Яна Погребная - Актуальные проблемы современной мифопоэтики
В рассказе «Можарово» показано сопротивление действительности той текстуальной мифологизации, которую предлагает герой, тоже оценивающий ситуацию с позиций человечности. В рассказе показан мир после катастрофы: в соответствии с жанровыми принципами малой прозы Д. Быков изображает развязку некоторых глобальных событий, повлекших катастрофические последствия. Тот же сюжетный прием организует и роман «Эвакуатор», только в нем сюжетно развернут путь к катастрофе, а не ее последствия, и вызван распад мира террористическим уничтожением государства. В рассказе «Можарово» напротив трагедия выступает следствием реализации государственного проекта развития семи мегаполисов, «а между ними более или менее дикое поле. Кто мог – перебрался в города, а что делалось с остальными на огромном российском пространстве – Васильев (молодой журналист, герой рассказа – Е.Л.) представлял себе смутно» /5;88–89/. Известно, что в результате «в последнее время ездить между городами стало опасно: вовсю потрошили электрички, нападали на товарняки» /5;88/, но уже в эскпозиции рассказа персонажа и читателя готовят к встрече с чем-то абсолютно ужасным. Кошмин, сотрудник Минсельхоза, сопровождающий журналиста, предупреждает о какой-то неизвестной опасности, называя Можарово – населенный путь по пути следования гуманитарного поезда, в рамках реализации нового национального проекта – развития российской глубинки – зоной, при этом Кошмин смутно упоминает еще шесть или семь таких зон. Таким образом, число зон повышенной опасности соответствует числу мегаполисов, бурное развитие одних очевидно вызвало симметричный упадок и мутацию в таком же количестве населенных пунктов. Кошмин предупреждает: «Принимать ничего нельзя, открывать окна и двери не разрешается ни в коем случае. Можарово входит в перечень населенных пунктов, где выходить из поезда запрещается.» /5;87–88/. Ощущение опасности нагнетается не только тем, что, как ясно ощущает Васильев, «инструктор явно чего-то недоговаривал» /5;88/, ту же художественно-смысловую функцию выполняют пейзаж: «.за окном сгущалась июльская гроза: набухали лиловые тучи, Безлюдные серые деревеньки по сторонам дороги глядели мрачно: ни живности, ни людей, только на одном крыльце сидел бледный большеголовый мальчик и провожал поезд внимательным недобрым взглядом, в котором не было почти ничего детского.» /5;86/. Васильев ожидает встречи «с монстрами, уродами, бросающимися на решетку вагона.» /5;90/, но вместо этого по перрону в Можарово еле-еле передвигаются несчастные нищие люди, предлагающие нехитрый товар, просящие о помощи. Васильев, глядя на согбенную старушку, предлагающую пинетки, отчетливо представляет, что его покойная бабушка, «если бы не дедушкина пенсия да не проживание в Москве. могла бы стоять точно также», вспомнив собственные точно такие же детские пинетки, хранящиеся дома в шкафу /5;90/. Движимый состраданием Васильев бросается на помощь, но стальной кулак Кошмина его останавливает, причем, в ответ на крик Васильева: «Что вы сделали.», инструктор дает странный ответ: «Мы ничего не сделали. Это вас надо спрашивать, что вы сделали» /5;91/. Когда к окну приближается надрывно стонущая девушка на костылях («Неужели ничего нельзя сделать, неужели так и будет все! Не может быть, чтобы никакой пощады нигде! Что мы всем сделали?! Нельзя же, чтобы так с живыми людьми.» /5;92/), Васильев отбрасывает Кошмина и вырывается в коридор вагона, но тут его перехватывает проводник. Васильев обвиняет министерство, политику стабилизации, национальные проекты, кричит об ответственности перед народом, ни Кошмин, ни проводник его не опровергают, в правильности национального проекта не убеждают, в полемику не вступают. Тогда Васильев прибегает к литературно-философской аналогии и начинает пересказывать рассказ У. Ле Гуин «Ушедщие из Омеласа»: «.есть процветающий город Омелас. И все в нем счастливы» /5;93/. К его удивлению, Кошмин подхватывает: «А в жалком подвале за вечно запертой дверью сидит мальчик-олигофрен, обгаженный и голодный. Он лепечет: выпустите, выпустите меня. И если его выпустить, весь город Омелас с его процветанием полетит к чертям собачьим» /5;93/. Кошмин называет и автора рассказа и тот прототекст, который объединяет рассказ У. Ле Гуин и самого Д. Быкова, упоминая слезинку ребенка, то есть апеллируя к Достоевскому (как материализацию метафоры сна о трихинах, который Раскольников видит перед своим духовным возрождением на каторге, можно интерпретировать и червей, которые вселяются в людей и вызывают их обезличивание («Выявление»)). Только дальнейшее развитие событий в рассказе Можарово опровергает гуманистический пафос интертекста, заявленного обоими главными героями: народ Можарово после правительственных экспериментов изменился настолько, что утратил человеческий облик, теперь здесь живут великаны-людоеды, способные извлекать спрятанные в подсознании провинности, материализовывать их и вызывать неудержимое стремление помочь, вмешаться, открыть дверь. Так и происходит – в восьмом вагоне дверь открыли. Войдя туда, Васильев видит выбитые окна, проломленные двери, «уцелевшие стекла были залиты кровью, обглоданная берцовая кость виднелась в ближайшем купе. Странный запах стоял в вагоне, примешиваясь к отвратительному запаху крови, – гнилостный, застарелый: так пахнет в пустой избе, где давным-давно гниют сальные тряпки да хозяйничают мыши» /5;93/. Следующий опасный пункт по пути следования носит пугающее в контексте рассказа название – Крошино, то случилось в Можарово выступает прологом к более глобальной катастрофе.
