Николай Бодров - Как изучить английский язык самостоятельно. Нестандартные приемы самообучения.
Раскусив всю эту несложную, хотя и не вполне очевидную на первый взгляд механику, я стал теперь общаться с нужными мне книгами столь же тесно и нежно, как студент общается со своими учебниками накануне экзамена, или, скажем, как глубоковерующий человек общается с Библией. Я плотно прильнул к читаемой книге, образно выражаясь, впился и вцепился в нее. Я слился с ней физически и духовно. Я организовал себе не ограниченное почти никакими рамками и условностями обучение, почти тотальное обучение. Где бы я в данный момент ни находился — сидел в комнате за столом или у секретера, лежал на тахте, сидел на кухне или в коридоре у телефона, — всегда у меня в руке пребывала книга в раскрытом виде (это мог быть также словарь, учебник, сборник текстов и пр.), куда я весьма сосредоточенно смотрел. Даже во время еды я не отделял книгу от себя, не клал ее на стол, понимая, что в этом случае психологически притяжение к ней сразу ослабнет. Я ее приспосабливал на коленях, но, конечно, не читая при этом, а лишь изредка (в среднем один раз в минуту) бросая на страницу внимательные и жадные взгляды (может быть, даже более жадные, чем на тарелку с борщом или домашними котлетами), тренируя заодно объем внимания, т. е. способность за единицу времени — в данном случае равную одному не очень долгому взгляду — «схватить» максимальное количество информации. Даже во время телефонного разговора я держал книгу в руке и умудрялся не только поддерживать связный диалог со своим ничего не подозревающим товарищем на другом конце провода, но и пробегать цепким взглядом по строчкам английского текста, ориентируясь на знакомые слова и пытаясь понять хотя бы общий смысл фразы или всего абзаца.
В том же случае, когда я просто не мог держать книгу в руках (гладил брюки, прибивал гвоздь и пр.), я клал ее на видное место и как можно ближе к себе, чтобы по окончании хозяйственной работы тут же — без секундного промедления — вновь слиться с ней в одно целое, сделать ее частью себя.
Такое же отношение к книге я практиковал и вне дома. На улице, в транспорте, в любой, самой небольшой, очереди (в магазине, в аптеке, в парикмахерской и так далее), то есть везде, где обстоятельства благосклонно предоставляли мне хотя бы 30 секунд «осколочного» времени, я не мешкая старался выжать из него как можно больше пользы. Натренированным движением руки я извлекал из кармана или сумки небольшую книгу, раскрывал ее на заложенной странице и успевал за считанные мгновения выудить оттуда какую-то информацию (прочитать, как правило, от одного до трех-четырех предложений). Скажу, что мне даже нравились эти мини-атаки на текст, так как такое чтение — урывками — оказывалось в итоге более продуктивным, нежели чтение в спокойных условиях. Ведь за эти секунды или минуты приходилось волевым образом напрягать и активизировать свои интеллектуальные возможности — иначе не было смысла и книгу доставать из кармана.
Памятуя же опыт профессора Любищева, который изучил английский язык в основном, как он сам отмечал, благодаря ежедневным поездкам на работу в неторопливых ленинградских трамваях (дело было в 20-30-е годы), я теперь тоже неплохо освоил технику изучения английского и немецкого в, как я ее назвал, «ТТ-студии» («Трамвайно-троллейбусная студия»), добавив к ней и метро. А это было почти искусство — в пути-дороге усердно заниматься языком. Так, протиснувшись в салон, надо было сразу и безошибочно найти в нем наиболее укромное и спокойное место, сидячее или стоячее — неважно. Далее оставалось достать свою дорожную книжку и тотчас, дергаясь и покачиваясь, углубиться в сюжет, абсолютно не замечая разговаривающих, кашляющих, мрачно сосредоточенных на чем-то или нервно озирающихся соседей. Если же я ехал в rush-hour (час пик) и оказывался стиснут кругом так, что не только читать, но и дышать становилось едва ли возможно, то здесь-то и наступали, как ни странно, лучшие минуты для моего самообучения. Не обращая опять-таки внимания на внешние неудобства, я прикрывал глаза и почти с философским спокойствием погружался в мир своих лингвистических воспоминаний. Я обычно предпочитал в таких условиях оживлять в памяти свои любимые английские и немецкие стихи, отрывки прозы, афоризмы. Но, пожалуй, полезнее всего для меня оказывались мои собственные нехитрые языковые импровизации игрового характера, поначалу — самые простые. Например, я ставил себе задачу: на любую букву латинского алфавита вспомнить все известные мне английские слова. Скажем, на “В” в голову сразу приходили: book (книга), bird (птица), bear (медведь), beast (зверь), boat (лодка), bridge (мост), bag (мешок, сумка), banner (знамя), beer (пиво), а после некоторых раздумий всплывали и еще несколько: brain (мозг, разум), beard (борода), bush (куст), blaze (пламя, вспышка), breathe (дышать), beverage (напиток), breezy (прохладный), blithe (веселый).
Или делал так: брал наугад 2–3 известных мне английских слова и, составив из них самое простое предложение (например, “A man is walking along the street” — «Человек идет по улице»), начинал затем последовательно варьировать все слова этого предложения (скажем, так: “A young man with a dog is running in the park” — «Молодой человек с собакой бежит по парку», “An old man with a bag is walking along the embankment” — «Пожилой человек с портфелем шагает по набережной») и так далее.
