Борис Дубин - Слово — письмо — литература
В это же время перед самыми широкими массами — впервые в жизни нескольких поколений разом! — встала проблема аврального освоения «чужих» культурных языков (обучение иностранным наречиям — лишь одна, внешняя и наиболее явная его часть). Речь не о специальных знаниях. Это были языки повседневного обихода: политики, этики, науки, религии, быта, эротики, эзотерики — чуть ли не всего нормального круга обычных цивилизационных умений (как для других — языки крови и почвы, духовности и антисемитства, тут появились свои полиглоты). Но, быть может, главное здесь — оно и дает сейчас самые ощутимые провалы — это необходимость обучения другому, самому факту, что за прежней китайской стеной есть целый и разнообразный мир, что с ним нужно соотноситься, общаться и это нужно уметь, что придется привыкать к открытости вовне, к жизни «после Вавилонского столпотворения» (к развитой социальности и социабельности, скажет социолог).
Сдвиги такой скорости и масштаба вывели наружу гораздо более фундаментальные структуры и принципиальные в них сбои. Отсылка к Мандельштаму, обобщившему в своих статьях о переводе опыт второй половины 1920-х гг., не случайна. Дело не в аналогиях, а в том же по характеру феномене: сбое и разрыве культурного воспроизводства, системном крахе репродуктивных механизмов культуры. Социальный разлом поднял тогда наверх миллионы культурных новобранцев, чья пожарная по темпам «вторичная европеизация» (по выражению Эйхенбаума) могла идти только на основе стандартизированных, заведомо средних образцов. При всей нужде в общедоступных моделях действия, переживания, самооценки и т. п. готовых шаблонов не было и быть не могло, а при всей демонстративной потребности в «новом» запрашивалось именно шаблонное. Шел одновременный, массированный выброс культурной периферии в центр. Дело не только в том, что едут люди — дело в том, что упрощаются ориентиры. Поведение новоселов культуры приобретает гротескные, пародийные черты. Если воспользоваться косвенными свидетельствами литературы, в качестве ближайшего примера тут напрашиваются герои Зощенко (а в них, в свою очередь, откликаются Козьма Прутков, Фома Опискин и капитан Лебядкин).
Сегодняшняя «волна» — фаза того же кругового процесса. Всеобщий культурстеб в первой половине нынешнего десятилетия был «откосом» этой волны; пародийность культурных продуктов вроде «Искусственного рая» Осадченко (не Бодлера же!) стала на исходе 1990-х ее «кручей». В добровольных охотниках и заказных умельцах быстро сметать на живую нитку все и вся недостатка сейчас нет (туг и многим советским перелицовщикам работа нашлась), хотя число специалистов практически не увеличилось; Удачливый пройдоха Хлестаков и наигранный циник Базаров под фамилиями, которые читатели легко могут подобрать сами, опять — в который раз — выходят на социальную авансцену.
Когда в обществе отсутствуют, уничтожены или слабы продуктивные, культуросозидательные группы (элиты), уровень начинают определять и задавать другие, чисто воспринимающие круги заместителей и подражателей. Раз за разом, по мере вычерпывания человеческого материала, запросы этих «вторичных» групп, производимые ими образцы становятся все усредненней. Каждый последующий людской «набор» вырастает на все более примитивных моделях. Несостоятельность (не-самостоятельность) культурных эпигонов образует гремучую смесь агрессивности с беспомощностью. К тому же груз нерешенных на каждой фазе культуротворческих задач, проблем рафинирования, систематизации, передачи культуры нарастает от периода к периоду в геометрической прогрессии. Трансмиссия и воспроизводство смысла принимают вид пародии и, что характерно, вдвойне «мнимой» — пародии в отсутствие оригинала.
4Замечу, что существовавшая в СССР десятилетиями культурная система оказалась перед этим очередным нашествием неофитов беззащитной, как гоголевская городничиха. Позиции — хронологию берусь проследить — сдавались одна за другой. У вчерашних полпредов (имею в виду не отдельные лица, а образованный слой в целом) не нашлось чисто культурных механизмов ограждения и поддержания даже нормативного состава культуры, поскольку не было универсальных ценностей ответственности и независимого познания, идей качества и качественного роста. Как не обнаружилось и действенных средств внутреннего самоочищения — критики, самоанализа (склока — не критика!). Принцип гамбургского счета, двойной бухгалтерии для профессионалов — разновидность того же общесоветского двоемыслия, разрушительного для культуры и общества. Вчерашние кружки «своих» и сегодняшние тусовки «всех-всех-всех» не заменяют универсальных механизмов и смысловых ориентиров, как ритуалы символической солидарности не заменяют искания и риска в творчестве. Они лишь расчищают пространство для изготовителей самопальных культурпродуктов под звучными именами и яркими наклейками.
