «башне» Вяч. Иванова, где завязалась её близкая дружба с М. Волошиным.
Лето 1909 года Дмитриева провела в Коктебеле у Волошина, где родилась идея литературной мистификации. В «Аполлоне» появляются стихи некой Черубины де Габриак, которые всем нравятся. Их приветствуют И. Анненский и Вяч. Иванов. Разоблачил Черубину М. Кузмин, выведавший телефон Дмитриевой. Следующая подборка Черубины заканчивалась стихотворением «Встреча», подписанная подлинной фамилией Дмитриевой.
Это вызвало тяжёлую невралгию поэтессы: её разрыв с Гумилёвым и Волошиным, которые затеяли скандальную дуэль. Особенно оскорбило Васильеву утверждение искусствоведа и издателя журнала «Аполлон» С.К. Маковского, что за Дмитриеву писал Волошин. Она написала Волошину: «Я стою на большом распутье. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял её от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом моей любви к тебе». Дмитриева надолго оставила писание стихов.
В 1911 году она вышла замуж за инженера-мелиоратора Всеволода Николаевича Васильева и приняла его фамилию. После замужества много с ним путешествует. В основном по делам «Антропософского общества». Антропософия становится её серьёзным увлечением. И, видимо, проникает в стихи. Прежняя гладкость стиля сменяется обострённым чувством ритма. В основе новых стихов – духовность.
Но в России – советская власть. Как дворян, Васильеву с мужем арестовывают и высылают из Петрограда. Она оказывается в Екатеринбурге, где руководит объединением молодых поэтов, знакомится с Маршаком и пишет с ним пьесы.
В июне 1922 возвращается в Петроград, работает в литчасти театра юного зрителя, занимается переводами с испанского и старофранцузского. Пишет повесть для детей «Миклухо-Маклай». Уходит из театра и устраивается на работу в библиотеку Академии наук.
В 1926 году во время репрессий по отношению к русским антропософам, её арестовывают, во время обыска забирают весь архив и ссылают на 3 года в Ташкент. В 1927 году, по предложению близкого друга последних лет, китаиста и переводчика Ю. Щуцкого, создаёт новую мистификацию – цикл семистиший «Домик под грушевым деревом», написанных от имени «философа Ли Сян Цзы», сосланного на чужбину «за веру в бессмертие человеческого духа».
