Максим Кронгауз - Русский язык на грани нервного срыва. 3D
Очередное мое “исправление” состоялось на радио. С понедельника по четверг по радио “Культура” передавали запись моих лингвистических лекций, а в пятницу я пришел на прямой эфир, чтобы ответить на вопросы слушателей. В одном из ответов я произнес что-то вроде “последствия от этого… ”. Немедленно последовал звонок в студию, и мне указали на неправильность моей фразы, а также предложили отказаться от употребления предлога – “последствия этого… ”. Я попытался отговориться тем, что в спонтанной речи главное – ее спонтанность, а не правильность. Слушатель вежливо прервал меня и потребовал точного ответа, правильно это или неправильно. Сдерживая легкое раздражение, я поблагодарил слушателя и признал свою ошибку. В душе, однако, я продолжаю считать, что так все же сказать можно или, по крайней мере, так говорят. Жалко, под рукой не было Яндекса. И все же очная ставка с еще одним “языковым пуристом” закончилась не в мою пользу.
Казалось бы, все эти случаи наводят на грустные мысли. Однако нам предстоит хеппи-энд. После всех изложенных событий я принимал участие в круглом столе, где обсуждалась предполагаемая гибель русского языка. Разброс мнений был весьма значителен: от “неотвратимо гибнет” до “с русским языком все в полном порядке”. Конечно, я не считаю, что с русским языком все в полном порядке, и приведенные случаи как раз свидетельствуют об этом. Слишком много сейчас возникает вопросов, на которые лингвисты (и корректоры, и редакторы) не могут дать четкого ответа. Язык изменяется так быстро, что специалисты не поспевают за ним, и тем самым отчасти теряется, расползается понятие нормы. Колебания нормы существуют всегда, просто сейчас их слишком много. Однако все это ни в коей мере не свидетельствует о гибели языка. Представьте себе акселерата, который слишком быстро растет, и его маму, которая в ужасе убеждает врачей, что он гибнет. Такая позиция относительно языка кажется смешной и даже абсурдной. Я бы описал ситуацию несколько иначе. Очень быстро меняется окружающий нас мир (в социальном, культурном и технологическом отношениях). Следом за ним, не всегда успевая, меняется и наш язык. Как раз не будь этих изменений, можно было бы говорить о том, что язык мертв: ведь тогда на нем нельзя говорить об изменяющемся мире. Наконец, следом за языком поспешаем отдельные и конкретные мы. Нас разделяет очень многое: понимание или непонимание новых слов, любовь или нелюбовь к словотворчеству, знание или незнание правил орфографии… Зато объединяет неугасающий, временами яростный интерес к родному языку. Мы все время хотим точно знать – КАК ПРАВИЛЬНО?
Родная речь как юридическая проблема
До недавних пор я мало интересовался законодательной деятельностью. Однако внезапно, как и многие другие лингвисты, оказался вовлечен если не в нее саму, то, по крайней мере, в дискуссии по ее поводу. Случилось это после того, как наши депутаты заговорили о законе о русском языке.
Какое-то время шла подготовка закона, сопровождающаяся выступлениями его инициаторов, а затем он с легкостью стал проходить чтение за чтением, несмотря на достаточно сильную критику в средствах массовой информации.
Надо отдать депутатам должное. С каждым чтением закон становился все лучше. Исчезали некоторые абсурдные и пустые формулировки, появлялись разумные идеи. Было изменено даже название. Казалось, еще чтений пять – семь, и выйдет что-то дельное. Но, во-первых, у закона всего три чтения. А во-вторых, это только казалось. Из этого закона ничего дельного получиться просто не могло. По определению.
Тем не менее хроника событий такова. 5 февраля 2003 года закон прошел заключительное третье чтение в Государственной думе, но был отклонен Советом Федерации и отправлен на доработку. Именно между этими двумя событиями и развернулась резкая дискуссия. Затем после незначительных исправлений и уже без всяких дискуссий закон был принят Государственной думой 20 мая 2005 года и одобрен Советом Федерации 25 мая 2005 года.
Обращусь к более ранним этапам создания закона. Изначально он назывался законом “О русском языке как государственном языке Российской Федерации”, и уже в названии отражалось некое противоречие, которое сохранялось и, более того, развивалось в самом тексте закона.
