Коллектив авторов - Судебные речи известных русских юристов
Однако, говорить о том, что Хартулари не умел рисовать яркие картины и образные ситуации, неправильно. Он был большим психологом и мог, но не везде и не всегда считал нужным до конца проявлять эту свою способность. Психологический анализ он призывал на помощь лишь тогда, когда считал его необходимым по обстоятельствам дела. Во всех же прочих случаях он считал психологические экскурсы только лишним украшательством выступления, что было ему чуждо. В таком именно плане произнесена Хартулари речь по делу М. Левенштейн.
Здесь Хартулари показал себя хорошим психологом, большим наблюдателем, ярким бытоописателем. С большой глубиной и тактом заглядывает он во внутренний мир преуспевающего купца второй гильдии Линевича и его так называемой "незаконной" жены, от которой у него было двенадцать детей. Ярко, правдиво и трогательно показано психологическое состояние этой женщины, подавленной горем, обрушившимся на ее семью. Трогательно и тепло раскрыл он внутренний мир женщины, оказавшейся в силу социальных условий дореволюционной России перед лицом тяжелой действительности.
В ряде других своих речей он также показал себя хорошим психологом.
К. Ф. Хартулари исключительно большое внимание уделял тому, чтобы сделать речь доступной для восприятия. Не принадлежа к числу адвокатов, которые предварительно заносили речь на бумагу, он, тем не менее, в результате основательной и всесторонней подготовки к процессу добивался четкости языка, хорошего литературного воспроизведения мыслей. Язык и стиль его отчетливы, литературно правильны, грамматически хорошо обработаны. Читаются речи легко и свободно.
В выступлениях в суде он часто затрагивал общие теоретические вопросы. Причем - делал это всегда очень умело и не безотносительно к обстоятельствам дела, а в тесной связи с ними, используя свои рассуждения так же как аргументацию выдвинутых им положений в защиту подсудимого.
За тридцать лет адвокатской деятельности К. Ф. Хартулари выступал по самым разнообразным категориям уголовных дел. И во всех этих делах он добивался надлежащего эффекта. Этому в значительной степени, наряду с большим опытом, помогало его трудолюбие и упорство. Как и Н. И. Холева, его успех на адвокатском поприще был обеспечен в значительной степени этими присущими ему качествами.
Большую часть своих речей по наиболее громким уголовным процессам К. Ф. Хартулари опубликовал в Сборнике "Итоги прошлого". В настоящем Сборнике публикуется лишь несколько его речей. Среди них -- речь по делу М. Жюжан и по делу М. Левенштейн -- одни из лучших речей в дореволюционном русском судебном красноречии, наглядно характеризуют ораторский талант К. Ф. Хартулари. Другие из опубликованных в Сборнике речей служат хорошим дополнением для характеристики его как профессионального адвоката.
Дело Маргариты Жюжан
Обстоятельства настоящего дела очень детально изложены, в самой защитительной речи К. Ф. Хартулари, поэтому фабула дела дается в самых общих чертах.
В ночь с 17 на 18 апреля 1878 г. скоропостижно скончался восемнадцатилетний юноша Николай Познанский. Проведенная экспертиза установила наступление смерти от отравления. В связи с тем, что Николай Познанский последнее время был болен, некоторое время находился на постельном режиме и уход за ним осуществлялся в основном со стороны гувернантки Маргариты Жюжан, подозрение в отравлении пало на нее. Это подозрение еще более подтвердилось, когда в одной из склянок из-под лекарства были установлены признаки морфия. Более того, эта склянка была опознана за ту самую, из которой Познанский последний раз при жизни принял лекарство, и подавала ему его Маргарита Жюжан. Жюжан не отрицала того, что последний раз лекарство действительно подавала она и что лекарство это находилось в той самой склянке, в которой обнаружились признаки морфия. Проведенное по делу расследование добавило к вышеприведенной еще несколько улик, усиливших подозрение М. Жюжан в убийстве Познанского. Однако, ни одна из этих улик не носила характера прямого доказательства. Несмотря на зыбкость обвинения, дело было передано в С. Петербургский окружной суд, где и рассматривалось 6--8 ноября 1878 г.
