Лада Фомина - Анна Керн. Муза А.С. Пушкина
После встречи с императором в Полтаве Анна с удовольствием предавалась «мечтаниям ожидающего меня чувства матери». Тут примешивалась теперь надежда, позже осуществившаяся, что император будет восприемником ребенка! Часть мечтаний сбылась, император действительно изъявил желание стать (заочно) крестным отцом новорожденной девочки, которую нарекли Екатериной.
Спустя некоторое время после рождения дочери Ермолай Керн попытался воспользоваться монаршей благосклонностью к его супруге. Впав в немилость у высшего начальства (причем в немилость вполне заслуженную, спровоцированную его же собственной дерзостью и грубым нарушением субординации), он попытался решить свои проблемы с помощью хорошенькой молодой жены. Керн спешно привез Анну в Петербург и, прослышав, что император имеет привычку по утрам прогуливаться по набережной Фонтанки, каждый день отправлял ее туда в определенные часы. Была типичная петербургская зима, ветреная и зябкая, Анна, еще окончательно не оправившаяся после родов, мерзла и сильно страдала во время этих прогулок, долгое время остававшихся совершенно бесплодными. Наконец Анна взбунтовалась, перестала ходить на набережную, но вскоре все же мельком увидела императора на прогулке, когда проезжала в карете. Спустя некоторое время Керн был прощен. После Анна еще раз виделась с императором и даже танцевала с ним на балу.
К сожалению, то самое пресловутое, «чувство матери», о котором молилась Анна, в ее душе так и не родилось. Можно предположить, что сыграла свою роль и молодость нашей героини, которая в этом возрасте просто еще не была психологически готова к материнству. Однако главный корень зла таился, разумеется, в крайне негативном отношении Анны к супругу. «Вы знаете, что это не легкомыслие и не каприз; я вам и прежде говорила, что я не хочу иметь детей, для меня ужасна была мысль не любить их и теперь еще ужасна, – пишет Анна одной из своих корреспонденток. – Вы также знаете, что сначала я очень хотела иметь дитя, и потому я имею некоторую нежность к Катеньке, хотя и упрекаю иногда себя, что она не довольно велика. Но, по несчастью, я такую чувствую ненависть ко всей этой фамилии, это такое непреодолимое чувство во мне, что я никакими усилиями не в состоянии от оного избавиться. Да, разумеется, иной раз дитя мое приносит мне минуты утешения, но ко всему этому всегда примешивается печаль. Это исповедь! Простите меня, мой ангел!».
Через много лет, когда Анна Петровна была уже в преклонном возрасте и почти слепой, ей прочитали только что вышедший роман Л. Н. Толстого «Война и мир», который произвел на нее очень сильное впечатление. В том числе ее душу тронуло то, что в этом произведении «между прочим, говорится о страстном, благоговейном чувстве, ощущавшемся всеми молодыми людьми к императору Александру Павловичу в начале его царствования». И она заявила: «Мне так ясно, так живо, так упоительно представилась та эпоха, и воротились те живые, никогда не забываемые мною воспоминания, о которых мне захотелось рассказать». Рассказ этот получил название «Три встречи с императором Александром Павловичем» и был впервые опубликован в журнале «Русская старина» (1870, № 3). К Александру I Анна Петровна всегда относилась с большой теплотой, трепетом и даже благоговением, только что не обожествляя его. Даже ссылку Пушкина она ставила императору в заслугу. «Я полагаю, – сказано в «Воспоминаниях о Пушкине», – что император Александр I, заставляя его жить долго в Михайловском, много содействовал развитию его гения. Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась».
Безусловно, нельзя не сочувствовать бедной, ни в чем не повинной маленькой Катеньке, как нельзя не сочувствовать и двум другим дочерям Анны Керн, родившимся впоследствии, которых, как выражались в те времена, не умела любить родная мать. Конечно, дети страдали, но не меньше страдала и сама Анна, которой судьба не подарила счастья материнской любви. Видимо, у Анны Петровны Керн было иное предназначение…
Мимолетное видение
Зимой 1819 г., во время той самой поездки в Петербург, когда Анет, ежась от пронизывающего ветра, каждый день гуляла по набережной, тщетно надеясь увидеть императора, и произошла ее первая встреча с Александром Сергеевичем Пушкиным. Это случилось в доме ее тетки Елизаветы Олениной, куда Анна ездила часто и с огромным удовольствием.
