Валерий Анисимков - Россия в зеркале уголовных традиций тюрьмы
Нередко в отдельных районах страны численность пенитенциарного населения лагерного комплекса превышала численность местного.
Законодательство (Исправительно-трудовой кодекс 1933 г.) на деятельность лагерей не распространялось, вся нормотворческая инициатива перешла к НКВД. Однако ни в «Положении об исправительно-трудовых лагерях», ни в одном из последующих актов ведомства не было указаний на необходимость полной изоляции впервые осужденных от рецидивистов, «классово-чуждых элементов» от уголовно-бандитствующих лиц.
Абсолютная централизация системы ИТЛ уготовила ей участь общесоюзного «исправительного дома», «граждан» которого могли перемещать в любой конец страны для использования в «грандиозных стройках» и для латания прорех в народном хозяйстве. Неограниченное использование труда заключенных в различных отраслях промышленности плохо сочеталось с целью их исправления. Экономические интересы государства предопределили всю деятельность пенитенциарных учреждений на долгое время[130].
Проблема борьбы с уголовными традициями, обычаями и внутрилагерной преступностью идеологами и практиками «перековки» начинает тщательно замалчиваться.
Главным условием своеобразной стабильности в области исполнения наказаний являлась секретность. Ни одно сообщение о ГУЛАГе не достигало читающей публики без государственной цензуры. Кроме того, общественность была отстранена от контроля за деятельностью исправительно-трудовых лагерей, прекратились и научные изыскания по вопросам ресоциализации осужденных.
Отмеченные обстоятельства с неизбежностью привели к резкому ухудшению профилактической и всей воспитательной работы с лицами, отбывающими наказание. Более того, об этой работе как таковой можно говорить в значительной мере условно, так как, по сути дела, она была предана забвению.
Таким образом, во время так называемого «раскулачивания» и борьбы с «буржуазной интеллигенцией», в период «перековки трудом заключенных» в исправительно-трудовых учреждениях произошло смешивание различных категорий осужденных и арестованных, были допущены массовые нарушения законности, искажения принципов организации исправления правонарушителей, что не могло не привести к серьезным последствиям.
Такая ситуация была, естественно, на руку хранителям уголовной субкультуры. В этих условиях «иваны» и «воры», переведенные, как правило, в ИТЛ из тюрем и изоляторов, окончательно отделились от других лиц, отбывающих наказание. Они силой, наглостью, хитростью присвоили себе и заняли высокое положение в местах лишения свободы.
Тогда и сложилась, по нашему мнению, четкая единая трехуровневая структура воровских группировок. На высшем уровне – «вор» («пахан») – абсолютный авторитет (лидер); на среднем уровне – «привычный вор» – авторитет; на низшем – «шестерки» («слуги») и прочие исполнители решений «воровского братства» (именно так они чаще всего стали именовать свое сообщество) Наиболее опытные организовали «сходки» («блаткомитеты»), «съезды», где формировались новые и совершенствовались старые принципы «истинных арестантов».
В 30-е гг. впервые также упоминается о едином неписанном «воровском законе». Советский ученый Д. С. Лихачев, во время строительства Беломорско-Балтийского канала изучавший обычаи заключенных, отмечает: «Поведение “вора” в своей среде ограждено и ограничено бесчисленным количеством правил, норм, своеобразных понятий о “приличии”, “хорошем тоне”, сложной иерархии подчинения друг другу. Каждое из нарушений этих норм поведения карается “воровским судом” с оригинальным судопроизводством, с немедленным приведением в исполнение всегда жестокого наказания. Власть “воровской среды” над отдельным индивидуумом исключительно велика. За внешней распущенностью их поведения скрываются жесткие, тесные, предусматривающие все вплоть до мелочей правила поведения»[131].
Новая «идея» поддерживала то, что «авторитетом» может стать лицо, выбравшее основным занятием своей жизни воровство. Им строго запрещалось жить за счет собратьев, лгать своим, заниматься общественно полезным трудом, состоять в каких-либо иных обществах, служить в армии, иметь семью и вести оседлый образ жизни, враждовать на почве национальных различий, признавать законы государства, стремиться к досрочному освобождению, вмешиваться в политическую жизнь страны, заниматься спекуляцией и коммерческим посредничеством, предъявлять претензии к «ворам» без решения «сходки», проводить «правилки» («суды чести») в нетрезвом виде, брать в руки оружие (совершать вооруженные нападения разрешалось исключительно при защите своих интересов), не выполнять решения, принимаемые «паханами», иметь какие-либо контакты с органами правопорядка, совершать хулиганские действия и прочие правонарушения, которые не связаны с воровством. Конкретный и в целом уже отчасти известный в пенитенциарной практике регламент стал именоваться «воровским законом».
