Александр Мелихов - Былое и книги
Либеральные идеологи не раз дивились, почему народ не желает простить либеральным реформаторам таких лишений, которые можно считать разве что мелкими неприятностями в сравнении с теми страданиями, какие он претерпевал со стороны модернизаторов авторитарных вроде Петра или Сталина. Кому, однако, прощается если не все, то очень многое. Ответ обычно дается самый естественный, то есть самоутешительный: если женщина меня не ценит, значит, она испорченная дура, если народ предпочитает тиранов, а не нас, таких гуманных и просвещенных, значит, это нация рабов и садистов, обожающая поклоняться убийцам.
Но коли так, отчего народ не сложил ни одной песни о Чикатило? Почему настоящие убийцы в тюрьмах совершенно не склонны проникаться преданностью надзирателям-садистам?
Все разговоры о нации рабов – либеральные самоутешительные сказки. Человек всегда испытывает неприязнь к тем, кому вынужден подчиняться не по доброй воле, и, более того, всегда испытывает тайную или явную ненависть ко всякому, кто внушает ему страх. Люди почитают и охотно повинуются тирану лишь до тех пор, пока видят в нем орудие своих целей. И если какой-то тиран – особенно если не за их счет, а тем более в прошлом – наворотил целую гору подвигов вперемешку с горой ужасов, потомки стараются закрывать глаза на ужасы, ибо воспоминания о подвигах предков укрепляют их экзистенциальную защиту, ослабляют страх ничтожности, а именно он главный враг и разрушитель человеческого счастья.
Модернизаторы же, которые не ставят перед народом великих целей, не поддерживают в нем абсолютно необходимую каждому народу иллюзию собственной исключительности, но всего лишь предлагают ему уподобиться некой норме, сделаться в лучшем случае двенадцатым в дюжине лидеров, – они экзистенциальную защиту разрушают. Ибо представление о собственной дюжинности разрушительно как для личности, так и, в неизмеримо большей степени, для народа. За какие же коврижки народ станет прощать хоть малейшие неудобства планировщикам, которые, перестраивая дом, оставят хозяев без крыши над головой? Пускай страдания не столь уж невыносимы, но зато они вовсе не имеют высокого оправдания. Лишения, вызываемые либеральными преобразованиями, могут быть оправданны только в том случае, если они будут сопровождаться укреплением национальной экзистенциальной крыши.
Можно выразиться и так: модернизации России препятствует культура как система экзистенциальной защиты. Однако сегодня обладает серьезным влиянием и другая точка зрения: модернизации препятствует культура как система исторически сложившихся стереотипов мышления и чувствования. Весьма широко и последовательно эта концепция развита в фундаментальной монографии Игоря Яковенко «Познание России. Цивилизационный анализ» (М., 2008). Слово «цивилизационный» здесь вполне уместно, хотя речь идет лишь об одной национальной культуре: культуры объединяет в цивилизацию общая система экзистенциальной защиты, а Россию ни с какой группой культур пока что не связывает открытое или молчаливое соглашение о совместной избранности, поэтому она вынуждена строить собственную экзистенциальную крышу в индивидуальном порядке. Что, на мой взгляд, и есть главный признак особой цивилизации – одиночество.
Одним из основных в концепции И. Яковенко является понятие синкрезиса – такого состояния общества и культуры, когда все переплетено со всем и ничто не выделилось, не обособилось. Между тем, считает И. Яковенко, история человечества есть процесс бесконечного дробления изначального синкрезиса, а вот русской культуре присуще фундаментальное стремление обратить историю вспять, к слиянию всех функций воедино. Русскому традиционалисту, по Яковенко, крестьянин, продающий собственный урожай, и государственный директор завода милее профессионального торговца и хозяина-капиталиста не потому, что последние наживаются на чужом труде (разговоры об этом лишь рационализация, идеологическое прикрытие истинных симпатий и антипатий), – традиционалисту более высокий уровень синкрезиса дорог сам по себе, ему дорого слияние в одном лице производителя и торговца, властного распорядителя и собственника.