Наконец, я практиковал это и в такой форме: от любого на ходу «изобретенного» предложения переходил к небольшому рассказу на его тему, особо невзирая на всякие несуразности в «сюжете», лишь бы грамматически все было более-менее правильно. Например, брал предложение:
“The moon was shining in the sky” («В небе светила луна») и принимался раскручивать на эту тему самую незамысловатую фантазию — либо сначала по-русски с синхронным переводом на английский, либо сразу по-английски. Скажем, так:
“The moon was full and bright” — «Луна была большая и яркая»;
“It was shining almost like the sun” — «Она светила, почти как солнце»;
“But the moon is much smaller than the sun” — «Но луна намного меньше солнца»;
“The moon shines at night, the sun shines during the daytime if there are no clouds in the sky” — «Луна светит ночью, солнце светит днем — если нет облаков»;
“One can see a lot of stars in the sky at night” — «Ночью на небе можно видеть много звезд»;
“Space stations fly round the Earth” — «Вокруг Земли вращаются космические станции»;
“People live and work there” — «В них живут и работают люди»;
“They spend a lot of months there” — «Они проводят там по многу месяцев»;
“It's a very difficult and dangerous job” — «Это сложная и опасная работа»… и так далее.
Так я мысленно и упражнялся в пути, пока хватало запаса английских слов по избранным темам и пока не надо было покидать уже ставшей за эти 10–20 минут поездки милой моему сердцу (даже при полном дискомфорте) «ТТ-студии». Когда же поспевала моя остановка, я выходил из вагона с чувством неплохо проведенного времени. Таким вот образом я повсеместно и реализовывал идею «последнего шанса». Ведь эти 1–2 минуты в очереди, или 10–20 минут в транспорте, или где бы вообще это ни было я рассматривал теперь как последний свой шанс во что бы то ни стало дочитать до конца этот абзац или эту главу, любой ценой вспомнить значение этого английского слова или понять смысл этой идиомы. Причем вскоре я заметил, что однажды вступив в этот бесконечный поток — поток времени, творческого времени, — я настолько быстро и естественно втянулся в него, что в дальнейшем, и довольно скоро, стал испытывать к нему уже едва ли не подсознательное и вполне непроизвольное влечение, все более настоятельное и захватывающее. Ну что же — ведь я к этому и стремился.
Очевидно, именно такой стиль жизни, такой modus vivendi (образ жизни — лат.) я как мог и искал, как мог и нащупывал прежде.
Мудрецы учат, что каждый день на этом свете мы должны проживать так, как если бы он был последним в нашей жизни. Я же мог теперь сказать о стиле своей жизни следующее: «Каждый день я проживаю так, как если бы этот день был последним перед государственным экзаменом по иностранному языку». Да, это были уже не отдельные элементы системы, а именно стиль жизни с намеренным и достаточно глубоким погружением в иностранный язык. Стиль жизни, который приучал меня как к внезапно-моментальному сосредоточению, невзирая ни на какие неблагоприятные условия окружающей обстановки, так и к быстрому, даже скоростному темпу извлечения необходимой информации.
Помимо этого принцип «последнего шанса» вырабатывал у меня психологию «неторопливо поспешающего» человека — вспомним великолепную суворовскую мысль: действуй «не торопясь, но поспеша». Для меня это поучение великого полководца было особенно актуально: обладая едва ли не обломовской инертностью, я поначалу с большим трудом включался в новый для себя ритм жизни, с трудом усваивал науку делать что-то быстро, но качественно, «поспеша», но не наспех. И в этом мне с каждым днем все больше помогало ощущение правильности моей тактики «овладения временем»: я теперь действительно чувствовал себя человеком, который не только не теряет время впустую, но который каждую минуту и секунду нацелен на решение своей задачи и потому по-настоящему уважает и культивирует в себе это ценнейшее в жизни качество — качество неустанного «охотника за секундами», культивирует эту способность как бы выпадать из общего для всех потока времени, ощущать себя вне времени и, значит, быть хотя бы отчасти не зависимым от него. Однако я не хочу вызвать у читателя ложного впечатления, что в результате всего этого я превратился в некое роботообразное существо, запрограммированное на непрерывную (с привкусом безысходности) работу по чтению, переводу и запоминанию иностранных текстов и слов. Нет, конечно. Даже в самые насыщенные периоды этого довольно длиннопротяженного напора и натиска на иностранные языки я отнюдь не забирался исключительно в скорлупу этих языков, не превращался в анахорета не от мира сего. Парадокс: чем больше я уплотнял свою жизнь и свое время, тем больше возможностей появлялось для каких-то дополнительных дел и занятий. Каким-то образом я умудрялся краем глаза заметить что-то на экране телевизора (конечно, только то, что уж очень могло меня там заинтересовать), и просмотреть любимую газету, а иногда и прочитать книгу на родном русском языке просто для души или рабочей необходимости. Я уж не говорю о своих систематических паломничествах в музеи, концертные залы, о загородных прогулках. И хотя все это совершалось с сильным лингвистическим уклоном, но я ведь при этом получал и большую эстетическую, физическую и еще какую угодно пользу и удовольствие, реально ощущая на себе самом всю — ранее непонятную и недоступную мне — справедливость давно известной мысли: “The busiest man finds the most leisure” («Самый занятый человек находит больше всего досуга»).
