Альтер Цыпкин - Адвокатская тайна
Разве не может защитник указать, что такое опознание по одежде недостаточно, что ватные пиджаки носят многие, что это явно недостаточно для того, чтобы признать обвинение? Но в данном случае защитник знает от подсудимого, что это, действительно, был он и на нем был ватный пиджак.
Таких примеров можно привести множество.
Основная трудность вопроса заключается в том, что в деле доказательств недостаточно, что того, кто не знает правды, можно убедить в невозможности вынесения обвинительного приговора по таким шатким доказательствам, что здесь возможно сомнение в виновности. Но все это будет совершенно правильно, если неизвестна виновность. А у нас весь вопрос именно и сводится к тому, что защитнику виновность подсудимого точно известна.
Предлагаемый нам вывод не делает никакого различия между защитой, проводимой обычно, и защитой, осложненной наличием профессиональной тайны. И в том и в другом случае защитник указывает на недостаточность доказательств и домогается оправдательного приговора.
Но ведь разница здесь громадная: в первом случае защитник действует совершенно добросовестно, а во втором случае он утверждает то, ложность чего ему известна, и он заведомо потворствует обману. Но ведь и английская доктрина и проф. Полянский против сознательного содействия лжи и обману. Их ошибка заключается в том, что они считают, что можно добиваться оправдания, оставаясь субъективно добросовестным, а мы указываем, что в таких случаях субъективная добросовестность несовместима ни с предлагаемой критической системой защиты, ни с выводами из этой защиты.
Невозможно остаться правдивым и требовать оправдания там, где бесспорна виновность, невозможно остаться правдивым и доказывать сомнительность доказательств виновности там, где несомненность их для защитника бесспорна. Совместить это невозможно, как невозможно, выражаясь словами Козьмы Пруткова, «обнять необъятное».
Выход здесь в другом: когда в деле нет достаточных доказательств, изобличающих обвиняемого, но защитнику его виновность точно, и несомненно известна из признания обвиняемого, — он не может просить об оправдании. Он может указать на смягчающие вину обстоятельства, он может спорить против квалификации, указывать на всё то, что может пойти на пользу обвиняемому. Единственное чего он не может делать — это требовать оправдания.
Мы отлично понимаем, что здесь возможно недоумение по поводу позиции защитника и его выводов. И публика, и коллеги могут с удивлением и недовольством спрашивать, как можно было при таких шатких доказательствах не поставить вопрос об оправдании. Может случиться, что суд вынесет оправдательный приговор, и тогда появится и формальное основание говорить о невнимательной или неумелой защите.
Защитник окажется в очень тяжелом положении: неодобрение товарищей, недовольство публики, нарекания подсудимого и его близких, указание на недостаточность квалификации, неумелость, неопытность, недобросовестность — все это как из рога изобилия посыпится на защитника.
Но утешением и опорой адвокату будет сознание того, что он был прав и поступил правильно. Он не пошел против своей совести и своего адвокатского долга, он сделал все возможное в отношении своего подзащитного в смысле защиты его прав и законных интересов, но он удержался от соблазна и не встал на путь заведомого противодействия правосудию, он отверг метод лжи и обмана, метод, недопустимый в деятельности адвоката.
Иное решение вопроса означало бы забвение общественного долга, лежащего на адвокате, игнорирование того места, которое отведено защитнику в деле осуществления правосудия, означало бы непонимание того, что «Советскому суду поручена ответственнейшая обязанность — осуществление социалистического правосудия, в соответствии с принципами социализма, в соответствии с законами социалистического государства».[62]
Законодательство об адвокатской тайне
Вопрос об адвокатской тайне регламентируется в законе, устанавливающем обязанность адвоката хранить тайну, или устраняющем адвокатскую тайну из процесса или, наконец, в установлении санкции за разглашение тайны.
