Роман Пересветов - Тайны выцветших строк
В вековом Черном лесу, в верховьях реки Ингул, стоит якобы трехсотлетний дуб, выдолбленный внутри и наполненный… горилкой. Внутри этого дуба спрятаны дорогие турецкие и персидские шали и добротные английские сукна, добытые запорожцами во время набегов на чужеземные берега. В этом же дубе в особом тайнике хранятся и драгоценности: золото, серебро, украшенное самоцветными камнями дорогое оружие. Но главный клад — сама Запорожская Скарбница — в нем не поместился, он сокрыт в другом месте! Один паломник, ездивший в Палестину через Константинополь, встретил в турецкой столице стодвадцатилетнего старика, брата умершего на чужой земле запорожского атамана Семена Губы. Когда была уничтожена последняя Запорожская Сечь, этот атаман вместе со своим братом разрыл одну забытую могилу и закопал в ней войсковую казну. Искать эту могилу нужно около переправы через Буг — последнего препятствия на пути бежавших на чужбину казаков. По соседству с этой переправой недалеко от могилы для отвода глаз врыт в землю крест. Под ним никто не похоронен. Повернувшись лицом к этому кресту, надо отмерить от могилы семь саженей. «Там должна быть канава, а в ней большой камень, а не окажется камня, найдешь в ней цепь. Одним концом она привязана к двери погреба, другим к зарытому в землю каменному чурбану. Откопаешь первую дверь, под ней найдешь еще две, ведущие в разные погреба». Там укрыто много ценного оружия и утвари и все войсковое серебро… Золотых же монет там нет. Семен Губа переплавил их в слитки и спрятал эти слитки в другом месте.
Паломник, вернувшись на родину, стал усердно разыскивать казну и в пятидесяти верстах от Вознесенска действительно нашел то самое место, где покинувшие Сечь запорожцы переправлялись через Буг. Нашел он вблизи этого места и крест, и точно: никакого гроба под ним не оказалось. Была поблизости и насыпь, похожая на могильную. Но, отмерив от нее семь сажен, кладоискатель уперся в дом волостного старшины Ивана Заблоцкого. Хозяин оказался в отъезде, а мать его была довольно угрюмой старухой. Наконец она проговорилась, что покойный муж ее пустил однажды ночевать какого-то древнего старика и щедро его угостил. Тот оказался бывшим запорожцем, пришедшим с чужбины взглянуть на родные места и знавшим, где зарыта войсковая казна. Откапывать ее ему было, однако, уже не под силу, и он поделился секретом с гостеприимным хозяином. Тот установил, что на месте, указанном стариком, стоит теперь хата одной вдовы. Он уговорил ее поменяться с ним домами — его хата была ведь лучше. Выслав из нее детей, муж рассказчицы после долгих усилий сдвинул обнаруженный им под полом тяжелый камень и спустился в открывшуюся под ним яму, но тотчас выскочил из нее обратно. Надорвался ли он или наглотался накопившегося под землей дурного воздуха, но он вскоре умер, и поиски на этом прекратились. Вдова умершего и дети его после этого подвинули камень на прежнее место и, заложив его кирпичом, поставили над ним печь. Обладатель секрета пытался уговорить старшину разобрать эту печь и снова приняться за поиски казны, но тот об этом не хотел и слышать.
Частые перемещения Запорожской Сечи в далеком прошлом сильно затрудняли розыск ее казны и, быть может, находившегося в ней архива. Раскопки кладоискателей носили часто хищнический характер. Охотники за сокровищами по ночам разрывали могилы, курганы и пещеры. Если им порой и удавалось найти какие-нибудь ценности, все остальное, как раз то, что могло заинтересовать археолога и историка, обычно тут же выбрасывалось и уничтожалось. И только время от времени разными путями попадавшие все же в руки историков запорожские документы поддерживали в них надежду, что когда-нибудь разыщется и сечевой архив.
Проследим же судьбу некоторых из этих документов.
ЖИВОПИСЬ СТАНОВИТСЯ ЛЕТОПИСЬЮ
В 1878 году в подмосковном имении известного богача и мецената Саввы Мамонтова — Абрамцеве, в узком кругу гостей одним любителем украинской старины было прочитано знаменитое послание запорожцев к султану. Отдыхавший в это время в Абрамцеве Репин тут же сделал карандашный набросок будущей картины. Вскоре мысль воссоздать на полотне подлинную Запорожскую Сечь овладела им полностью. Однако, осуществляя этот замысел, художник встретился с большими трудностями. Сведений о Запорожской Сечи той эпохи сохранилось очень мало, хотя с момента ее разгрома прошло всего каких-нибудь сто лет, Запорожские земли были розданы екатерининским вельможам, генералам и дворянам, частично заселены немецкими колонистами и уроженцами других мест. Переселенцы почти ничего не знали о своих предшественниках, их обычаях и нравах. Не у кого было достать столь необходимые художнику предметы запорожской старины: одежду, оружие, домашнюю утварь.
