Эпиктет - Афоризмы. От раба до императора
Когда Эпиктета спросили: «Какой человек богат?» – он отвечал: «Довольный собой».
* * *Когда Ксантиппа упрекнула своего мужа Сократа за то, что он бедно принимает своих друзей, он сказал: «Если они любят нас, они не обратят на это внимания; если не расположены к нам, нам не следует заботиться о них».
* * *Царь Македонский Архелай приглашал Сократа к своему двору, чтобы дать ему возможность жить богато; но тот велел передать ему, что в Афинах на обол можно купить четыре хэника муки, что же касается воды, то ее там вдоволь. «Если моих средств, – говорил Сократ, – мало для меня, но я лично – по ним, следовательно, и они – по мне. Разве ты не замечаешь, что роль Эдипа-царя актер Пол играл ничуть не более громким или приятным голосом, чем роль Эдипа-изгнанника и нищего на холме Колона? А разве философ должен быть хуже Пола и играть верно не каждую роль, назначенную ему Богом? Не следует ли ему брать пример с Одиссея, который и в рубище держал себя нисколько не ниже, чем в пышной царской порфире?»
* * *Не все ли равно для меня, из атомов или гомеомеров, из огня ли или из земли состоит материя вселенной? Не довольно ли знать сущность добра и зла, меру любви и ненависти, влечения и отвращения и, пользуясь этим как мерилом, устроить свою жизнь?.. Значит, не следует углубляться в решение вопросов выше нашего ума? – Некоторые из них едва ли поддаются решению человеческим умом; но если бы даже кто-нибудь и постиг их вполне, что выиграл бы он из того, что разгадал их? – Нельзя ли поэтому сказать, что те, кто смотрит на это как на необходимую пищу философскому уму, занимаются пустяками? С другой стороны, заслуживает ли внимания и совет дельфийского оракула: познай самого себя? – Заслуживает. В чем его смысл? – Если бы плясуну в хоре посоветовали углубиться в себя, разве он обратил бы внимание на этот совет?
* * *Что такое человек? – Душонка с телом – ходячим трупом.
* * *Эпиктет советовал находить способ соглашаться со всем и вместе с тем умерять свои страсти, делать из них выбор, стараться, чтобы они не принесли обществу вреда, нигде не ронять, благодаря им, своего достоинства, всегда сдерживать свои желания и не чувствовать любви ни к чему, что не в нашей власти. Здесь вопрос не о пустяках, а о том, быть ли нам умными или нет.
* * *Философ Эпиктет говаривал, как я слышал от Фаворина, что большинство «философствующих» – философы на словах, а не на деле. Еще резче выражается он у Арриана в сочинении последнего – «Рассуждениях» о философе Эпиктете. Однажды он увидел человека наглого, грубого, развратного, дерзкого, острого на язык, заботившегося обо всем, кроме своего нравственного совершенствования. Когда он узнал, что этот же человек занимается философией, изучает физику, берет уроки диалектики, вообще любит и интересуется многими подобного рода науками, он призвал в свидетели богов и людей и стал громко укорять его: «Глупец, куда кладешь ты это? Посмотри сначала, чиста ли твоя посуда: если ты кладешь философию в глупые мечтания, она пропадет и, когда сгниет, превратится в едкую мочу или во что-нибудь еще худшее…» Сказано действительно резко, но вполне справедливо. Гениальный философ хотел сказать этим, что, если науку и философию влить в негодяя, испорченного нравственно человека, как в грязную немытую посуду, – они испортятся, станут гнить и превратятся в мочу или в то, что еще хуже мочи. Тот же Эпиктет, как мне передавал также Фаворин, говорил, что нет ничего гнуснее и хуже двух пороков – нетерпеливости и невоздержности, когда мы не переносим, не остаемся равнодушны к обидам, которые нам следовало терпеть, или не воздерживаемся от вещей и страстей, от которых должно воздерживаться. Кто запечатлел в своем сердце два эти слова и будет помнить их, чтобы управлять и владеть собою, – тот редко впадает в ошибку и проживет вполне счастливо. Эти два слова: терпение и воздержание.
