Галина Юзефович - Удивительные приключения рыбы-лоцмана: 150 000 слов о литературе
В той же плоскости лежит рефлексия по поводу родительства, ставшая в нынешнем обществе крайне актуальным трендом. Многочисленные курсы психологической подготовки к беременности и родам вовлекают в процесс родительства людей, только начавших задуматься о том, чтобы завести ребенка. Детям открывается доступ во взрослые компании, любовь и интерес к чужим детям приобретает для молодых мужчин и женщин статус социальной нормы, да и вообще границы между «взрослым» и «детским» стираются.
Осознавая неизбежную конечность младенчества, просвещенные взрослые сегодня ищут способ сохранить близость с ребенком и дальше, уже другими методами. Весь сегмент «кидалт», по сути своей, способствует достижению этой цели. Детские издательства (выпускающие книги для совместного чтения и обсуждения), кафе с игровыми зонами и образовательные проекты, основанные на приобретении совместного опыта, – всё это работает на то, чтобы укрепить и сохранить связь между родителем и ребенком. Категории «здоровенький» и «умненький» дополняются новым обязательным требованием – «близкий духовно». Это последнее требование, понятное дело, часто вступает в конфликт с требованием «самостоятельности», которое считалось едва ли не важнейшим двадцать – тридцать лет тому назад, а сегодня по большей части звучит как синоним «заброшенности».
Поддержание тесных, доверительных отношений с ребенком становится своего рода спортом высоких достижений: «я кормила грудью до четырех лет», «мы всё еще вместе читаем», «она до сих пор приходит с нами спать», «он сам отказался ехать на дачу к другу – предпочел провести выходные с нами», «она делится со мной своими секретами» – всё это приобретает смысл почетных знаков отличия, эдаких звездочек на отцовский или материнский фюзеляж. А их отсутствие оказывается признаком безусловного родительского поражения и неуспеха. Иными словами, из простого, биологически обусловленного процесса родительство становится важнейшей духовной практикой, ключевым элементом актуализации родительской личности. От пренебрежения ребенком как неполноценным взрослым через постепенное осознание его самостоятельной ценности и последующее обожествление мы приходим к некому диковинному симбиозу, при котором роль ребенка в жизни родителя оказывается едва ли не более значимой, чем роль родителя в жизни сына или дочери. Именно об этом – о преображении через родительство – пишет Эпштейн в своей книге. Пишет тонко, сложно, глубоко и убийственно серьезно.
Единственный вопрос, который остается за рамками его исследования (равно как и за пределами концепции осознанного родительства в целом), – это то, насколько подобное отношение необходимо собственно ребенку, который парадоксальным образом вновь – как в архаические времена – оказывается в некотором смысле низведен до роли вспомогательной, едва ли не инструментальной. Раньше его предназначение состояло в том, чтобы по возможности быстро повзрослеть и стать помощником родителям, окупив тем самым их вложения в его рождение и содержание. Теперь же его функция – приблизить своего родителя к идеалу, гармонизировать его внутренний мир, обогатить новыми и важными переживаниями.
В защиту сторонников «осознанного родительства», впрочем, можно сказать, что, пожалуй, нынешние дети и правда выглядят несколько счастливее и увереннее, чем их сверстники тридцать или сорок лет назад. Да и самим родителям с таким взглядом на мир живется определенно комфортнее и веселее. Переводя неизбежные сложности родительства из графы «перетерпеть» в графу «приобрести бесценный опыт», мы счастливым образом избегаем необходимости обесценить первые месяцы и годы жизни ребенка (особенно, кстати, этим со времен еще Пьера Безухова грешат именно отцы). Однако насколько всё это существенно для ребенка, ведет ли к каким-то глобальным позитивным последствиям в его жизни и предопределяет ли его судьбу, сказать сложно. Похоже, что всё же нет. Скорее всего, прав был Дональд Винникотт, предложивший в свое время основополагающее и удивительно простое определение «достаточно хорошей матери», – той, которая может вырастить нормального, полноценного ребенка, способного в свою очередь тоже стать достаточно хорошим родителем. Если это условие соблюдается, то всё остальное попросту неважно – так, суета и метания. Впрочем, для единомышленников Михаила Эпштейна сам вопрос «зачем?» скорее всего является просто бессмысленным сотрясением воздуха: родительство в их картине мира – состояние самодостаточное и самоценное, не нацеленное на какой-то прагматичный результат.
