Борис Фонкич - О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки
Наше изучение подписей показывает, что, несмотря на действительно большое сходство между собой, эти четыре подписи следует разделить на две группы: 1] подписи грамот № 205, 429 и 26; 2] подпись грамоты № 346. Подписи первой группы, сделанные, как мы уже заметили выше, самим писцом этих документов, отличает легкость, мастерство исполнения, что неудивительно для писца такого уровня. Помимо тождества в написании целого ряда букв и сложных лигатур, их отличает также небольшой наклон письма вправо, особенно в № 205. Подпись ватопедской грамоты (№ 346), несмотря на точное повторение многих приемов в написании букв, соединений, сокращений трех первых документов (что делает их так похожими), выделяется тем не менее прежде всего заметной скованностью линий – и это естественно для писца, не обладающего тем же уровнем каллиграфии (да он и не каллиграф вовсе, даже если изучать не № 227 или 229, а № 346, где писец явно стремится писать красиво и старательно); подпись в № 346 не имеет легкого наклона вправо, как в № 205, но вертикальна, как и письмо всего текста документа. Едва ли можно сомневаться в том, что текст и подпись ватопедской грамоты писаны одной рукой. Сходство же приемов имитации подписей в трех первых и в четвертой грамоте должно объясняться, несомненно, не тем, что подпись ватопедского документа копирует подписи № 205, 429 и 26, а владением общими, распространенными в среде профессиональных книгописцев и нотариев середины XVII в. приемами письма такого рода.
Группу документов, в составе которой находится ватопедская грамота 1649 г., В. Г. Ченцова, как мы это отметили выше, связывает своим происхождением с Яссами. Ее аргументация основана на том, что две грамоты этого комплекса, № 227 и 229, были отправлены в Москву александрийским патриархом Никифором, постоянным местопребыванием которого была столица Молдавии. Из этого следует, что и другие грамоты того же писца были созданы в Молдавии, а поскольку «молдавская» грамота № 346 подписана той же рукой, что и три документа группы, в которую входит ивирская грамота № 307, следует заключить, что эта последняя также появилась не в Ивирском монастыре на Афоне, а в Яссах. Такова логика исследовательницы.
Однако наше изучение материала показывает, что а) в № 346 текст и имитация подписи сделаны одной рукой, никак палеографически не связанной с группой из пяти афонских документов, якобы созданных Антонием Ксиропотамитом; б) грамота № 346 создана не в Молдавии, а на Афоне, о чем свидетельствует как указание самого писца в строке 46 о написании документа «έν τώ άγιονύμω όρει», так и печать Ватопедского монастыря на верхнем поле л. 1 (В. Г. Ченцова ни слова не говорит ни о том, ни о другом!); в) написание грамоты № 307 никакого отношения к Молдавии, к Яссам, таким образом, не имеет.
Наконец, полученное, как ей кажется, доказательство молдавского происхождения грамоты № 307 исследовательница пытается подкрепить с помощью предположения о том, что вторая грамота, сопровождавшая Портаитиссу в Москву, – № 308, являющаяся автографом Дионисия Ивирита – была написана не на Афоне, а также в Молдавии. В марте 1650 г. в Кымпулунге вышла в свет Псалтирь, в издании которой принимал участие иеромонах Дионисий. Но (рассуждает В. Г. Ченцова) если в начале 1650 г. Дионисий находился далеко от Афона, он должен был здесь быть в 1649 г., во время подготовки издания, а возможно, и в 1648 г., когда им была написана грамота Ивира для настоятеля Новоспасского монастыря в Москве Никона (№ 308). Свои предположения исследовательница усиливает анализом печатей на грамоте № 307, обращая внимание на некоторые отличия в изображении Богоматери на печати Протата по сравнению с опубликованными образцами, с одной стороны, 20-х, а с другой – 60-х гг. XVII в.
Что касается предположения о местопребывании Дионисия Ивирита в 1648 г., то доказать здесь что бы то ни было таким способом, как это делает В. Г. Ченцова, невозможно: могло быть так, а могло быть и иначе. Но нельзя не принимать во внимание исключительную мобильность на Православном Востоке деятелей церкви разного уровня, купцов, политических агентов и пр. на протяжении всего XVII в., возможность достижения за несколько недель самых удаленных от того или иного места территорий и особенно – самую тесную связь Дунайских княжеств с Константинополем, Св. Горой и другими частями греческого мира. Если иметь все это в виду (а фактов здесь можно указать множество), совсем нетрудно будет представить себе писца, писавшего сначала грамоты для александрийского патриарха Никифора в Яссах (№ 227, 229), а затем – по заказу Ватопедского монастыря на Афоне (№ 346), или иеромонаха Дионисия, во всяком случае, в 1648 г. находившегося в Ивире, откуда была послана в Москву копия Портаитиссы в сопровождении двух документов, а в 1649–1650 гг. трудившегося над изданием Псалтири в Кымпулунге.