* * *…Стоик… вынул из своего узелка пятую книгу «Рассуждений» философа Эпиктета, приведенных в порядок Аррианом и содержащих в себе учение, сходное с учением Зенона и Хрисиппа. В этом сочинении, написанном, конечно, на греческом, мы читаем: умственные представления – «фантазмы» философов, которые душа воспринимает тотчас же при первом взгляде на вещи, зависят не от нашей воли, не произвольны, – они как бы насильно врываются в человеческий ум. Но согласие разума с восприятием, вследствие чего мы познаем, получаем понятие об умственных представлениях, – в нашей воле, как следствие свободной деятельности человеческого ума. Поэтому, когда раздается какой-нибудь страшный звук или с неба, или от падения чего-либо, или приходит неожиданное внезапное известие о какой-либо опасности, наконец, что-нибудь в подобном роде, – оно непременно заставляет дрожать, пугаться, бояться немного и душу философа, не потому, что она видит в этом явлении что-либо ужасное, но под влиянием быстрых, безотчетных душевных движений, опережающих суждение ума и рассудка. Но затем философ не воспринимает душою этих пугающих умственных представлений, напротив, не соглашается с ними, отрицает их, не видит в них ничего страшного для себя. Поэтому, говорят, разница между глупцом и умным – в том, что кажущееся глупцу под влиянием первого впечатления страшным и неприятным продолжает казаться тем же. Составив себе понятие о нем как о действительно страшном, он соглашается с этим и своим разумом, тогда как умный, изменившись ненадолго, на короткое время в наружности, в лице, не подчиняет разум восприятию, не меняет своего убеждения, по-прежнему держится того же мнения, которое всегда имел об этого рода явлениях, т. е. считает их нисколько не страшными и пугающими только своею обманчивою внешностью и пустым страхом. Это мнение, заимствованное из изучения стоиков, нашло себе последователя в философе Эпиктете, как мы видели из той книги, о которой упоминали выше.
* * *Когда речь идет о пользе животных и спрашивают наше мнение, можно поступать и не всегда согласно с чувством разума.
Марк Аврелий. Наедине с собой. Размышления
Книга 1
1
Деду Веру я обязан сердечностью и незлобивостью.
2
Славе родителя и оставленной им по себе памяти – скромностью и мужественностью.
3
Матери – благочестием, щедростью и воздержанием не только от дурных дел, но и от дурных помыслов. А также и простым образом жизни, далеким от всякого роскошества.
4
Прадеду – тем, что не посещал публичных школ, пользовался услугами прекрасных учителей на дому и понял, что на это не следует щадить средств.
5
Воспитателю – тем, что не интересовался исходом борьбы между Зелеными и Голубыми или между гладиаторами фракийского и гальского вооружения, что вынослив в трудах, довольствуюсь малым, не поручаю своего дела другому, не берусь за множество дел и невосприимчив к клевете.
6
Диогнету – нелюбовью заниматься пустяками и неверием в россказни чудотворцев и волшебников о заклинаниях, изгнании бесов и тому подобных вещах, тем, что не разводил перепелов и не увлекался ничем подобным, и тем, что меня не выводит из себя свободное слово, что я отдался философии и слушал вначале Евтихия, затем Андрона и Мециана, уже ребенком писал диалоги и почувствовал влечение к простому ложу, звериной шкуре и прочим принадлежностям греческого образа жизни.
7
Рустику – тем, что пришел к мысли о необходимости исправлять и образовывать характер, не проникся духом софистики, не занимался сочинительством теорий, не держал увещательных речей, не разыгрывал напоказ ни страстотерпца, ни общего благодетеля, не увлекался ни риторикой, ни поэтикой, ни краснобайством, не разгуливал дома в столе и не делал ничего подобного. Благодаря ему я пишу письма без всяких затей, вроде того, которое он сам написал моей матери из Синуессы, всегда готов примириться с оскорбителями и обидчиками, лишь только они сделают первый шаг, вникаю во все, что приходится читать, не довольствуясь поверхностным образом, не соглашаюсь тотчас же с людьми, сыплющими словами, и благодаря ему же я познакомился с воспоминаниями об Эпиктете, которыми он ссудил меня из своей библиотеки.
8
Аполлонию – свободой и решимостью и тем, что неуклонно не взираю ни на что, кроме как на разум, и всегда остаюсь себе верным, при жестокой боли, при потере ребенка, в опасной болезни. Благодаря ему я на живом примере ясно увидел, что в одном и том же лице величайшая настойчивость может ужиться со снисходительностью, благодаря ему я не выхожу из себя, когда приходится растолковывать что-либо; видел человека, который уменье и сноровку в передаче познаний почитал наименьшим из своих достоинств, и понял, каким образом следует принимать от друзей так называемые услуги, не оставаясь в вечном долгу из-за них, но и не оставляя их равнодушно без внимания.
