Владимир Аннушкин - История русской риторики. Хрестоматия
Различный образ взирать на вещи постановляет второе межу ними различие. Вы говорите о вечности: говоря как философ, вы будите дробить ее понятия, отсекая двоемыслие, установлять истинный ее смысл, сражаться с противомыслящими, утверждать свое мнение; вы дадите воображению чрез подобия и примеры, сколько можно, способ понять тонкость его; вы успеете и сделаете прекрасное, собственно так называемое рассуждение. И вот что дает вам метафизическая сторона вечности. Но вы обратитесь на нравственную и будете говорите как оратор-философ. Вы отнесете ее к человеку; вы найдете в ней великие понятия о нашем предустановлении; вы составите его картину, покажете ее несчастному, вы прольете в душу его утешение, ибо скажете: «ты будешь счастлив, – вот твоя судьба»; вы покажете беззаконному и впустите в него сто фурий, ибо скажете: «трепещи, – вот предел твоих злодеяний!» Таким‑то образом вы пройдете к сердцу, тронете начальную его пружину, и страсти примут свой ход: вы сделаете, собственно так называемое слово.
Самая даже нравственная сторона предмета может быть различна. – Я после предложу на сие пример. Сии два рода красноречия часто входят и часто не могут входить один в другой; часто мы проходим к сердцу через ум, а к уму через сердце. Это правда, говорить уму можно без посредства сердца, и есть случаи, в коих бы сие посредство было бы даже нелепо. Но самый трогательный предмет не может почти дать столько страстного, чтобы получить все действие от одного его, без посредства ума. Дело состоит в том, чтобы определить, которая их сих двух частей должна владычествовать в церковном слове?
Христианское учение можно разделить на два рода: на догматическое и нравственное. К первому относятся все истины Откровения, превышающие наш ум. Таковы суть: зачатие от Девы Бога, Его воплощение, Его Воскресение и пр. Сочинить проповедь о каком‑нибудь догмате есть собрать места Священного Писания, его утверждающие. Ибо что другое здесь можно сказать, как не доказать Писание Писанием? разум не смеет сюда внесть святотатственного своего светильника. Но свесть сии места, собственно говоря, есть дело катехизиса, а не проповеди, а еще менее того дело красноречия. Под нравственным Христианским учением я разумею сии истины очищенной нравственности, которые проповедовал сошедший во Иудею вселенной Бог. Сии нравственные истины суть просты и известны всем. Итак, слушатель приходит в церковь с готовою истинною, но сия истинна в нем мертва‑дело проповедника оживить ее. Слушатель может чувствовать ее, но не чувствует‑дело проповедника заставить чувствовать ее. Ум его уже в ней уверен: требуется только перевесть впечатление с ума его на воображение и сухое понятие перелить в чувствие. К сему надобно разогреть его, раздуть в нем страсти, надобно говорить его сердцу.<… >
Итак, нет почти сомнения, что главный предмет церковного слова, так как и красноречия, есть тронуть сердце, т. е. разрешить истину на чувствие удовольствия и досады. Я говорю: главный, а не единственный; и я немало не остерегаю, чтоб не должно было в нем также говорить и уму. Сие даже бывает и необходимо, ибо часто страсть начинается потрясением ума и оттуда переливается в сердце, яко единственное свое вместилище.
Выбор предмета и образ взирать на него суть два отличительные характера проповеди. В философской речи за предмет приемлется просветить истиною ум; в проповеди – тронуть его сердце. В первой главное дело – доказать; во второй – возбудить страсти. Их сих двух источников различия вытекают все прочие и разливаются на каждую часть речи: на изобретение, на расположение, на доводы, на опровержения, на слог и проч. Разбирая Сореня по всем сим частям, мы будем иметь случай приметить яснее все сии различия.
ВСТУПЛЕНИЕ (EXORDIUM)
Вступление должно быть просто, оно должно быть единственно для каждой материи, оно не должно слишком далеко начинаться от нее и не должно слишком близко подходить к ней. Таковы суть правила, кои дает для вступления простая риторика.<… >Оно есть введение или приуготовление души к тем понятиям, которые оратор ей хочет внушить, или к тем страстям, кои в ней он хочет возбудить. Отсюда сами собою выходят все правила для вступления.