Еще бы, ведь там постоянно бывали литературные знаменитости, практически живые легенды тех лет: Н. М. Карамзин, Н. И. Гнедич, И. А. Крылов, И. М. Муравьев-Апостол! Причем бывали запросто – читали свои произведения, вели непринужденные разговоры, шутили, смеялись, играли в шарады.
Увлеченная игрой в шарады, Анна Петровна сначала просто не заметила Пушкина. Все ее внимание было поглощено Иваном Андреевичем Крыловым, который произвел тогда на юную генеральшу сильнейшее впечатление.
«Мое внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие, – вспоминает Керн в мемуарах. – Не помню, за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вкруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего «Осла!» И теперь еще мне слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: «Осел был самых честных правил!»
В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина. Но он вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и, когда я держала корзинку с цветами, Пушкин, вместе с братом Александром Полторацким, подошел ко мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал: «Et c'est sans doute Monsieur qui fera l'aspic?» Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла.
После этого мы сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках, без церемоний и, разумеется, без чинов. Да и какие могли быть чины там, где просвещенный хозяин ценил и дорожил только науками и искусствами? За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя мое внимание льстивыми возгласами, как, например: «Est-il permis d'etre ainsi jolie!» Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?» Я отвечала очень серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну как же ты теперь, Пушкин?» – спросил брат. «Je me ravise, – ответил поэт, – я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины». Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала и брат сел со мною в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами».
В том, что Александр Сергеевич не заинтересовал тогда Анну, не было ровном счетом ничего удивительного. Он был всего на год старше, или, как говорили в те времена, годом старее ее, еще не имел почти никакой известности, не обладал ни привлекательной внешностью, ни статью, ни галантностью молодых офицеров, к которым уже успела привыкнуть юная генеральша. Его поведение – типичное для молодых людей стремление скрыть за демонстративной раскованностью и даже дерзостью свою застенчивость – не понравилось Анне, да и не могло понравиться. Ее явно привлекала совсем другая манера ухаживания, ей хотелось романтических воздыханий и изящных комплиментов. Но в том, что сама она, напротив, произвела неизгладимое впечатление, Анна не сомневалась.
Нужно отдать должное Анне Петровне – практически во всех оставленных ею мемуарах фигура автора представлена очень скромно. Почти никогда Керн не выпячивает собственную персону, не хвастается и не «якает» чрезмерно. Но здесь перед нами тот редкий случай, когда скромность ей изменяет. При всем уважении к нашей героине никак невозможно поставить знак равенства между блестящей светской львицей, которой стала Татьяна в Петербурге, и молоденькой восторженной провинциалочкой, чуть ли не впервые оказавшейся в высшем обществе, коей была на тот момент Анет Керн. Общего между ними только одно – пожилой супруг-генерал. Этим сходство заканчивается, не успев начаться, что заставляет всерьез усомниться в том, что прототипом (по крайней мере, единственным прототипом) Татьяны Лариной стала именно она.
Далее в своих «Воспоминаниях о Пушкине» Анна Петровна пишет: «Вот те места в 8-й главе Онегина, которые относятся к воспоминаниям Пушкина о нашей встрече у Олениных». Далее она приводит известную сцену встречи Татьяны и Онегина в Петербурге:
…Но вот толпа заколебалась,
По зале шепот пробежал,
К хозяйке дама приближалась.…
За нею важный генерал.
Она была не тороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязанья на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей;
Все тихо, просто было в ней.
Она, казалось, верный снимок
Du comme il faut… прости,
He знаю, как перевести!
К ней дамы подвигались ближе,
Старушки улыбались ей,
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор ее очей,
Девицы проходили тише
Пред ней по зале, и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
…
Но обратимся к нашей даме.
Беспечной прелестью мила,
Она сидела у стола.
…
Сомненья нет, увы! Евгений
В Татьяну, как дитя, влюблен.
В тоске любовных помышлений
И день и ночь проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, к стеклянным сеням,
Он подъезжает каждый день,
За ней он гонится, как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей,
Или платок поднимет ей!
Открытки серии «Язык цветов».
