Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?
Психологическая защита поэта в виде агрессивного и афишируемого поведения, которая всю жизнь прикрывала его «инцестуальные» переживания, начала слабеть. Он готов был к взрыву. Поставлена была на карту честь поэта, его общественная репутация. Пушкин мог спасти ее только ценой жизни. Анна Ахматова была права, когда писала в книге «О Пушкине»: «Дуэль произошла оттого, что геккерновская версия взяла верх над пушкинской и Пушкин увидел свою жену, т. е. себя опозоренным в глазах света».
Хотя, по правде сказать, семья Геккернов-Пушкиных действительно производила странное впечатление в обществе. Это был какой-то комок любовных историй, нити которого перепутались и не было понятно, кто же кого любит, кто на ком женат, ибо все были и родственниками, и любовниками одновременно.
Вот что пишет 24 января 1837 года Софи Карамзина со свойственной ей язвительностью:
«В воскресенье у Катрин (Екатерина Николаевна Мещерская, урожденная Карамзина, сестра Софи. – А. Л.) было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны (которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает всегдашнее выражение тигра. Натали опускает глаза под жарким и долгим взглядом своего зятя, – это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин (Екатерина Николаевна Геккерн. – А. Л.) направляет на них свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству».
Свет видел здесь любовные интриги, но все было гораздо сложнее. Пушкин чувствовал, что вокруг него стягивается кольцо крупнейших неприятностей. Денежный крах, холодность жены, хищное выжидание царя, мщение Дантеса и Пушкину и его жене, которую он компрометирует на глазах у светских сплетников. Поэт видел, как разбиваются его мечты о счастливой семейной жизни, которая стала темой толков и пересудов, как рушится его последний «романтический» идеал, ибо любовь «Мадонны» досталась другому. Поэт чувствовал, что «верности» жены хватит ненадолго. Над головою Пушкина, как прилипчивая осенняя муха, начинало мелькать ужасное слово «рогоносец». Что может быть смешнее и презреннее этой породы людей в глазах света? В свое время сам поэт поработал над их осмеянием и над увеличением их числа. Теперь, находясь в шкуре того же Воронцова, того же Ризнича, того же Фикельмона или Закревского – он был страшен в своей ревности и уязвленном самолюбии.
В те дни лишь Александрина Гончарова из всех, кто был рядом с поэтом, оказалась единственным человеком, который полностью разделял отношение Пушкина к Дантесу. Их сердечная близость крепла. Перед самой дуэлью она пишет в письме к Дмитрию: «То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит тоску. Я была бы так счастлива приехать отдохнуть на несколько месяцев в наш тихий дом в Заводе. Теперь у меня больше опыта, ум более спокойный и рассудительный, и я полагаю лучше совершить несколько безрассудных поступков в юности, чтобы избежать их позднее, тогда с ними покончишь, получив урок, иногда несколько суровый, но это к лучшему».
Не поведение ли Натали, своей сестры, имела в виду Александрина? Все видели в этой истории светскую мелодраму, она же поняла происходящее как трагедию гения. Как отмечал Л. Гроссман: «В ряду женских образов пушкинской биографии Александра Николаевна Гончарова заслуживает, быть может, самого почтительного упоминания. Ее любовь к поэту была по-настоящему жизненной и действенной. Она не ждала от любимого человека мадригалов или посвящений, но старалась всячески облегчить ему жизнь. Именно с ней Пушкин совещался в тайных своих горестях и притом в самую трагическую пору. Именно она сумела внести много тепла и участия в бурные переживания 1837 года, которые причинили и ей столько тяжелых страданий».
Она была последней любовью поэта, которого и время, и тяготы семейной жизни, и давление царя, и ненависть света сделали мудрее, благороднее, можно даже сказать, чище в своих сердечных увлечениях и поступках. Теперь его беспокоили вопросы чести, причем так сильно, что на уверения друзей в невинности жены Пушкин отвечал, что ему «недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его осталось незапятнанным везде, где его знают».
