Борис Иванов - История Клуба-81
Высокопарная неправда! В архивах царской жандармерии груды писем от этой самой интеллигенции, немало их и в архивах ЧК–ГПУ–КГБ. Преодолевая свой страх и неприязнь, люди устно и письменно выступали в защиту жертв авторитарных режимов, требуя для общества демократических прав, а для жертв – гуманного отношения. Немало таких защитников было чекистами уничтожено, сотни «подписантов», выступивших в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, И. Бродского, А. Солженицына, А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и других, подверглись преследованиям10.
Итак, и КГБ, и «неофициалы» хотели видеть культурное движение организованным и при этом использовать организационное оформление движения с прямо противоположными, чем у нас, целями.
«Часовщики» уже выступали в роли общественных представителей движения, выпуская журнал «Часы», организуя конференции, и были готовы представлять и защищать интересы неофициалов перед любой инстанцией, прежде всего перед КГБ – наиболее жестоким учреждением, которому партийное руководство вменило в обязанность нейтрализацию культурного движения.
Заблуждались ли мы относительно тех целей, которые власти будут преследовать, если пойдут навстречу нашим планам? Нет. Мы не были новичками культурной оппозиции. Игорь Адамацкий дважды проходил по делу Револьта Пименова в 1956 и 1970 годах, был исключен из аспирантуры Пушкинского дома. Юрий Новиков, еще юношей, за попытку перехода государственной границы отбыл срок, в 1970-е годы был уволен из научного отдела Русского музея за выступление в поддержку художников-неофициалов в клубе «Эврика». С культурным движением я был связан уже около пятнадцати лет11.
«Часовщики» подошли в это время к главной проблеме независимой литературы – к обретению статуса легитимной институции: в случае удачи клуб мог стать первой организацией, подобных которой в стране не было более полувека. Ситуация стала напоминать движение двух армий, которые маневрируют согласно получаемой от разведок информации, своей цели еще не добились, но готовы для генеральной битвы, рассчитывая выйти из нее победителем. Однако, помимо решимости сторон, необходимо их согласие на то поле, где произойдет сражение. Обе стороны сошлись на том, что таким полем должен стать некий КЛУБ.
Время шло. «Часы» ходили. Я работал в котельной, посещал Публичку: уже несколько лет меня привлекали события европейской Реформации – история освобождения национального развития от оков Церкви и абсолютизма12. Я находил совпадения моральных мотивов в действиях протестантов, дореволюционной русской интеллигенции и советских диссидентов. Каждый преданно служил: Лютер – Католической церкви, декабристы – царю, А. Солженицын и А. Сахаров – господствующей власти, с ее следованием учению марксизма-ленинизма, а потом обнаруживали, что те, кто должен был представлять сакральную сущность проповедуемых моральных истин, оказывались воплощением греха, не «отцами» своему народу, а его бездушными правителями, вместе с теми всесильными институтами, которые они возглавляли.
Реформатор выступает как живой носитель «катехизиса» и сокрушитель извратившихся институтов. Достоевский, Толстой, Солженицын, Сахаров и многие их сторонники были такими же «катехизисными» личностями, как Лютер, Кальвин, Кромвель, Савонарола… Я сопоставил западноевропейскую Реформацию с состоянием нашей страны и пришел к убеждению: по многим признакам страна вступала в стадию реформации.
«Северная почта» и «37»Ультиматум властей о немедленном прекращении выпуска журнала «Северная почта» добивал один из самых деятельных идейных и духовных центров культурного движения Петербурга, группировавшийся вокруг журнала «37». В его истории отразились внутренние противоречия движения.
Если поначалу издание олицетворяло единство христианского религиозного самоопределения и культурных поисков нового поколения и готово было участвовать в объединении всех сил, участвующих в культурной реформации13, то вскоре раскол произошел в самой редколлегии «37» по линии «православное воцерковление – литература и искусство». Произошло тематическое разделение номеров, а значимость своего существования издатели связали с признанием журнала на Западе со всеми вытекающими последствиями: детективными эпизодами отправки текстов за границу, ожесточенным давлением КГБ, отпугивавшим одних авторов и привлекавшим других, прежде всего тех, кто собирался эмигрировать.