Гипотеза весьма небанальная, но верная ли – другой вопрос. На мой, например, непросвещенный взгляд, человек тянется к наименее унизительной для него ситуации, к ситуации, наименее разрушительной для его красивого представления о самом себе. Когда он вынужден покупать картошку по слишком высокой, по его мнению, цене (то есть проигрывать в состязании с торговцем), он чувствует свое поражение менее унизительным, если видит, что и победителю эта картошка далась с большими трудами, да и заработал он на ней не так уж много. Поражение же в соперничестве с посредником, который победил его, не пролив ни капли пота, а потом еще и укатил на роскошной машине, происходит с куда более разгромным счетом.
Точно так же разрыв между рядовым работником и директором, которого и самого в любой момент могут снять (да и доходы их различаются пусть в разы, но не в сотни и не в тысячи), – такой разрыв куда менее беспощадно раскрывает человеку глаза на его беспомощность. А социальные унижения ранят нас так мучительно именно потому, что наша униженность в социуме раскрывает нам глаза на нашу униженность в космосе, униженность в миру – на униженность в мироздании.
Однако И. Яковенко полагает, что, выражаясь научно, структуры обыденной ментальности базируются на архаических установках: что бы мы ни воображали в своих сознательных рационализациях, поведение масс неким скрытым образом управляется давно, казалось бы, забытыми механизмами понимания и переживания. Вплоть до того, что Гражданская война и массовый террор конца тридцатых лишь на поверхностный взгляд есть уничтожение и устрашение социальных конкурентов, – на деле это реализация особого механизма самоуничтожения нетрансформативного социокультурного целого.
Идея, что говорить, мощная. Мощная настолько, что ее доказательство требует огромного расширения фактической базы, – научный мир соглашается пойти на революционный пересмотр привычных парадигм, только если у него не остается никакой возможности этого пересмотра избегнуть. Однако лично я даже не представляю, каким способом можно доказать, что ненависть к торговцам или собственникам порождена не открытыми хотя бы самонаблюдению социальными или экзистенциальными мотивами, но лишь стремлением сохранить уровень синкрезиса. И вообще неясно, каким в принципе методом можно различать глубинную культурную инерцию и ее прикрытие (рационализацию). Тем более что любая наша система доказательств тоже может и сама быть лишь рационализацией, маскировать более глубинные влечения. (Лично я в этом убежден – в том, что всякое мышление есть подтасовка, подгонка под желательный результат.)
Поиски под текущими социальными мотивами происков архаических слоев культуры порождают очень серьезные вопросы. Каков материальный носитель этой невидимой архаики, где она хранится и через какие механизмы воздействует? Почему именно она всплывает во время катаклизмов, а не исчезает, напротив, окончательно под напором требований мучительной реальности? Где тот управляющий центр, который заставляет общество (рядовую массу, а не идеологизированных лидеров) освобождаться от не поддающегося обновлению «человеческого материала»? Ответы на эти вопросы требуют соединенных усилий психологов, историков, культурологов, чтобы довести смелую и масштабную гипотезу до уровня более или менее развитой научной теории.
Кстати, эта теория, будь она построена, дала бы оригинальный ответ на вопрос о том, почему тиранам прощаются их зверства: они служат орудием той же архаики, которой бессознательно повинуются сами массы.
Однако самым убедительным аргументом в пользу скрытого воздействия архаики на современность были бы практические приложения парадигмы И. Яковенко. Иными словами, если бы мы сумели как-то воздействовать на архаические структуры и вследствие того их разрушение привело бы к ослаблению современных антимодернизационных настроений, это очень весомо говорило бы в пользу автора. Однако, насколько я мог заметить, в своем солидном томе И. Яковенко занимается именно познанием России, а не социальной инженерией, стараясь скорее постичь, чем изменить. Практические выводы его идей обсуждаются больше в другой книге – «Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации» (М.: Русский путь, 2011), принадлежащей перу уже двух авторов, И. Яковенко и А. Музыкантского. Причем обсуждаются в основном именно в главах А. Музыкантского.
Описание манихео-гностической парадигматики дается кратко и отчетливо:
«Гностицизм и манихейство являются взаимно дополняющими друг друга доктринами. Обе они исходят в своей основе из дуалистической картины мироустройства. Обе считают, что мир лежит во зле. Обе они заставляют уверовать в фундаментальную картину мира, описываемую одной формулой: мир, представляющий собой поле постоянной борьбы двух онтологически эквивалентных сил, олицетворяющих собой “добро” и “зло” (манихейство), пребывает во зле, является богооставленным (гностицизм).
