Михаил Брагинский - Договорное право. Книга первая. Общие положения
Вещный договор отличается не только от консенсуальных, но, в конечном счете, и от реальных договоров. Имеется в виду, что реальные договоры относятся к категории обязательственных. Это означает, что такие договоры хотя и возникают с передачей вещи, но вместе с тем порождают обычное обязательственное правоотношение с наличием у сторон взаимных прав и обязанностей. Примером могут служить договоры ренты в различных их вариантах, а также договор перевозки.
Отмеченная тенденция к смешению вещных и обязательственных элементов не исчерпывается выделением вещных договоров. Это стало особенно ясным в период разработки проекта Гражданского Уложения в России. Одну из наиболее широких дискуссий вызвали две статьи проекта, в которых были выражены применительно к обязательствам черты, присущие вещно-правовым способам защиты. Речь идет о ст. 133 и 134 проекта[427]. Первая из них предусматривала, что «веритель в случае неисполнения должником обязательства, имеющего предметом передачу определенного имущества, вправе просить суд об отобрании имущества от должника и передаче ему, верителю». Вторая, которая подобно первой имела дело с конструкцией, обладавшей элементами вещно-правового характера, указывала на то, что «в случае неисполнения должником обязательства, имеющего предметом совершение действия, для которого не требуется личного участия должника, веритель вправе с разрешения суда совершить действие за счет должника. Разрешения суда не требуется, когда совершение верителем за счет должника действия представляется не терпящим отлагательства».
Одним из наиболее активных противников включения соответствующих норм был Н.И. Трепицын. Он утверждал, что тем самым составители проекта «вступили по этому вопросу на совершенно ложный путь (допустив в обязательствах принудительную передачу вещей. – Авт.)»[428]. Авторы проекта были обвинены в том, что они «совершенно неправильно приписывают обязательствам такую силу, которая принадлежит только правам вещным»[429].
Сходные сомнения, но уже адресованные не авторам проекта Гражданского уложения, а Сенату, высказывал Г.Ф. Шершеневич. Смысл их сводился к следующему: «Так как активный субъект имеет право на действие пассивного субъекта, а не на его личность или волю, то он не может вынуждать исполнения при помощи собственных сил или при содействии правительственных органов»[430]. Соответственно в качестве особенности обязательственного права, в отличие от права вещного, было указано на то, что кредитор «имеет только право требовать от должника исполнения, с угрозой взыскать со всего его имущества ценность неосуществленного интереса»[431]. Тем самым, в отличие от приведенных статей проекта, Г.Ф. Шершеневич также отвергал возможность обращения взыскания на имущество должника без его личного участия.
Противоположную позицию, направленную на поддержку проекта, занимал И.А. Покровский. По поводу приведенных взглядов он писал: «С этим мнением согласиться невозможно. Требования кредитора о передаче ему in natura купленной вещи, раз она находится в руках должника, или о передаче ему сданной квартиры, раз она еще никем не занята, опирается, конечно, не на его вещное право, которого у него нет, а на его обязательственное право, в силу которого должник обязан к такой передаче»[432].
Таким образом, прямой вывод из приведенного положения И.А. Покровского сводится к следующему: субъективное – обязательственное по своей природе – право способно к защите его с помощью средств, сходных с теми, которые применяются к такому же субъективному, но иному по своей природе вещному праву.
ГК пошел в соответствующем вопросе по пути проекта Гражданского уложения России. Имеется, в частности, в виду, что в гл. 25 «Ответственность за нарушение обязательств» содержатся две статьи: «Исполнение обязательства за счет должника» (ст. 397 ГК) и «Последствия неисполнения обязательства передать индивидуально – определенную вещь» (ст. 398 ГК). По своему содержанию они совпадают с теми, которые на этот счет содержались в приведенных положениях проекта Гражданского уложения России.
В рассмотренных выше случаях речь шла о возможности использовать вещные элементы в обязательственном правоотношении.
В современном гражданском праве в гораздо большем объеме, чем ранее, выражается одновременно прямо противоположная тенденция: в вещно-правовых конструкциях проявляют себя обязательственно-правовые элементы[433]. Это находит подтверждение, в частности, в основном вещно-правовом институте – праве собственности. Имеется в виду, что признание объектом соответствующего правоотношения «вещи» становится в ряде случаев слишком узким. Речь идет о том, что, хотя в принципе вещным правоотношениям присущи такие особенности, в частности, как следование права за вещью, а равно возможность использования таких средств защиты, как виндикационные и негаторные требования, эти же правоотношения могут включать в себя определенные права на действия второй стороны в них.