Оно должно быть просто: ибо мудрить в приуготовлении не есть пояснять свои понятия, но затемнять их; не вводить слушателя в материю, но влещи его туда силою. В продолжении слова можно принять тон возвышенный, можно взойти к истинам отвлеченным; но надобно прежде познакомиться с своим слушателем, приучить его за собою следовать. Когда он войдет в образ ваших мыслей, те ж самые понятия, кои показались бы ему темны вначале, будут тогда вразумительны, ибо он познает истинное их отношение и точку, с которой надобно на них смотреть. Итак, все вступления тонкие и метафизические, тем самим, что они слишком умны, – порочны в истинном красноречии. И сие есть первое правило вступления.<… >
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
Доказательства, говорит Роллень, в слове суть то же, что кости и жилы в теле. Круглость, белизна, живость членов составляет красоту тела, но не силу и твердость. Но надобно определить точнее роды доказательств и показать, который из них наиболее свойствен церковному слову. Философы приметили (определили), что, собственно говоря, одна может быть только в свете истина. Все прочие суть только ее ветви, они все прикреплены к одному общему корню. Нисходя постепенно, дойти до сего корня есть доказать истину.
Такова есть природа истин вообще. Отличительный характер истин нравственных состоит в том, что, сверх всех всеобщих, они, посредством неприметных сплетений, сцепляясь одна с другой, все сходятся и оканчиваются в нашем сердце, или яснее, все они разрешаются на великое начало удовольствия и досады. И для сего‑то сии истины называются истинами чувствия. Итак, нравственные истины могут быть доказываемы двояко: 1) разрешением их на общее начало истин и 2) приведением их к чувствию.<… >
О СТРАСТНОМ В СЛОВЕ
Под страстным в слове я разумею сии места, где сердце оратора говорит сердцу слушателей, где воображение воспламеняется воображением, где восторг рождается восторгом.<…>Это есть, что оратор должен сам быть пронзен страстию, когда хочет ее родить в слушателе. «Плачь сам, ежели хочешь, чтоб я плакал», – говорит Гораций. Душа спокойная совсем иначе взирает на предметы, иначе мыслит, иначе обращается, иначе говорит, нежели душа, потрясаемая страстию. Читай, размышляй, дроби, рассекай на части лучшие места, изучи все правила; но если страсть в тебе не дышит, никогда слово твое не одушевится, никогда не воспламенишь воображения твоих слушателей, и твой холодный энтузиазм изобразит более умоиступление, нежели страсть. Это потому, что истинный ход страстей может познать только сердце и что они особенный свой имеют язык, коими не обучаются, но получают вместе с ними от природы. Эней сходит в жилище мертвых. Там предстает пред него Дидона. Он старается пред нею оправдаться. Что должна отвечать на сие Дидона? Умы холодные, нечувствовавшие никогда сего бешенства, сего мщения, какую в гордую женщину может вдохнуть презренная любовь, здесь вывели бы ее осыпающую Энея упреками: они составили бы прекрасную речь из ея жалоб; и между тем они не произвели бы ни одной черты, сходственной ее положению. Вергилий лучше их знал страсть, и что ж у него Дидона отвечает? Она молчит и с презрением убегает. Вот истинный язык страсти, но кто научит ему, ежели не научит сердце? – В жару сражения покрывает греческое войско мрак. Что делает при сем пламенный Аякс? не просит ли он богов рассыпать сей мрак? не клянет ли судьбу? Нет! Он вызывает бога с собою на брань: «Юпитер! дай нам день и при свете сражайся против нас!» Надобно родится Омиром, чтоб изобразить так Аякса. Итак, справедливо, что ежели какая часть красноречия не терпит подделки, это есть часть страстного. И нет ничего естественнее, как сие, ибо страсти суть совершенный дар природы. Стихии, из коих они составлены, суть наша чувствительность и воображение. Чувствительность полагает в нас первые их искры, воображение раздувает их и производит сей пламень, объемлющий сердце и разливающийся на все собрание.
Соберем в одно место главные черты нашего рассуждения о страстном:
1. Страстное должно занимать главное место в доказательствах, ибо доводами начинается убеждение, но оно совершается потрясением сердца.
2. Основа страстей есть чувствительность и воображение.
3. Отсюда происходит главное и единственное правило для возбуждения страстей: чувствуй, ежели хочешь, чтоб другие с тобою чувствовали.
Два примечания на сие правило мы сделаем:
а) Что не нужно быть в обстоятельствах страсти, чтоб ее чувствовать; довольно поставить себя в них воображением.
