Сергей Жинкин - Психологические проблемы эффективности права
Определение эффективности норм права (законодательства) как соотношения цели и достигнутого результата, как представляется, должно учитывать личностный, духовный факторы в постановке соответствующих целей, а также в их достижении. В связи с этим представляет интерес позиция А. И. Экимова: «Объективная действительность не выдвигает произвольно конкретных целей. Последние могут ставиться только сознательно, ибо они есть мысленное отражение будущего состояния наличной действительности, а не сама эта действительность. В том, что всякая цель ставится и преследуется сознательно, находит свое выражение субъективная сторона цели… Цель в норме права и объективна, и субъективна… Субъективная сторона цели в норме выражает тот факт, что она не появляется самопроизвольно, стихийно, а является результатом соответствующей мыслительной деятельности. Преувеличение значения объективной стороны цели в юридической норме ведет к отказу от всякой критики действия законодателя, не говоря уже о действующих правовых нормах»[34]. Как справедливо отмечает А. И. Яценко, образование цели – это формирование идеального представления о том предмете, явлении, к которому стремится человек, но в то же время это и осознание своей деятельности как целенаправленной, осознание своего отношения как целевого[35].
Следует согласиться с тем, что целевая концепция эффективности правовых норм является важным достижением юридической науки. В то же время недостатком данного подхода, как представляется, можно считать то, что цели законодателя при этом трактуются как некий абсолютный и находящийся вне критики идеал, к которому необходимо стремиться. Достижение каких бы то ни было целей, поставленных законодателем, будет в таком случае абсолютным показателем того, что право как социальный регулятор эффективно, независимо от того, какие прямые и косвенные, близкие и отдаленные социальные издержки вызвало достижение этой цели.
В литературе справедливо указывается, что определение эффективности как отношения цели действия к его результату, планируемой эффективности к реальной носит абстрактный характер. Оно может быть использовано для оценки эффектов применения права во всех типах общества и уже по этой причине не в состоянии объяснить специфику его действия ни в одном из них. Эффективность юридических норм – следствие не только того, чем являются они сами. Она зависит также от свойств и состояния объекта, на который нормы воздействуют. И поскольку состояние и свойства этого объекта связаны с его регулированием другими правовыми нормами, совокупная действенность права обусловлена, помимо прочего, и тем, как функции отдельных законодательных установлений, институтов и отраслей права взаимоувязаны друг с другом. Поэтому придать приведенным определениям необходимую конкретность можно, лишь раскрыв особенности социального объекта, на который воздействует юридическая норма, а также особенности той правовой системы, элементом которой она является. Если же предпринимаются попытки установить цель абстрактной юридической нормы, то ее социальная специфика может оказаться нераскрытой. Ознакомление с историей правовых систем свидетельствует, что очень многие нормы переходят из одного общества в другое, не меняя ни своей внешней формы, ни своего непосредственного содержания, хотя они в разных обществах обладают различными, зачастую противоположными, социальными функциями. Их конкретно-исторический общественный смысл выявляется только в сопоставлении с объектом, на который они воздействуют, то есть с регулируемыми ими общественными отношениями, либо при их рассмотрении как элементов всей правовой системы данного общества в целом[36]. М. Д. Шаргородский указывал, что «методы регулирования определенных общественных отношений, эффективные с точки зрения достижения поставленной цели, могут оказаться неэффективными с точки зрения связанных с этим регулированием последствий, которые не были учтены при выборе метода регулирования»[37].
Соглашаясь с тем, что рассмотрение эффективности норм законодательства как соотношения цели и результата представляет определенный научный интерес, хотелось бы сделать ряд существенных оговорок.
Во-первых, оценка эффективности норм законодательства как соотношения целей норм и их результатов – это, по сути, оценка эффективности государственной политики, связанной с изменением законодательства. Такой подход неприменим для исследования эффективности права в целом как социально-духовного регулятора. Политика государства по изданию и обеспечению эффективности тех или иных норм может противоречить эффективности права в целом как духовного и социального регулятора. Главная цель права, которой нужно добиться для обеспечения его эффективности, – открытие человеком в себе и развитие, реализация основополагающих духовных принципов, имеющих правовое значение – стремления к саморазвитию и общению, непричинения вреда, взаимности и благодарности, взаимопомощи, потребности в труде, семье, общении и др. Эти принципы едины для всей человеческой цивилизации и находятся выше любого государства и законодательства по своей ценности для развития человечества. К сожалению, законодательство многих государств, напротив, способствует духовной деградации, поэтому его рано или поздно проявляющаяся неэффективность выступает закономерным и позитивным итогом его духовной ущербности, противоречивости по отношению к самореализации индивида.
