Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Ситуация требовала разрешения или хотя бы снятия психологического напряжения, а этого невозможно было достичь в сложившихся обстоятельствах совместной жизни. 13 марта М. Кузмин записал в дневнике: «У Ивановых всё разлетается. Сабашникова в санаторию, Волошины в Крым, Диотима <Л. Д. Зиновьева-Аннибал. – А. Л.> в Юрьев ‹…›».[988] 16 марта Маргарита отбыла в Свято-Троицкую санаторию в Царском Селе, а 19 марта Волошин вместе с матерью (жившей в Петербурге с ноября 1906 г.) выехал в Москву и на следующий день в Крым – в Коктебель. Отношения четырех насельников «башни» перешли в эпистолярную фазу.
Корпус переписки Иванова, Зиновьевой-Аннибал, Сабашниковой и Волошина между собой, относящийся к 1907 г., весьма объемен и не может быть представлен здесь с исчерпывающей полнотой. Из имеющихся в архивных фондах шести двусторонних эпистолярных комплексов в данном случае избран один, не самый пространный: это письма Волошина к Иванову и одно письмо Иванова к Волошину. При необходимости используются также фрагменты других писем, входящих в указанную общую совокупность.
Характерная особенность писем Волошина к Иванову – их насыщенность стихотворными текстами. Отчасти это объясняется практической целью – желанием дополнить новым стихотворением готовившийся в издательстве «Оры» авторский сборник. Но вместе с тем стихотворения оказываются в ряде случаев необходимым элементом цельного эпистолярного высказывания, посредством которого Волошину открывалась возможность транслировать в различных регистрах содержание своего внутреннего «я». Стремясь избыть в себе пережитую драму, смиренно принимая и осмысляя ту картину, которая представала ему на развалинах умопостигаемого «жизнетворческого» строения, он пытается, претворяя новую реальность в стихи, создать новую гармонию. Показательно в этом отношении первое по времени письмо к Иванову – на открытке, по пути в Крым, отправленное из Курска 22 марта:[989]
Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель.
По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре,
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.
Я коснусь ногою звонкой острых щебней безлесных гор,
Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,
Завернусь я в бледный саван холодеющего песка.
Обовью я чобром, мятой и полынью свою главу…
Здравствуй ты в весне распятый, мой таинственный Коктебель![990]
Вот еще одно стихотворение для «Звезды Полыни» – если ты найдешь его достойным, Вячеслав. Им можно начать отдел «Stella amara». Тогда «Полынь»[991] будет идти после него. Но предоставляю тебе полное право решить. Пишу в поезде где-то между Орлом и Курском. Может, ты найдешь нужным и в самом стихотв<орении> что-нибудь изменить? Привет Лидии. Поезд идет убийственно медленно, и я жду не дождусь Коктебеля. Я отправил тебе открытку из Москвы.[992] До свиданья. Я очень люблю тебя.
Максимилиан.Следующее письмо Волошина к Иванову, отправленное по приезде в Коктебель, также сопровождалось стихотворением – сонетом «Диана де Пуатье» («Над бледным мрамором склонились к водам низко…»); автограф его при письме отсутствует:[993]
Понедельник 26 марта.
Дорогой Вячеслав!
Три дня я в Коктебеле. Три дня не ослабевает и не утихает буря. На всем пространстве залива море пенится и клубится.
Ураган колотит в двери и вырывает их из рук. По утрам я сражаюсь с неприступными поленьями; пилю, колю, ношу и топлю ими свою комнату, но это повышает только температуру во мне, а не вне меня, и жизни интеллектуальной я могу предаваться у себя в комнате только закутавшись в шубы, пледы и одеяла.
Только одна гимнософистика[994] поддерживает меня и согревает в этой бесплодной борьбе со стихийными проявлениями мира.
Тем не менее я все-таки написал сонет о Диане де Пуатье. К «Звезде Полыни» он совершенно не подходит. Поэтому, прочтя его, передай пожалуйста Георгию Ивановичу для Невского Альманаха (я адрес его забыл).[995]
Кроме того я исправил стихотворение о Коктебеле, что я послал тебе на открытке с дороги. Теперь оно в окончательном виде, и я думаю, его можно включить в книгу.
Послал ли ты рукопись Ан<не> Руд<ольфовне>? Я здесь еще ни от кого, кроме нее, не имел известий.[996]
Холод и ветер мешают мне наслаждаться моим одиночеством и предаваться как следует работе.