Эмиграция – вынужденная и по собственному решению – Т. Горичевой, Н. Шарымовой, Л. Рудкевича, Б. Гройса, С. Дедюлина (он был редактором и издателем журнала «Северная почта»), уход по идейным мотивам из редколлегии В. Антонова и Е. Пазухина – опустили занавес над сценой, где пять лет блистали яркие, талантливые представители питерской независимой культуры. «К тому времени, когда началось явное кагэбистское преследование журнала, многие его читатели, к сожалению, оказались на Западе. Эта ситуация гораздо более страшная, нежели угрозы органов. Уехали и основные наши авторы. „37“ вынужден был закрыться, потому что изменилась культурно-общественная ситуация», – такой итог подвел В. Кривулин14.
В какой-то работе Ленина я прочел, что миллионные повторения явлений обучали человечество познавать мир. Вождь принимал наших предков за идиотов – кошку достаточно пару раз ткнуть носом в место, где она нагадила, и она начнет проситься на улицу. По моей «теории», двухразовое повторение нового явления – тенденция, трехразовое – закономерность. В том, что в Москве и Петербурге власть заговорила о клубах, бесспорно, прорезывалась тенденция: заманить на свою территорию неофициалов и обложить их оброком послушания – по-народному: «обломать рога»… Цель и условия сделки Кривулину были объявлены, плату за еще не созданный клуб уже взяли натурой – журналом «Северная почта».
И вдруг успех! Игорь Адамацкий (он преподавал русский язык и литературу в школе рабочей молодежи) обратился с предложением создать литературный клуб при библиотеке Дома учителя, и оно было принято с условием представить справку от Комиссии по работе с молодыми авторами при ЛО ССП. В справке должно быть указано, что комиссия доверяет И. Адамацкому руководство литературным кружком. И справку он получил. Казалось бы, можно трогаться в путь, но мы жили в стране развитого тоталитаризма: Адамацкому было предложено явиться с другими инициаторами кружка-клуба в кабинет директора Дома учителя… «для досмотра». Вероятно, в стране, где с энтузиазмом граждан давно уже покончено, мы и впрямь выглядели подозрительно. Оглядев Адамацкого, Новикова и меня бесцеремонным взглядом, директриса потребовала, чтобы мы предоставили свои полные ФИО, телефоны и адреса… Мы вышли из особняка Юсуповых с тревогой за успех нашего дела. А через два дня в моей квартире зазвонил телефон:
– Борис Иванович, с вами говорит сотрудник Комитета госбезопасности Соловьев. Хотелось бы обсудить интересующую вас тему.
Нетрудно было догадаться, какую тему со мной собираются обсуждать, но разведку все же предпринял:
– Откуда вы знаете, какая тема меня интересует? – Это не телефонный разговор, – уклонился Соловьев.
– Предлагаю встретиться.
Я не сомневался в том, что Соловьев, как в случае с Кривулиным (именно он летом сделал поэту предупреждение), потребует от меня прекратить выпуск «Часов» и, как компенсацию, разрешит создать литературный клуб под крышей официального надзора. Но как пять лет назад, когда я только затевал «Часы», журнал превосходил по своей ценности меня как личность. Я – всего лишь его «привратник», и это не метафора: «Часы» были призваны открыть свои страницы для многих талантливых людей, жаждущих контакта с читателями. «Часы» вместе с тем отмеряли и должны отмерять НАШЕ ВРЕМЯ, которое уже наступило. Главные его инструменты – культурный уровень, реализм, свободная личность.
Коммунистические мифы были обязаны своим существованием исключительно дезинформации, дезинтеграции граждан и атмосфере страха. Но эти три опоры режима на моих глазах хирели – приближалась пора больших перемен. Я написал цикл статей «Реализм и личность» (их публикация началась в «Часах» летом 1981 года)15 и статью «Три стадии в развитии культурных формаций». Это не были академические монографии. Интеллигенция работает в другом жанре. Ее исторические задачи: прояснять причины общественных болезней до получения ясного, реалистического диагноза – ответа на вопрос «что делать?». Что же значу я там, где непримиримо столкнутся силы консерватизма и жажда перемен! Ничего, если не считать своего скромного долга не забывать «заводить „Часы“».
Я не подчинюсь требованию закрыть журнал. ГБ, разумеется, не потерпит подобного вызова. Похоже, идея клуба лишь приблизила перспективу моей посадки. Мы обсудили этот вариант с Останиным. Останин был готов без меня продолжить издание журнала, даже придумал ему новое название – «Куранты». Перед глазами был пример «Хроники текущих событий»: выпускающих ее отправляли за проволоку, но им на смену приходили другие.
