Коллектив авторов - Учение о составе преступления в уголовном праве России и Китая
Столь же спорны доводы против выделения «усеченных» составов, к каковым теория и практика относят, в частности, разбой, вымогательство, бандитизм, пиратство, получение права на чужое имущество при мошенничестве.
Как отмечается в отечественной уголовно-правовой литературе[45], проблема «усеченных» составов уходит своими корнями в работы немецких криминалистов конца XIX и начала ХХ в. (Биндинга и др.). В дореволюционном праве России эта проблема обсуждалась в работах А. М. Круглевского и С. П. Мокринского[46]. В советское время об «усеченных» составах писал ряд ученых и практических работников: Н. Д. Дурманов, М. Д. Шаргородский, Н. Меркушев, Н. Дворкин и др.[47] По мнению сторонников признания «усеченных» составов, конструкция последних – это законодательно-технический прием, используемый в целях активизации борьбы с отдельными категориями опасных преступлений. Законодатель сознательно переносит момент окончания таких преступлений на более раннюю стадию – приготовления или покушения на преступление, хотя фактически преступление, как правило, продолжается. Имеет место так называемая юридическая фикция.
Сообразно этому Н. Д. Дурманов писал, что «об оконченном преступлении можно говорить в двояком смысле: или в смысле конструкции оконченного преступления в законе, то есть в соответствующей статье Особенной части, или же в смысле определения конкретного оконченного преступления в судебной практике»; «судебная практика… при определении оконченного преступления исходит из характера формулировки состава данного преступления в статье Особенной части советского уголовного закона»[48].
Другие авторы, возражая Н. Д. Дурманову, указывают, что судебная практика понимает оконченное преступление «так, как законодатель формулирует составы преступлений»[49]. Но против этого никто и не спорит. Речь идет о том, что разбой согласно закону полагается оконченным с момента нападения и применения насилия, опасного для жизни или здоровья, а фактически (в жизни, в реальности) это преступление не ограничивается нападением в целях хищения, а продолжается до реального изъятия и завладения чужим имуществом. Значит, существует временной разрыв между моментом окончания посягательства в юридическом смысле и фактическим его окончанием. Законодатель намеренно (искусственно) передвигает момент окончания разбоя и других преступлений с фактического окончания на более раннюю стадию – покушения либо (в других случаях) приготовления. Так, бандитизм определяется в законе (ст. 209 УК РФ), в частности, как создание банды в целях нападения на граждан или организации. Здесь законодателем окончание преступления связывается со стадией приготовления. «Создание вооруженной банды, – сказано в абз. 2 п. 7 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 17 января 1997 г. № 1, – является в соответствии с ч. 1 ст. 209 УК РФ оконченным составом преступления (курсив наш. – Л.К.) независимо от того, были ли совершены планировавшиеся ею преступления»[50].
Вместе с тем, во-первых, следует согласиться, что терминологические наименования – материальные, формальные, «усеченные» составы – не совсем удачны, поскольку неадекватны содержанию отражаемых ими терминов. Путь здесь только один – совершенствование обозначений. Во-вторых, что «практический смысл всякой теоретической проблемы уголовного права определяется тем, способствует ли эта проблема задачам точной квалификации преступлений и индивидуализации виновных или нет»[51]. Н. Ф. Кузнецова далее утверждает, однако: «Концепция деления преступлений на „формальные“ (беспоследственные составы) и „материальные“ (с последствиями) мало чем помогает (курсив наш. – Л.К.) при решении этих вопросов».
Если даже это так, то все-таки – помогает и, заметим, вопреки утверждению «мало чем», – в немалой степени. Трехчленное деление ценно тем, что оно позволяет правоприменителю в процессе квалификации преступления правильно установить юридический момент окончания посягательства. Если законодатель связывает момент окончания последнего с наступлением последствий (преступление с материальным составом), преступление может считаться оконченным только при наступлении вредных последствий. Если посягательство сконструировано в законе по типу формального состава, оно полагается оконченным при совершении деяния (действия, бездействия), например оскорбление, клевета, заведомо ложный донос, побег, дезертирство, самовольная отлучка. Если налицо «усеченный» состав, то момент окончания преступления законодатель связывает с покушением или – в других случаях – со стадией приготовления к преступлению (юридическая фикция, поскольку фактически преступление продолжается). Разве сказанное не способствует квалификации преступлений, а равно индивидуализации ответственности и наказания?