Сюжетная организация рассказа, даже его неожиданная развязка подтверждают на сюжетном, а не на идеологическом уровне пафос рассказа У. Ле Гуин: процветание Омеласа рухнет и сам город исчезнет, если выпустить несчастного ребенка-олигофрена, по аналогии, если открыть сообщение с Можарово, то люди будут уничтожены. Слово Можарово, вынесенное в название, выступающее одновременно названием и рассказа и населенного пункта, в котором раньше жили люди, заключает в себе не только указание на иной мир, оно и есть этот мир, сосредоточенный в данном населенном пункте. Таким образом, само название рассказа наделяется статусом и качествами мифемы. С другой стороны, мир, сотворенный в Можарово, хотя и объясняется через литературные аналогии (У. Ле Гуин, Достоевский), но выступает этиологически следствием определенной государственной политики. Таким образом, космогонический миф дополняется этиологическим: мутации человека в Можарово произошли вследствие нечеловеческого отношения к людям, по несчастью жившим в Можарово, в Крошино и еще в пяти зонах. Хотя Кошмин с уверенностью говорит о шести зонах, седьмую добавляет с определением «может быть» /5;87/. По-видимому, число зон увеличивается, а следовательно угроза по отношению к людям, избегнувшим мутации, растет. Конструктивным художественным приемом в рассказе выступает буквализация не метафоры (червя-трихина в рассказе «Выявление»), а принципа. – нечеловеческое отношение приводит к изменениям по принципу соответствия: те, кто не воспринимается в качестве людей, людьми быть перестают, при этом получают сверхспособности к гипнозу, к материализации подсознания (Кошмин говорит, что в Можарово «каждый видит свое.» /5;93/ и поэтому и подчеркивает, что видения и чувство вины, которые испытывает Васильев – следствия его собственных поступков (Мы ничего не сделали. Это вас надо спрашивать, что вы сделали» /5;91/), чтобы достичь одной цели обмануть и уничтожить людей. В вагоне, где всех съели, пахнет, как в старой избе, давно оставленной людьми, мышами и сальными тряпками («так пахнет в пустой избе, где давным-давно гниют сальные тряпки да хозяйничают мыши» /5;93]/, а сам разоренный вагон выглядит так, «словно в вагоне резвился, насытившись, неумолимый и страшно сильный великан» /5;93/. Мутанты в Можарово сами научились сотворять мифы, извлекая и материализуя мир подсознания, причем во множестве, создавая множество разнообразных индивидуальных миров, стремясь при этом только к удачной охоте. Мифология правительства и государства, направленная на стабилизацию /5;92/, на развитие мегаполисов /5;88/, то есть внешне преследуя благо народа, на самом деле уничтожает этот самый народ. Сопротивляясь, народ создает свою мифологию, апеллирующую не к всеобщему благу, не к социальным приоритетам, а к индивидуальному человеческому сознанию, к состраданию, чувству вины, имея целью нивелирование права человека на жизнь. Таким образом, обе мифологии и государственная, всеобщая и нечеловеческая, исходящая от мутантов, индивидуальная, приводят к одним и тем же результатам: уничтожению человека – сначала моральному, а как следствие, и физическому через государственное пренебрежение или через острое переживание чувства вины перед униженным и оскорбленным ближним. Рассказ Д. Быкова прочитывается как небольшая философская притча, в которой в форме мифологизированного иносказания представлена внешняя морально-прогностическая формула – пренебрежение человеком на государственном уровне повлечет гибель и самого государства и человека вообще.
