Антон Лукинский - Становление и развитие института государственной защиты (Историко-правовое исследование)
Анализ данной нормы указывает на возможную ее фиктивность в связи с тем, что в случае отказа в применении мер безопасности лицо, обратившееся за государственной защитой не получает статуса защищаемого лица.
Очевидно, что указанные сложности практической реализации норм законодательства возможно избежать путем введения расширенного толкования понятия «защищаемое лицо», дополнив его категорией «лицо, обратившееся за применением мер безопасности». Однако, по мнению автора, весьма своевременным и целесообразным является нормативное закрепление и разведение в законе двух понятий: «лицо, обратившееся за применением мер безопасности» и «защищаемое лицо».
Такой подход обеспечит разграничение обозначенных статусов, а именно совокупности прав и обязанностей защищаемого лица и «лица, обратившегося за применением мер безопасности». Кроме того, использование расширенного толкования понятия «защищаемое лицо» может привести к ситуации, когда такое лицо будет неправомерно рассчитывать на применение в его отношении мер социальной поддержки.
Правовым основанием принятия решения о применении мер безопасности является наличие «реальной угрозы жизни, здоровью и имуществу защищаемого лица», то есть угрозы, которая при разных обстоятельствах может рассматриваться в пределах от субъективно-значимой до объективно-существующей.
Одним из основополагающих элементов, необходимых для реализации положений Федеральных законов, является наличие реальной угрозы жизни, здоровью или имуществу защищаемого лица.
При этом детерминируется вторая часть основного принципа государственной защиты, связанная с тем, что лицу, обратившемуся за применением мер безопасности, должны поступать угрозы, коррелирующие с отправлением правосудия, исполнением полномочий по реализации правоохранительных или контрольных функций (Федеральный закон № 45-ФЗ[66]), либо в связи с участием в уголовном судопроизводстве (Федеральный закон № 119-ФЗ[67]).
Само по себе понятие угрозы не вызывает каких-либо существенных разногласий в его трактовке. Так, в соответствии с толковым словарем русского языка Ушакова[68] «угроза»:
1. Обещание причинить кому- чему-нибудь какую-нибудь неприятность, зло.
2. Опасность, возможность возникновения чего-н. неприятного, тяжкого.
Наиболее соответствующее содержанию предмета исследования понятие предлагает, на наш взгляд, Большой юридический словарь.[69]
Так, Угроза – словесно, письменно или другим способом выражения намерение нанести физический, материальный или иной вред какому-либо лицу или общественным интересам; один из видов психического насилия над человеком.
В уголовном праве Российской Федерации угроза представляет способ подстрекательства, доведения до самоубийства (ст. 110 УК РФ[70]), вовлечения несовершеннолетнего в совершение преступления (ст. 150 УК РФ[71]), незаконного получения сведений, составляющих коммерческую или банковскую тайну (ст. 183 УК РФ[72]), и совершения других преступлений. Угроза применением насилия является также квалифицирующим признаком рядов составов преступлений. Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью представляет собой самостоятельный состав преступления (ст. 119 УК РФ[73]).
Рассматривавшиеся ранее понятия также как и позиция некоторых авторов[74], предполагают, что угроза может быть реальной или потенциальной. Кроме того, угроза может быть надуманной или, другими словами, иллюзорной. Таким образом, действующая редакция Федеральных законов требует проведения четкого разграничения в определении, какая именно угроза является реальной и позволяет применить меры безопасности.
В связи с этим необходимо уточнить, что понимается под термином «реальная» угроза. С одной стороны толковый словарь живого великорусского языка В. Даля[75] определяет «реальный» как дельный, деловой, прикладной, опытный, насущный, житейский.
Соответствующая статья толкового словаря русского языка Ушакова[76]:
1. Действительный, объективно-данный, не воображаемый.
2. Осуществимый, возможный для выполнения.
3. Трезво-практический, основанный на учете действительных условий, соответствующий действительному положению.