По новому обычаю признать «вора» могли только на основании решения «сходки», «съезда». Как правило, кандидат длительное время проходил испытание, тщательно проверялся, и только после этого ему давали рекомендации два-три «авторитета» уголовной среды, подтверждающие, что принимаемый «имеет определенные качества и заслуги», что у него «поведение и стремления только воровские». Лица, рекомендовавшие новичка, несли перед сообществом ответственность за его дальнейшее поведение. Все принимающие должны убедиться, что кандидат сумеет соблюдать «закон». Обряд приема включал в себя: ритуалы «коронования воров» и клятвы не нарушать «арестантский кодекс чести», уголовные традиции и обычаи[132]. «Предателей» ждала суровая расправа. Существовало три вида наказания для своих.
Первое – публичная пощечина, за мелкие провинности, чаще оскорбления. Второе – исключение из сообщества (исключать – «бить по ушам»). Третье – наиболее распространенное в 40-е гг. – смерть.
Возникновение указанных установлений и правил не было стихийным, случайным. Оно диктовалось стремлением привычных правонарушителей окончательно подчинить своему влиянию преступников «новой формации», не допустить в преступный мир случайных людей, расширить в местах лишения свободы круг заключенных, за счет которых можно было бы паразитировать. «Воров» в общей массе было немного, всего около семи процентов[133], что еще раз подтверждает существующую закономерность сбалансированного функционирования замкнутой системы индивидов.
Многие запреты имели своей целью защиту и сохранение вышеназванных семи процентов, ибо связи с семьей, оседлый образ жизни и всякое вмешательство в политическую жизнь страны привели бы в то время к немедленному провалу и нейтрализации сообщества. Созданная же своеобразная нормативно-целостная система гарантировала ему жизнь, укрепляла устойчивость и сплоченность «воровских» группировок. Новые неформальные нормы стали существенным дополнением к субкультурным правилам прошлого. Воры-рецидивисты по-прежнему тщательно соблюдали проверенные вековой практикой установления, принципы поведения, хранили «заповеди», обеспечивающие привилегии авторитетам уголовной среды, защищенность их кланов от постороннего вмешательства. Не забыли и о воспитании нового поколения.
Разумеется, в исправительно-трудовых лагерях не могли не сохраниться и привычные развлечения, язык-жаргон, обычай присваивать клички. Обязанностью всех осужденных оставалось соблюдение «правил-заповедей» (не выдавать преступных действий, не помогать правоохранительным органам, не проигрывать лишнее в карты, не становиться гомосексуалистом). Все должны были руководствоваться этими правилами «тюремной общины», чтобы не уронить в глазах других свой арестантский престиж.
В зависимости от выбранной линии поведения, а в отдельных случаях и от биографических данных, статьи привлечения к уголовной ответственности, традиционно определялась принадлежность заключенного к той или иной категории.
Следующая после «воров» группа в иерархии осужденных стала называться «мужики».
Термин «мужик» в преступном мире утвердился в период раскулачивания. С начала принудительной коллективизации в 1929 г. и до 1937 г. подавляющее большинство лагерного населения составляли «кулаки» и «подкулачники»[134]. Они являлись главным трудовым резервом ГУЛАГа. В народе их чаще всего называли «мужиками». Это были надежные, хозяйственные и работящие люди. Субкультурная среда заключенных сохранила за данной категорией лиц, отбывающих наказание, их обычное наименование.
К кругу «мужиков» также причислили «шпанков», «чертей», «бесов», «ломом подпоясанных»[135], представителей земляческих, этнических, национальных субкультурных группировок и часть воров, не принятых «авторитетами» в свою среду. Особенности их неформального статуса и соответствующего ему поведения в местах лишения свободы нами обозначались в исследовании, поэтому мы подробно остановимся на характеристике иерархического положения в ИТЛ крестьян-мужиков.