Оказывается, что с работой по простому поддержанию нормы (хотя бы элементарной грамотности или правописания имен в справочниках) мог справляться в отечественных условиях только гигантский аппарат государственных надсмотрщиков — при бесперебойной работе миллионов совслужащих и ежедневной чудовищной ценой. Ценой всего нового и лучшего. Это убийственное обстоятельство на свой лад осознают теперь и вчерашние интеллигенты — отсюда их нынешняя ностальгия по порядку, цензуре, организованности и прочим прелестям подопечного житья.
Интеллигенция как общественная сила формируется вокруг болевых точек и проблем воспроизводства культуры. Советская интеллигенция как набор социальных позиций и представлений возникла из попыток образованного слоя обеспечить себе нормальное существование в рамках тоталитарного государства[296]. Понятно, что она и культуру поняла как норму, а задачу свою увидела в том, чтобы держать уровень. Но ведь это чисто бюрократические представления культурного менеджмента и истеблишмента. Не в норме и не в уровне главный вопрос: они возникнут, если будут поиск, сложность, разнообразие. Норма и уровень характеризуют лишь один из этажей культурной системы, но культуру они не исчерпывают и не могут ставиться во главу угла (иначе до второго пришествия так и будем «заполнять лакуны»). Тем более не в силах они ни обеспечить, ни ухватить общественную динамику. Отсюда — страдательная растерянность интеллигенции перед сколько-нибудь серьезными социальными сдвигами, когда нет единого вождя и направляющей силы. В а-нормальных — например, переломных, кризисных — условиях интеллигенция, в отличие от интеллектуалов, не воспроизводится. В лучшем случае под этим названием создается совершенно иное социокультурное образование (так русская интеллигенция закончилась вместе с Россией, в 1930-е начала складываться уже советская). При подобных разрывах происходит не передача, а трансмутация культуры. В частности, воссоздается чисто внешняя поза почтительности перед памятниками (напомню «учебу у классиков»), а не внутренний императив творчества.
Кажется, Борис Слуцкий ввел в 1960-х слово «полуинтеллигент». Шутили, что это человек с высшим образованием, но без среднего. Нынешние новоселы книжного мира тоже усвоили престижность трудной литературы (впрочем, скорее той ее разновидности, которая держится на скандале и сулит сенсацию — маркиз де Сад или наркотики, астрал или грязное белье). Их научили, что в книге должны быть предисловие и комментарий, а вот требуемые от предисловия компетентность и точность («Одна из множества статей <…> которые мне попадались в руки…» — ничтоже сумняшеся роняет Осадченко), как и простая добросовестность комментатора, до них не дошли. «Искать у искусства духовное обоснование», как изъясняется наш герой, они, кажется, уже готовы и вместе с ним знаменосно уверены: «Если человек не занимается своей духовной жизнью, то он уменьшает свой духовный потенциал» (с. 5). Теперь дело за малым: выражаясь на манер зощенковского персонажа, грамотешки поднабраться (чего, пользуясь переводческим словарем И. Карабутенко, «буду иметь смелость, или скорее полный цинизм, пожелать» — ведь уж семь десятков лет с тех пор набираемся). Отношение к культуре как расфасованному фастфуду из любого ларька уже вполне есть (не отсюда ли эта повальная тяга к энциклопедиям — интерес не то подростков, не то кроссвордистов?), понимания ее как индивидуального выбора и личного спроса с каждого не было и нет.
В этом смысле сегодняшняя ситуация — не вывих, а прямой результат всей вчерашней системы, ее многолетней и ежедневной работы. Если ограничивать культуру задачами Наробраза, Мин-культа и Госкомиздата, ничего другого и не получится. Последний реликт просвещенческой идеологии под нашими небесами, тогдашний расчет всех этих служб на читателя-дурака, которому-де нужно «попроще», который, мол, «не поймет» и т. д., дал свои плоды, и винить тут, кроме себя, некого. Тот читатель вырос. Сегодня он взялся за перо.