В дореволюционном русском законодательстве этот вопрос нашел свое выражение в Судебных уставах. Объяснительная записка 1863 г. указывала, что изъятие из общего правила о том, что всякое лицо может быть допрошено в качестве свидетеля, может быть допущено только для тех случаев, когда показание свидетеля против подсудимого было бы нарушением тайны, доверенной свидетелю такого звания, в котором он может приносить пользу обществу лишь при надлежащем доверии к его скромности. «По последней из приведенных причин не должны быть допускаемы к свидетельству… 3) защитники подсудимых в отношении к объяснениям их доверителя, при совещаниях с ними о средствах защиты».[63]
Статья 403 Учрежд. судебных установлений содержала следующее правило: присяжный поверенный не должен оглашать тайн своего доверителя не только во время производства его дела, но и в случае устранения от оного и даже после окончания дела. В Уставе уголовного судопроизводства (ст. 704) было записано: не допускаются к свидетельству: 1) безумные и сумасшедшие, 2) священники — в отношении к признанию, сделанному им на исповеди, 3) присяжные поверенные и другие лица, исполнявшие обязанности защитников подсудимых, — в отношении к признанию, сделанному им доверителями во время производства о них дел.[64]
Запрет раскрытия тайны носил абсолютный характер. Законодатель не ограничивался разрешением защитнику воздержаться от показания, а прямо запрещал защитнику открывать на суде тайны доверителя. Вопрос о том, следует ли сохранить установленный судебными уставами порядок, возник в Комиссии для пересмотра законоположений по судебной части. Разногласия в комиссии выразились в том, что некоторые считали, что следует изменить действующий закон, предоставив защитнику право решать, следует ли ему отказываться от дачи показаний по обстоятельствам, составляющим профессиональную тайну. Большинство комиссии пришло к выводу, что «защита в уголовном процессе должна считаться интересом публичным, что подсудимому следует обеспечить возможность пользоваться таковою и что безусловное воспрещение защитнику свидетельствовать об учинении ему признания при совещаниях о защите может внушить обвиняемому достаточное доверие к защитнику».[65] Таким образом, комиссия проектировала сохранение абсолютного характера запрета разглашения тайны.
Содержанием тайны закон объявлял признание, сделанное во время производства дела. Таким образом, закон имел в виду признание, сделанное обвиняемым уже после начатия о нем дела и после избрания им или назначения ему защитника. Если преступник расскажет о своем преступлении известному лицу, и это лицо лишь впоследствии будет избрано или назначено защитником, то оно может быть допрошено в качестве свидетеля и должно быть устранено от защиты.[66]
Самый термин «дело» трактовался очень широко. «Термин „дело“, как выражение общее, охватывает собою всё разнообразие правовых отношений и интересов, охрану которых доверитель поручает присяжному поверенному вне всякой зависимости от того процессуального порядка, какой по условию и характеру данных отношений будет необходим».[67] Предметом тайны по закону являлись объяснения доверителей при совещаниях с ними о средствах защиты. Тайной для уголовного суда признавалась и переписка между защитником и подсудимым.[68] Далее в понятие тайны включались и документы, полученные адвокатом в качестве защитника. «Если защитник обязан не выдавать тайн своего клиента путем свидетельских показаний, то было бы нелогично и несправедливо не признавать за ним той же обязанности относительно выдачи документов».[69]
В уголовном законодательстве не устанавливалась ответственность за разглашение адвокатской тайны, хотя в теории высказывались взгляды, что нарушение адвокатской тайны является уголовно-наказуемым деянием. Е. В. Васьковский считал, что ввиду публично-правового характера обязанности хранения тайны, нарушение ее должно быть обложено уголовным наказанием.[70]
Тот же автор относил разглашение адвокатской тайны к числу тех трех профессиональных проступков (наряду с изменой клиенту и вымогательством гонорара), которые должны быть признаны уголовными.[71] С другой стороны, обязанность хранения адвокатской тайны и без наличия уголовной санкции тщательно соблюдалась дореволюционной адвокатурой, и Совет присяжных поверенных округа Московской судебной палаты писал: «Мысль о святости профессиональной тайны настолько внедрилась в правосознание нашей адвокатуры, что примеров явного нарушения этого священного долга адвоката, к чести сословия, до сих пор не наблюдалось. Если советам присяжных поверенных приходилось высказываться по данному предмету, то поводом к тому служили примеры обратные, т. е. по жалобам на отказ адвоката от дачи свидетельских показаний».[72]