Имеются и оговорки более частного характера, которые применимы к данному подходу, даже если иметь в виду эффективность конкретных норм законодательства, а не права в целом как социально-духовного регулятора. В частности, далеко не все нормативные акты содержат указания на цели своего издания (в отношении конкретной нормы это вообще немыслимо). Цели конкретных норм могут быть выделены логическим путем, да и это относится не ко всем разновидностям юридических норм. В этом плане требует уточнения утверждение Н. М. Коркунова о том, что всякая норма есть правило, обусловленное определенной целью, другими словами – правило должного[38]. Более того, зачастую сам законодатель не может четко сформулировать цели принимаемого акта, средства достижения этих целей и вынужден их впоследствии корректировать. Иногда законодатель сознательно скрывает цели принятия того или иного акта, если они противоречат интересам большинства населения. Кроме того, в истории известны случаи, когда законы принимались исключительно в пропагандистских целях, а правотворческий орган не рассчитывал на получение какого бы то ни было реального результата. Наконец, в литературе справедливо указывается на то, что возможны противоречия между целями различных уровней, например стратегическими и тактическими[39]. При такой исходной ситуации исследование эффективности многих нормативных актов, включающих значительное число норм, становится весьма проблематичным.
Кроме того, цель далеко не всегда может быть четко сформулирована. В науке недаром выделяются абстрактные и конкретные цели. Так, А. И. Яценко указывает, что абстрактной является цель, не имеющая ярко выраженной практической направленности, представляющаяся в общих неконкретизированных чертах и, самое главное, средства ее реализации субъект или вовсе не представляет, или представляет нечетко. Конкретная цель – это, соответственно, такая цель, содержание и средства реализации которой субъект представляет четко, а потому она и служит непосредственным побудительным мотивом к деятельности, имея ярко выраженную практическую направленность[40].
Достижение определенной цели не может быть «заслугой» одной определенной нормы законодательства. Помимо того, что цель может достигаться за счет действия неправовых факторов, следует учитывать, что единой целью, как правило, объединяются и группы норм. В связи с этим уместно вспомнить высказывание Л. С. Явича о том, что правовое регулирование общественных отношений не может быть осуществлено только при помощи одной, отдельно взятой юридической нормы[41]. Как пишет С. Ю. Марочкин, в ряде случаев говорить о цели нормы вряд ли есть необходимость, например, выделять особенные цели у отдельных норм, регулирующих вопросы процедуры либо констатирующих состав каких-либо органов[42]. Все это свидетельствует о том, что эффективность целого ряда норм не может быть достаточно достоверно измерена.
Определение эффективности норм законодательства как соотношения цели, с которой принята данная норма, к результату ее действия подвергалось критике и с других позиций. Так, Л. И. Спиридонов в свое время отмечал, что такая постановка вопроса неоправданно ограничивает предмет анализа результативностью одной только правотворческой деятельности государства. Согласно этой схеме правотворческий орган, выявив социальную проблему и поставив цель решить ее юридическими средствами, издает норму права, которая, влияя в доступных ей пределах на поведение людей, заставляет их совершать поступки, на которые как раз и рассчитывал законодатель. Реальность же весьма далека от этой схемы. Во-первых, ни один законодатель не способен дать полный и точный анализ общественных процессов и сформулировать конкретные цели, которые можно разрешить посредством принятия юридических норм. Даже тогда, когда общество ставит перед собой определенные задачи, они оказываются чрезмерно абстрактными. Оценка эффективности изданных норм в таких условиях неизбежно сводилась к пустопорожним рассуждениям, например, о творческой роли социалистического права в развернутом строительстве коммунизма или о том, какие законы и в какой мере приблизили бы российское хозяйство к рыночной экономике. Наступление коммунизма или победа рынка над планом – слишком общие и неопределенные критерии для того, чтобы их можно было использовать, сопоставляя в качестве цели с результатами исторического развития, для измерения эффективности тех или иных юридических норм. Во-вторых, преобладающая часть норм права складывается в ходе естественно-исторического процесса как обобщение социального опыта, а государство в качестве осознающей действительность силы может лишь официально признать их, так или иначе санкционировать, в том числе и путем принятия законов. Говорить о том, что в этой ситуации кто-то произвольно ставит конкретные цели, средством достижения которых являются юридические нормы, можно лишь с очень серьезными оговорками. В-третьих, вопрос о социальной эффективности правовой нормы не может быть сведен к проблеме соблюдения отдельным индивидом того или иного юридического запрета. Если бы можно было ограничить исследовательскую задачу таким образом, то проблема эффективности закона оказалась бы тождественной проблеме эффективности правовой санкции, поскольку наказание – единственное средство, которым пользуется сам закон для поддержания авторитета своих требований. В реальности же действие правовых запретов опосредуется системами социальных, личностных, социально-психологических и целого ряда других факторов[43].