В названии закреплялась определенная подмена понятий. Вместо закона о государственном языке предлагался закон о русском языке как государственном. Нетрудно представить себе дальнейшее развитие подобной логики и, скажем, вместо закона о президенте предложить закон о конкретном человеке как президенте и т. д. В действительности уже само название выдавало потаенные мысли депутатов: им хотелось говорить о наболевшем, то есть именно о русском языке, а чтобы оставаться юридически корректными, приходилось скрываться за формулировками о государственном языке. Несовместимое совмещалось плохо.
Текст закона также представлял собой соединение разных жанров и, говоря научным языком, смешение коммуникативных установок.
Главной и первой составляющей закона стали различные декларации в поддержку русского языка. От государства или правительства требовалось осуществление различных действий, направленных на защиту и поддержку русского языка (в том числе загадочных “иных мероприятий”). В ведении органов власти оказывалось сохранение самобытности и чистоты русского языка, повышение культуры русской речи. Неюристу трудно понять юридическую ценность подобного рода формулировок, с обыденной же точки зрения они выглядели довольно странно, особенно в сочетании с совершенно конкретными рекомендациями и запретами.
Эти предписания и запреты, адресованные непосредственно гражданам страны, и были вторым жанром. Запреты касались употребления нецензурных слов, сквернословия вообще, оскорблений с помощью языка, а также использования иностранных слов. Кроме некоторой невнятности формулировок настораживал тот факт, что из текста закона не было ясно, как будут наказываться соответствующие нарушения.
Наконец, в-третьих, это была не очень удачная попытка сформулировать сферу употребления государственного языка. То есть в самой идее задать область функционирования государственного языка ничего плохого нет, но депутаты сразу же замахнулись на слишком многое: на культуру и прессу, промышленность и театр и так далее и тому подобное. Вместо того чтобы ограничить данную область, закон использовали как инструмент захвата и распространения.
Лингвистический анализ закона показывает, что между целями авторов текста (их коммуникативной установкой) и формой, в которую текст попытались облечь, существует все то же неустранимое противоречие. Закон был вызван не юридическими, социальными или лингвистическими причинами, а, очевидным образом, политическими. В конечном счете это был поиск национальной идеи, создание своего рода государственного культа русского языка, которому не слишком умело попытались придать форму закона.
Этот текст по своей сути был вовсе даже не законом, а особого рода патриотическим высказыванием о русском языке, содержащим, с одной стороны, его восхваление (“декларативная часть”), с другой стороны – не вполне ясную угрозу, не вполне понятно кому адресованную (“запретительная часть”). Оставшаяся третья составляющая собственно и несла юридическую нагрузку, придавая тексту как бы юридическую форму.
Если говорить более конкретно, можно выделить те самые отдельные места и формулировки, которые не дают закону о государственном языке быть законом или, по крайней мере, не дают быть хорошим законом.
В третьей статье, безусловно, неудачным является следующее высказывание:
Государственный язык Российской Федерации подлежит обязательному использованию:
<… >
• в деятельности общероссийских, региональных и муниципальных организаций телерадиовещания, редакций общероссийских, региональных и муниципальных периодических печатных изданий, исключением деятельности организаций телерадиовещания и редакций периодических печатных изданий, учрежденных специально для осуществления теле– и (или) радиовещания либо издания печатной продукции на государственных языках республик, находящихся в составе Российской Федерации, других языках народов Российской Федерации или иностранных языках, а также за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла;
• в рекламе;
• в иных определенных федеральными законами сферах.
Попытка целиком охватить (а по существу – захватить) телевидение и газеты, а также рекламу, а также “иные сферы” (последнее звучит не просто многозначительно, а почти мистически) и распространить на них “государственные” и довольно малопонятные запреты (о “несоответствующей лексике” будет сказано ниже) приводит к вынужденной и юридически беспомощной формулировке: “…за исключением случаев, если использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла”. Как показала практика борьбы с порнографией, корректно определить “неотъемлемость” от художественного замысла в принципе невозможно. Претензия на охват рекламы и “иных сфер” также выглядит смешной, поскольку реклама регулируется другим законом, а иные сферы – сами знаете чем. А ведь последуй депутаты небезызвестной мудрости – не пытаться объять необъятное, и не было бы проблемы. Неужели не очевидно, что герои сериала, участники молодежной передачи, персонажи фельетона и т. п. не должны говорить на государственном языке, даже если речь идет о государственных СМИ.