В Риме указанное обстоятельство выразилось прежде всего в расширенном представлении о понятии «вещь», которое охватывало, помимо собственно «вещи», также и права. Это, среди прочего, породило представление о делении вещей на res corporales (вещи телесные) и res incorporales (вещи бестелесные)[434].
Подтверждение того, что объектом права собственности или иного вещного права в ряде случаев служит обязательственное по своей природе право и тем самым создается конструкция «право на право», можно найти в ряде статей нового Гражданского кодекса. В частности, речь идет о таком общепризнанном объекте права собственности (вещного права), каким является имущественный комплекс – предприятие. Он включает, наряду с земельными участками, зданиями, сооружениями, оборудованием, инвентарем, сырьем, продукцией, те же «права требования, долги, а также права на обозначения, индивидуализирующие предприятие, его продукцию, работы и услуги (фирменное наименование, товарные знаки, знаки обслуживания) и другие исключительные права» (ст. 132 ГК). При этом именно в данном своем качестве предприятие выступает как объект договора продажи (п. 1 ст. 559 ГК)[435].
Следует отметить, что еще Гражданский кодекс 1922 г., определяя объекты права собственности, использовал термин «имущество», и только в некоторых статьях главы, посвященной праву собственности, специально говорилось о праве на вещь (ст. 66, 67 и некоторые другие). Употребление термина «имущество» позволило признать объектом соответствующего права допущенные к обращению ценные бумаги, в том числе и на предъявителя (см. примечание к ст. 60 ГК), распространить реквизицию и конфискацию собственности не только на вещи, но и на права и прежде всего на права требования, адресованные банку. При этом еще до принятия ГК 22 «красногвардейская атака на капитал», выразившаяся в национализации и муниципализации частной собственности и переходе соответствующего имущества в собственность государства, безусловно охватывала наряду с вещами и права. Последнее имело особое значение для национализации банков, под которой подразумевался переход в собственность государства, наряду с золотом, серебром, алмазами и бриллиантами, также и вкладов, акций и других обязательственного характера требований.
Интерес представляли и нормы Кодекса 1922 г., посвященные отдельным видам договоров. Так, в главе о договоре купли-продажи, целью которого был определен переход собственности, предметом договора называлось всякое имущество, не изъятое из гражданского оборота (ст. 181 ГК). При этом в отдельных статьях соответствующей главы специально подчеркивалось их распространение на вещь или даже только на индивидуально определенную вещь (ст. 191). Однако наряду с этим допускалась продажа в рамках одноименной главы «договорного требования или другого права» (ст. 202). Следовательно, как можно было сделать вывод из статьи, покупатель соответствующего права становился его собственником.
Интерес в этом смысле представлял и договор займа. Этот договор, обслуживающий основную массу отношений банка с клиентами, предусматривал переход денег или определенной родовыми признаками вещи в собственность. Однако одновременно допускалось оформление заемным обязательством отношений из купли-продажи, найма имущества или другого основания. К таким отношениям, в которых займодавец – кредитор, а заемщик – должник, в силу ст. 209 ГК применялись нормы о займе. Это давало возможность признать собственником заемщика и тогда, когда взаймы передавалась вещь, и тогда, когда предметом займа служило требование (например, при выдаче ссуды банком путем зачисления денег на счет заемщика).
Есть все основания полагать, что и в литературе периода действия первого Кодекса РСФСР, если не прямо, то по крайней мере косвенно, считалось допустимым отнесение к объектам собственности обязательственных прав. Это связано было, отчасти, уже с тем, что в ст. 10 Конституции СССР 1936 г. к числу объектов личной собственности граждан были отнесены наряду с трудовыми доходами, жилыми домами и подсобным домашним хозяйством, предметами домашнего хозяйства и обихода, предметами личного потребления и удобства также и «трудовые сбережения». Под последними, естественно, подразумевались главным образом деньги на счете в банке (в сберегательной кассе), а равно государственные облигации[436]. Таким образом, речь шла об обычных обязательственных правах.