Но когда наступит тепло, я буду вполне счастлив.
До свиданья. Жду вестей с башни и из Царского.[997]
Целую Лидию.
Максимилиан.Р. S. Не приходили ли посылки с книгами на мое имя? Переправлены ли они по моему адресу?
Ответных писем от Иванова не поступало, но это обстоятельство не смущало Волошина; он вновь обратился к своему корреспонденту, когда был завершен новый сонет:[998]
Здесь был священный лес. Божественный гонец
Ногой крылатою касался сих прогалин…
На месте городов ни камней, ни развалин.
По склонам бронзовым ползут стада овец.
Зубчатых гор трагический венец
В пытливых сумерках таинственно печален.
Чьей темною тоской мой вещий дух ужален?
Кто знает путь богов – начало и конец?
Размытых осыпей как прежде звонки щебни,
И море древнее, вздымая тяжко гребни,
Кипит по отмелям гудящих берегов…
И ночи звездные в слезах проходят мимо,
И лики темные отверженных богов
Глядят и требуют… зовут неотвратимо.[999]
–
Вот последнее мое стихотворение. Быть может, ты его тоже найдешь возможным включить в Звезду-Полынь, Вячеслав? Очень жду звука твоего голоса. Целую Лидию.
До свиданья.
Максимилиан.Коктебель. 3 апреля. 1907.Следующее письмо Волошина к Иванову – это обращенное к нему стихотворное послание, записанное и отправленное на открытке, еще один сонет. В нем коктебельский отшельник воздает хвалу главному детищу «башенного» литературного «симпосиона» – собранному Ивановым альманаху «Цветник Ор. Кошница первая» (он выйдет в свет в середине мая) и его участникам – Валерию Брюсову, Александру Блоку, Константину Бальмонту, Лидии Зиновьевой-Аннибал (поместившей там первое действие комедии «Певучий осел») и Маргарите Сабашниковой, автору стихотворного цикла «Лесная свирель».
Я здесь расту один, как пыльная Агава
На голых берегах среди сожженных гор.
Здесь моря вещего немолкнущий простор
И одиночества змеиная отрава…
А там – на севере крылами плещет Слава,
Там древний бог взошел на жертвенный костер,
Там в дар ему несут кошницы легких Ор,
Там льды Валерия, там солнца Вячеслава,
Там снежный хмель взрастил и розлил Александр,
Там брызнул Константин струями саламандр,
Там Лидиин «Осел» мечтою осиян
И лаврами увит, там нежные хариты
Сплетают верески свирельной Маргариты…
О мудрый Вячеслав, χαιρή![1000]
Максимилиан.
Три дня спустя – еще одно письмо на открытке: вновь с сонетом, но и с деловым предложением относительно «Звезды-Полыни»:[1002]
Коктебель 18 апреля 1907.
Дорогой Вячеслав! Аморя советует мне не выпускать теперь моей книги, и отложить ее на осень, т<ак> к<ак> и ты теперь очень занят, и уже поздно, да и я летом напишу еще многое, что сможет сделать ее гораздо более содержательной. Так что, если это возможно – отложи ее до осени.
Если это так, то тогда (если это только тебе улыбается) можно оттуда взять кое-что для «Цветника», напр<имер> Гност<ический> Гимн Деве Марии или четыре последних Руанских собора.[1003] Сонеты, что я пишу теперь, слагаются в определенную серию, которая только что начинает<ся>. Быть может, их лучше и не печатать еще (я говорю <о> «киммерийских» сонетах). Мне приходит в голову сделать серию – Одиссей в Киммерии.[1004] Но это я еще не знаю. Словом, я очень хочу отложить «Звезду Полынь» на осень, т<ак> к<ак> для окончательной редакции я чувствую, что необходимо мое присутствие. Вот еще сонет, написанный сегодня:
Туманный день раскрыл больное око,
И бледный луч, расплесканный волной,
Дробясь, скользит над мутной глубиной –
То колос дня от пажитей востока!
И чаша вод колышется широко,
Обведена серебряной каймой…
Темнеет мыс, зубчатою стеной
Ступив на зыбь расплавленного тока.
О этот час в затишьи бледных утр,
Когда в горах струится перламутр,
Журчат ручьи, безмолвствуют долины,
Звенит трава и каждый робкий звук
Поет струной… И солнце как паук
Дрожит в сетях алмазной паутины.[1005]
–