* * *
Господа судьи, господа присяжные заседатели! Необыкновенное внимание, скажу более, терпение, с которым вы следили в течение нескольких заседаний за всем, что происходило здесь, на суде, прислушиваясь и к показаниям многочисленных свидетелей, и к мнению разнообразной па настоящему делу экспертизы,-- все это возбудило во мне надежду, что назначенная обвиняемой защита не будет одной пустой формальностью, обусловливающей только действительность вашего будущего приговора!
Кто-то справедливо заметил, что внимания и доверия судьи достоин исключительно тот, кто пользуется словом для выражения мысли, а мыслью для служения истине. И потому не подлежит сомнению, что и вы, милостивые государи, придерживались того же мнения при оценке как произнесенной перед вами обвинительной речи, так равно и данных, добытых путем судебного расследования, и, усваивая себе живые свидетельские показания, принимали в соображение не только наружность и поведение свидетелей на суде, не только внешнюю форму их рассказов, но также и те цели, какие они, видимо, преследовали, давая показания, сообразно с отношениями к обвинителям, Познанским и к подсудимой М. Жюжан.
А при таких условиях, при таком очевидном стремлении с вашей стороны добиться правды в данном деле я глубоко убежден, что никакие свидетельские показания и никакие полные страсти речи, раздававшиеся с обвинительной трибуны, не помешают оправданию подсудимой, если только совесть ваша будет противиться обвинению!
Я позволил себе высказать подобный, быть может, и преждевременный взгляд на обвинение Маргариты Жюжа" не в виде какого-либо эффектного, риторического приема и не в интересах одной личной защиты подсудимой, но в интересах общественных, дабы предупредить возможность судебной ошибки в вашем приговоре, которая неизбежна, если вы последуете по пути, указываемому вам обвинительной властью... Потрудитесь только, господа присяжные заседатели, обобщить все те разнородные впечатления, которые вынесены вами из всего судебно-следственного производства, и у вас бесспорно явится тот же взгляд и выработаются те же убеждения, какие сложились и во мне, что в настоящем процессе все сомнительно и загадочно, особенно по отношению к вопросу о виновности М. Жюжан. И в самом деле, разве не кажутся для вас загадочными, проблематическими такие, например, факты, что в семье, вполне уважаемой и патриархальной, поселяется какая-то женщина, которая, почти с ведома родителей, занимается развращением их 14-летнего сына, окружая его, по словам свидетелей, не материнской заботливостью или попечением сестры, но ласками страстной женщины, и, несмотря на это, не изгоняется родителями из дому, а, напротив, безнаказанно продолжает свою преступную деятельность?!
Разве не поражает вас своей загадочностью и то, что такая женщина, заподозренная однажды, а именно 2 апреля, в покушении на отравление папиросами развращаемого ею юного существа, оставляется вне всякого подозрения уже в действительном отравлении, совершенном будто бы ею 16 дней спустя, и только после того, как полковник Познанский получает уведомление из III отделения о поступившем на его сына доносе, предшествовавшем отравлению, только тогда начинают подозревать подсудимую, но и при этом сначала в составлении доноса, а потом уже в отравлении?!
Сопоставляя приведенные мной факты с той именно заботливостью и любовью, какими родители Познанские, по собственному
их уверению, постоянно окружали своих детей, посвящая им все свое время и труды, мы невольно должны заключить, что самое развращение и отравление со стороны Жюжан имели в глазах родителей значение шутки домашних, и если бы не было злополучного доноса, возмутившего Познанского вследствие того, что такой донос должен был повредить его служебной карьере, а также если бы Жюжан не написала тех двух писем, которые были посланы ею из тюрьмы на имя товарища прокурора и судебного следователя и в которых она порицала действия Познанской, как матери, и даже подозревала ее в убийстве сына, то подсудимая, наверно, пользовалась бы теперь свободой, потому что вместе с оглашением упомянутых писем некоторые свидетели внезапно изменили прежде данные ими на предварительном следствии показания и прежние, весьма неясные предположения их о виновности М. Жюжан заменились прямым и энергическим обвинением ее в отравлении...
Разве не изумило вас подтвержденное свидетелями поведение обвиняемой со дня отравления Н. Познанского и до дня его похорон, когда она, заклейменная общим подозрением в убийстве, проводит все дни в семействе Познанских, искренно разделяя их семейное горе и находясь почти безотлучно у гроба покойного?!