Отрицание факта существования анализируемых конструкций наносит, безусловно, ощутимый урон и теории, и практике. В частности, вместо назревшей дискуссии об уточнении границ понятия каждой из трех конструкций, их разновидностей (в частности, нуждается в выделении конструкция преступления с формально-материальным составом, например ст. 2153), об унифицировании взглядов на момент окончания преступлений с формальным и «усеченным» составами и т. д., ведется, как представляется, малопродуктивная дискуссия по вопросу, существуют в природе такие конструкции либо же нет. Вопрос сам по себе, может, и важный, но не пора ли делать серьезный шаг вперед? Нетрудно заметить, что простой констатации использования законодателем различных конструкций в зависимости от его решения по определению момента окончания преступления явно недостаточно: в одних нормах этот момент связывается с фактическим наступлением последствий, в других – с угрозой их наступления, в третьих – с совершением действий (бездействия), причем оказавшихся успешными для виновного, хотя и не повлекших преступных последствий (о них не говорится в диспозиции статьи), в четвертых – с формальным моментом окончания деяния, в пятых – с совершением хотя бы части деяния, описанного в законе, в шестых – с приготовительными действиями. Если оставаться в рамках выделяемых трех конструкций, необходимо четче определить разграничительные линии между ними и объем каждого понятия, а затем обрисовать их разновидности. Нуждаются в дополнительном осмыслении причины, побуждающие законодателя прибегнуть к одной из шести разновидностей конструкции состава, равно как и то, насколько обоснованно толкуется момент окончания преступления применительно к той или иной конструкции его состава.
Анализ УК РФ 1996 г. показывает, что доля материальных составов в нем относительно невелика. Это позволяет сделать ряд важных выводов. Во-первых, далеко от действительности утверждение, приводимое в ряде учебников и курсов по уголовному праву, что последствия (а отсюда и причинная связь) – обязательный признак всякого состава преступления (Р. Р. Галиакбаров, В. Д. Филимонов, Н. Ф. Кузнецова и др.). Ведь они фигурируют менее чем в половине составов, а отсюда последствия – столь же факультативный признак, как и способ, орудия и средства совершения преступления и т. д. Во-вторых, поскольку последствия – один из важнейших криминообразующих признаков, сомнительно столь редкое применение в законодательстве конструкций материального состава. В-третьих, необходимо большее внимание теории и практики к иным (помимо материальных) видам состава преступления. Особенно в части определения момента окончания посягательства. В одних случаях судебно-следственная практика в этих вопросах уже определилась. Скажем, относительно составов создания опасности (таковых в УК РФ около 20) сложилось твердое мнение, что речь идет о возникновении «такой ситуации либо таких обстоятельств, которые повлекли бы предусмотренные законом вредные последствия, если бы не были прерваны вовремя принятыми мерами или иными обстоятельствами, не зависящими от воли причинителя вреда. Угроза при этом предполагает наличие конкретной опасности реального причинения вреда…» (п. 6 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 5 ноября 1998 г. № 14 «О практике применения судами законодательства об ответственности за экологические правонарушения»)[52]. Когда речь идет о конструкции состава, где окончание преступления связывается с совершением фактически приготовительных действий (организацией незаконного вооруженного формирования, созданием банды, преступного или экстремистского сообщества и т. д.), то состав полагается осуществленным в момент возникновения такого объединения, наделенного всей совокупностью присущих ему признаков (см., например, п. 7 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 17 января 1997 г. № 1 «О практике применения судами законодательства об ответственности за бандитизм»). Если деяние характеризуется в уголовном законе как «посягательство», «требование», «призывы» и т. п. (разбой, вымогательство, призывы к неподчинению), его окончание определяется моментом нападения, предъявления требования, озвучивания призывов и т. д.