4. Применимый в жизни, практический (устар.).
Таким образом, реальное прямо противопоставляется воображаемому, и, следственно, законодателю необходимо отталкиваться от различий объективно существующего материального мира и субъективного представления о нем.
В этом заключается содержание третей части основного принципа государственной защиты, то есть наличие реально существующей угрозы, которая должна находить отражение в объективном мире.
В то же время необходимо отметить, что в соответствии с «Критическим словарем психоанализа» Ч. Райкрофта[77] существуют две реальности, а именно объективно существующая и субъективно значимая:
«Психоанализ сочетает приверженность здравому смыслу, или естественнонаучному взгляду, согласно которому может быть сделано различие между внешними явлениями, которые "реальны" или "действительно существуют", и психическими явлениями, которые являются субъективными образами, с убежденностью, что психические явления – суть динамические следствия, и поэтому, в определенном смысле, тоже реальны. В результате психоанализ использует понятие "реальный" в значении или объективно существующего, или субъективно значимого. Он также полагает, что все объективные явления расположены в пространстве, внешнем по отношению к субъекту и называемом внешней реальностью (или реже объективной реальностью), а образы, мысли, фантазии, чувства и т. п. расположены в пространстве внутри субъекта называемом внутренней, или психической реальностью. И внутренняя, и внешняя реальности являются теми сферами, в которых существуют явления и происходят процессы….
… Психоанализ, таким образом, постулирует две реальности: внешнюю (объективную) и внутреннюю (психическую, субъективную). В таких понятиях как тестирование реальности, адаптация к реальности и принцип реальности "реальность" означает "внешнюю реальность"; дереализация, однако, относится к психической реальности, поскольку пациенты с этим симптомом жалуются, что, хотя они и воспринимают внешний мир правильно, он для них больше не значим, он кажется "нереальным"…»
В этой связи представляется уместным обратиться к точке зрения исследователя Бабкиной Л.И., которая четко отследила особенность российского законодателя, представляющего себе свидетеля как некое абстрактно-идеальное лицо, начисто лишенное эмоций с одной стороны и обладающего неограниченным чувством долга – с другой. В то же время результаты проведенных ею исследований, показывают, что более трети граждан, ставших очевидцами совершения преступления, не будут заявлять об этом в правоохранительные органы из страха потенциального возмездия со стороны преступников[78], то есть даже не получившие каких-либо угроз вовсе.
В рамках настоящего исследования представляется важным отметить, что практика применения норм Федеральных законов наталкивается на насущную необходимость подтверждения реальности существующей угрозы жизни, здоровью и имуществу защищаемого лица. При этом не учитывается отношение самого защищаемого лица к угрозе. С одной стороны это приводит к тому, что отдельные, особо мнительные лица, не подпадают под государственную защиту, в связи с чем из страха за свою жизнь, здоровье и имущество не принимают участия в уголовном судопроизводстве, а с другой стороны некоторые лица отказываются от применения в их отношении отдельных мер безопасности и нарушают требования органов, обеспечивающих их безопасность, что может привести к возникновению дополнительных опасностей жизни, здоровья и имущества таких лиц.
Учитывая изложенное, представляется целесообразным уточнить редакции Федеральных законов таким образом, чтобы при решении вопроса о применении мер безопасности и при их избрании учитывалось субъективно значимое мнение самого защищаемого лица об угрозе.
Описанный выше подход позволит повысить эффективность института государственной защиты в целом, а также сформулировать основной его принцип следующим образом:
«Подлежащее государственной защите лицо, которое реально опасается за свою жизнь, здоровье и имущество из-за угроз, связанных с исполнением его обязанностей по отправлению правосудия, вправе рассчитывать на обеспечение своей безопасности».
Помимо своего очевидного практического значения, такая формулировка представляется оптимальной для обеспечения баланса между гарантиями прав лиц, совершивших преступления, и гарантиями прав иных участников уголовного процесса, которые в настоящее время значительно ниже.[79]