Относительно печатей сказать что-либо определенное сейчас едва ли возможно. Этот материал систематически почти не изучен; мы не знаем частоты замены штемпелей в святогорских монастырях в течение XVII в., всех отличий печатей того или иного церковного центра на протяжении десятилетий, а потому не можем представить себе, насколько корректно сопоставление оттисков печатей середины XVII в. с изображениями, отстоящими от изучаемого нами времени на 20 лет раньше или на 20 лет позже.
Итак, мы прошли по основной линии рассуждений В. Г. Ченцовой и убедились в том, что ее палеографические наблюдения, по большей части, ошибочны, а построенные на их основе доказательства о написании грамоты № 307 (а также и № 308) не на Афоне, а в Молдавии, неверны и надуманны. Ее методы работы с подлинными документами далеки от объективности и характеризуются вниманием к своему источнику в том случае, если его свидетельство «полезно» для создаваемой автором картины взаимоотношений лиц и связи событий, и полным пренебрежением к показаниям документа (например, вплоть до игнорирования сведений самого писца о месте написания грамоты в № 346), если они «мешают» избранной автором логике исследования и не ведут к ожидаемому им результату.
Однако в работе В. Г. Ченцовой, помимо основной линии рассуждений, влияющих на логику исследования и формирующих ее выводы, имеется несколько моментов, которые в нашей статье также невозможно не отметить.
Анализируя особенности написания грамот, созданных, по мнению В. Г. Ченцовой, Антонием, и отмечая отсутствие в этих документах дат, автор исследования специально останавливается на грамоте № 307. Дело в том, что в этой грамоте дата имеется, причем она указана самим писцом. В. Г. Ченцова полагает, что эта «дата была дописана позже: она заметно выходит на правое поле за пределы текста». «Кстати, – добавляет автор, – и на грамоте из Ивирона, написанной Дионисием Ивиритом Никону, дату, видимо, также дописанную позже, пришлось поместить в отдельную строку».
Мы не знаем, какими соображениями руководствуется В. Г. Ченцова при своем анализе этого материала; скорее всего, все очень просто: ей нужно доказать, что в этих грамотах, написанных в связи с отсылкой в Москву копии Портаитиссы, имеются какие-то отклонения от обычного порядка составления документов, что служило бы дополнительным аргументом в пользу создаваемой в работе картины написания обоих документов не в Ивире, вне Св. Горы.
Спокойный же, непредвзятый анализ письма грамот № 307 и 308 не дает ровным счетом ничего, кроме констатации обычной, элементарной ситуации: писцы закончили текст документов и, несколько отступив от последнего слова, несомненно, сразу же (а не «позже»), тем же пером и теми же чернилами (!), указывают время написания грамот. Писец грамоты № 307 делает это в той же строке, где заканчивается текст документа (там оставалось еще немного свободного места), а писец № 308, не имея такой возможности, так как окончание текста заняло все пространство последней строки, – спустившись на одну строку ниже.
Далее, в том же абзаце, В. Г. Ченцова замечает, что в трех из пяти исследуемых ею грамот отсутствуют даты, поэтому эти документы, помимо сведений русских источников об их привозе в Москву или переводе в Посольском приказе, «можно датировать <…> по некоторым почерковедческим особенностям». Насколько мы представляем себе греческое письмо IX–XVIII вв., не существует никаких «почерковедческих особенностей», которые позволили бы датировать рукописи или документы в очень узких пределах (в данном случае – в пределах 40-х гг. XVII в.). Такие пассажи не могут иметь места в серьезном исследовании.
Пожалуй, единственным положительным моментом работы В. Г. Ченцовой является правильное выделение по палеографическим признакам двух групп грамот: 1) РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 205, 295, 307 и 429; Ф. 68. On. 2. № 26; 2] РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 227, 229, 258, 327, 346. Это – несомненное достижение, которое будет всегда полезным исследователям греческого документального фонда РГАДА.