Майкл Шермер
Тайны мозга: почему мы во всё верим
[163]
Книга американского психолога Майкла Шермера – это не художественный и структурированный пересвист чужих исследований, но результат собственной многолетней работы автора. Как следствие, пятисотстраничный том с объемистой библиографией, предметно-именным указателем и полусотней страниц примечаний – чтение заметно менее воздушное и необременительное, но зато и заметно более «питательное», а также интеллектуально наполненное.
Отталкиваясь от случая, произошедшего с его другом, скромным каменщиком мистером Д’Арпино (однажды ночью тот услышал голос, исходивший из другого мира, после чего закономерным образом оказался в числе пациентов психиатрической лечебницы), Шермер пытается изучить вопрос веры во всех его ракурсах – от очевидных до парадоксальных и от исторических до глубоко личных. Стопроцентный рационалист, он тем не менее не пытается превратить веру в жупел и объект насмешек – и в этом, пожалуй, состоит одно из главных достоинств его книги. С пронзительной откровенностью он рассказывает о том, как сам отверг манящую и простую «дорогу веры» ради тернистого «пути скептика», – и о тех последствиях, которые в его случае повлек за собой этот выбор. Привычка точно и бережно рефлексировать собственное безверие позволяет Шермеру исследовать механизмы веры с поразительной деликатностью и тактом, что делает его книгу идеально приемлемой и необидной для самого широкого круга людей – от законченных атеистов до упертых фундаменталистов любого профиля.
Биология веры и ее эволюционные предпосылки логичным образом транслируют себя в научных (и псевдонаучных) предрассудках наших дней, вера в загробную жизнь оказывается органически связана с верой в мировой заговор (но при этом изолирована от веры в инопланетян), элементы веры оказываются незримо интегрированы в классические теории, основанные на – как нам кажется – исключительно эмпирическом материале… Волнующая, просторная, разнообразная и поразительно глубокая книга Майкла Шермера – это сразу и философия, и космология, и нейрофизиология, и когнитология, и история науки, и духовная автобиография. Ни разу не легкое чтение, но, пожалуй, тот случай, когда бонусы от ментального усилия неизмеримо превзойдут возможные трудозатраты.
Мишель Пастуро
Синий: история цвета
[164]
Французский историк-медиевист Мишель Пастуро – человек, способный переплавить собственную любовь к мелким частностям, деталям и финтифлюшкам, в тексты не только потрясающе увлекательные, но и какие-то поразительно глобальные, всеобщие, далеко выходящие за рамки своего мелкого (чтоб не сказать мелочного) предмета. Так, его «Символическая история Средневековья» проращивала величественный и масштабный образ эпохи из такой чепухи, как престижные виды стройматериалов или модный фасон рукавов, а «Дьявольская материя» исследовала дуалистическую (не то ангельскую, не то сатанинскую) природу полосок на ткани.
На сей раз в фокусе внимания историка объект, самой природой вроде бы определенный на роль статиста, а именно цвет, конкретно – синий. Впрочем, если верить автору, к созданию цвета природа имеет мало отношения – в первую очередь это социальный, культурный конструкт, обладающий в этом качестве собственной историей и собственными коннотациями.
Надо признать, биография у синего цвета не столь долгая, но весьма впечатляющая. Практически неизвестный в античности и раннем средневековье (тогда бал правили черный, красный и белый, затмевая все прочие цвета настолько, что ученые до сих пор спорят, умел ли в те времена человеческий глаз их вообще различать), к XII веку именно синий становится цветом по преимуществу. В нем щеголяют Богоматери на полотнах живописцев, он проникает в гербы аристократов и вообще начинает восприниматься как цвет, наиболее полно воплощающий идею божественной гармонии. Еще более увлекательные приключения ожидают синий цвет в новое время: от радикального, бунтарского цвета Великой французской революции он проделывает путь до цвета умеренного либерализма, а после парадоксальным образом закрепляется за консерваторами – в виде антитезы черному и коричневому (цветам фашистских партий) и красному (цвету коммунистов и социалистов). При этом влияние и популярность синего только растут: по данным социологических опросов, сегодня каждый второй европеец называет его своим любимым цветом.