«…Нет полной истории Запорожской Сечи. Не собраны существующие в памяти стариков предания о запорожцах, не приведены в известность все письменные памятники… Читающая публика о прошлом запорожского казачества имеет довольно смутные или превратные понятия. Она черпает их главным образом из повестей Гоголя…» — жаловался московский журнал «Русская старина» в сотую годовщину падения Запорожской Сечи, как раз в те годы, когда Репин приступал к созданию своей картины.
Вот почему художнику пришлось стать исследователем, самому заняться поисками сведений о героях задуманного им произведения.
Репин трижды побывал в местах, где располагалась некогда Запорожская Сечь, а также на Кубани, где можно было встретить потомков сечевиков и певцов-бандуристов, воспевавших казацкие подвиги. План этих поездок составил историк Н. И. Костомаров, также интересовавшийся происхождением Сечи.
Присматриваясь к жителям этих мест, Репин заставлял их рассказывать все, что они знали о своих предках, наблюдал пляски и игры казачьей молодежи. В казацких хатах он зарисовал старинную посуду, в музеях — личные вещи и оружие украинских гетманов. Одних только этюдов к своим «Запорожцам» он сделал несколько сот.
«…Мы долго бродили по Хортице, казавшейся нам выкованной из чистого палевого золота с лиловыми тенями… осматривали мы старые, уже местами запаханные колонистами запорожские укрепления», — вспоминал Репин впоследствии об одной из этих поездок, совершенной им вместе с юношей Валентином Серовым, ставшим потом тоже знаменитым художником.
Подходящий типаж для картины Репин находил и среди живших в Петербурге украинских студентов, художников и происходивших из казачьей среды военных.
Помогал советами Репину и хорошо знавший быт казаков и написавший о них свою первую повесть Лев Толстой. Но особенно ценную помощь оказал автору «Запорожцев», по его собственному признанию, один, в то время еще начинающий украинский историк, исследователь запорожской старины Дмитрий Иванович Эварницкий, с которым Репин поддерживал дружескую связь до конца своих дней. Это подтверждают шестьдесят его писем к Эварницкому, хранящихся сейчас в архиве Третьяковской галереи. Именно Эварницкому подарил Репин свой первый эскиз «Запорожцев», написанный масляными красками, и девять карандашных рисунков предметов казачьего обихода, сделанных художником во время работы над картиной.
Еще будучи студентом Харьковского университета, Эварницкий избрал «Историю Запорожской Сечи» темой своей будущей магистерской диссертации. Защитить эту диссертацию ему удалось, однако, только через двадцать лет, так как его выбор не был одобрен университетским начальством, подавлявшим интерес украинской молодежи к истории своей родины. Эварницкий не смог продолжать научную работу в Харькове и вынужден был временно обосноваться в Петербурге. Каждый год в дни студенческих каникул будущий бытописатель Запорожской Сечи бродил пешком по Харьковщине и Екатеринославщине, обходя напоминавшие о ней заповедные места и собирая сведения для своих будущих книг.
Судя по достоверным свидетельствам исторических источников, запорожцы принимали в свои курени всякого, кто желал записаться в казаки, не интересуясь даже его именем. Бежавшие от своих владельцев крепостные, например, или жители захваченной Польшей правобережной Украины обычно при этом тут же брали себе какое-нибудь другое прозвище. Но на романтически настроенного студента произвело сильное впечатление предание, что запорожцы допускали в свою среду только смельчаков, переплывавших все днепровские пороги. Проверяя на себе трудность такого испытания, Эварницкий семь раз ломал себе руку о камни днепровских порогов. Зато как же он был счастлив, обнаружив однажды, правда, не в самом Днепре, а в его притоке — реке Скарбной, две настоящие запорожские «чайки».
Эти длинные деревянные суда вмещали свыше полусотни гребцов и казаков, вооруженных самопалами и саблями. На чайках запорожцы достигали иногда Стамбула и, по словам Эварницкого, «такого пускали туда дыму, что султану чихалось, точно он понюхал табака с тертым стеклом».