Пушкин хотел умереть: но умереть гордым и чистым. Встречаясь с баронессой Вревской, Зизи, он делился с ней всеми своими мыслями и переживаниями; однажды в театре поэт сказал ей о своем намерении искать смерти. Тщетно та продолжала его успокаивать, как делала при каждой с ним встрече. Пушкин был непреклонен. Наконец, она напомнила ему о детях его. – «Ничего, – раздражительно отвечал он, – император, которому известно все мое дело, обещал мне взять их под свое покровительство».
Царь лицемерил и играл с поэтом. Напрасно думать, что Николай I решил расправиться с гордым Пушкиным. Отнюдь нет. Но долгая возня с его женой была для царя непривычным делом. Со свойственным императору участливо-хитрым тоном он рассказывал: «Под конец жизни Пушкина, встречаясь часто в света с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю, как очень добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах (сплетнях), которым ее красота подвергает ее в обществе, я советовал ей быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности. Она, верно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. – Разве ты и мог ожидать от меня другого? – спросил я. – Не только мог, – ответил он, – но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою. Это было за три дня до последней дуэли его».
Это свидание явилось последней каплей, переполнившей угнетенную душу поэта. Бравада Дантеса казалась ему мелочной, да и вторично вызвать его на дуэль не было причин. Тогда Пушкин решил спровоцировать дуэль с Геккерном-отцом. Пушкин решил отомстить ему за анонимный пасквиль и последующие интриги против жены.
По рассказу П. И. Бартенева, Пушкин с женой возвращались из театра старик Геккерн, идя позади, шепнул ей, когда же она склонится на мольбы его сына? Наталья Николаевна побледнела, задрожала. Пушкин смутился, на его вопрос она ему передала слова, ее поразившие. На другой же день он написал к Геккерну свое резкое и дерзкое письмо. Это письмо было по существу копией того письма, которое поэт написал в ноябре 1836 года, и которое осталось не отправленным. Граф Строганов, специалист по вопросам чести, сказал, что подобные оскорбления можно смыть только кровью. На это поэт и рассчитывал. Но вместо Геккерна вызов Пушкину на дуэль послал Дантес.
Поэт был в возбуждении. Он спешно бросился искать секундантов, граф Соллогуб был в нерешительности, тогда Пушкин обратился к Данзасу, своему лицейскому товарищу, и дело было решено. Дантес и Пушкин стрелялись. Предсказание свершилось. В 37 лет поэт погиб от руки белобрысого иностранца, потому что ни одна русская рука не смогла бы выстрелить в Пушкина. Это понимал и сам поэт, настойчиво пытаясь спровоцировать дуэльную ситуацию. Он решил одним махом разрубить все проблемы, которые опутывали его клубками грязной клеветы, материальной зависимости и царского «участия» в его семейных делах.
Может быть, барон Геккерн, сыгравший в этой истории самую подлую роль сводника и автора анонимного «диплома», и оказался в чем-то прав, когда написал матери Дантеса: «Жоржа не в чем упрекнуть, его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода, ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир».
Можно просто удивляться некоторым пушкинистам, которые, как, например, Д. Благой, считают так: «Трагически, безвременно пресеклась жизнь Пушкина, по форме дуэль – “поединок чести”. Но по существу, как об этом наглядно свидетельствует вся преддуэльная история, жизнь поэта была пресечена бесстыдной и беспощадной политической расправой».
Никакой политической расправы. не было, просто светская жизнь с ее определенными законами, с ее свободой общения, некоторой вольностью поведения, с ее сплетнями, пересудами, мотовством и строгими придворными правилами оказалась Пушкину не по плечу, хотя он всегда к ней стремился.
Импульсивный, обидчивый, ревнивый, злоязычный, гордый, Пушкин, как и любой другой гений, не мог жить по житейским законам обычного человека. Все его начинания приводили к финансовому краху, он хотел заработать много денег, но деньги текли у него сквозь пальцы, он рвался в высшее общество, а оно его отвергало и видело в нем не ровню себе, а лишь «сочинителя». Поэт хотел блистать своей красивой женой, но потом понял, что «бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит».
