Владимир Плунгян - Почему языки такие разные. Популярная лингвистика
Почему так много морфем выполняют одну и ту же работу? Почему не говорят грузитель и нырятель? Или, например, хранильщик и грузильщик? Иногда, конечно, такое разнообразие полезно — например, мы можем различать слова рубильник (инструмент — правда, не для рубки) и рубщик (человек, который рубит), очиститель (вещество) и чистильщик (человек); купец и покупатель оба покупают, но один — по роду занятий, это его работа, а другой — только для себя; похожее отличие у значений слов стрелец и стрелок. А беглец и бегун хотя и занимаются оба бегом, но с совершенно разными целями. Так-то оно так — но уж окончание родительного падежа множественного числа зачем выражать тремя разными способами: дом-ов, кон-ей, стен-ой? Ведь вот творительный падеж во множественном числе выражается по-русски одинаково: дом-ами, кон-ями, стен-ами (и так же себя ведут дательный с предложным)!
Всё это в конечном счете есть проявление одного и того же свойства — того, что морфемы в русском языке не могут просто так соседствовать друг с другом. Не все из них соглашаются стоять рядом, и, даже согласившись, они обязательно как-то влияют друг на друга. Зато словоформы, которые образуются из этих морфем, действительно оказываются крепко сбиты — на части не рассыпаются.
А теперь посмотрим, как устроен венгерский язык. Возьмем те же самые слова, что и в самом первом русском примере:
"рука" — kéz;
"ручной" — kéz-i;
"руководство" — kéz-i-kōnyv.
Суффикс, образующий прилагательные от существительных, в венгерском языке всегда выглядит как — i-, к чему бы он ни присоединялся; и соседняя морфема при этом остается такой же, как была. А слово "руководство" на венгерский буквально переводится как "ручная книга": просто взяли еще слово kōnyv "книга" и прибавили его к уже имеющейся части. И даже интерфиксов никаких не понадобилось. Потому-то в венгерском языке так много длинных слов: венгерские морфемы, как гладкие кубики, могут свободно соединяться и так же свободно рассыпаться, чтобы образовать новое слово. Например:
lehetetlenség "невозможность", то есть lehet "можно" + etlen "не, без" + ség "-ость, — ство" (образует существительные от прилагательных);
fószerkesztó "главный редактор", то есть fó "голова" + szerkeszt "редактировать" (это слово тоже состоит из двух морфем, szer "средство" и keszt) + ó "тот, кто…".
А вот как склоняются венгерские слова (посмотрим, как выглядят всего несколько форм уже знакомого нам слова konyv "книга"):
Ед. ч. Мн. ч. Им. пад. könyv könyv-ek Вин. пад. könyv-et könyv-ek-et Дат. пад. könyv-nek könyv-ek-nekДа, в таком языке не придется выбирать между тремя совершенно разными окончаниями одного и того же падежа, да еще отдельно запоминать, как обозначаются падежи в единственном и во множественном числе!
Конечно, и в венгерском языке есть случаи негладкого присоединения морфем — так же как и в русском языке есть случаи сравнительно гладкого присоединения. Но вы уже понимаете, что и в том, и в другом языке такие случаи нетипичны: слишком уж явно отличается даже на первый взгляд внешний облик слов в языках "с гладкими швами" и в языках "без швов": в одних — слова-кубики, в других — слова-слитки, в которых не всегда и морфемы-то друг от друга сразу отделишь.
Это действительно очень важное различие между языками, которое сразу бросается в глаза. Языки с "придирчивыми" морфемами, с негладкими швами, со словами-слитками обычно называются языками с фузией, фузионными (от латинского слова fusio "слияние, сплавление"); а языки с "покладистыми" морфемами, с прозрачными гладкими швами, со "словами-кубиками" обычно называются языками с агглютинацией, или агглютинативными (от латинского слова agglutinatio "приклеивание, прилепливание"). Действительно получается, что одни языки работают как бы сварочным аппаратом, а другие — клеем и кисточкой.
Понятно, в каком из двух типов языков слова будут длиннее: в агглютинативных языках так легко приставлять морфемы друг к другу, что можно делать это практически неограниченно и получать слова бесконечной длины (таких слов реально не встречается только потому, что кто же захочет иметь дело с человеком, который говорит и говорит, а ни одного слова еще не сказал!). А в фузионных языках так много приходится работать над скреплением слов, что больше четырех-пяти морфем к корню уж никак присоединять не захочется. Зато в фузионных языках сразу ясно, где кончается одно слово и начинается другое. А в агглютинативных языках сплошь и рядом не разберешь, где предлог, а где приставка, где суффикс, а где просто частица. Например, когда по-турецки хотят сказать "дамы и господа", то вполне могут сделать это так:
bayan ve bay — lar
дама и господин мн. ч.
Что тут для нас необычного? Конечно, то, что показатель множественного числа употреблен только один раз, а относится — к обоим словам!
По-турецки можно сказать и так:
bayanlar ve baylar —
будет значить это то же самое и выглядеть для нас привычнее. Но турецкий язык вполне может на одном суффиксе сэкономить. Как это иногда делаем мы с предлогами: ведь по-русски можно сказать, например, так:
к дамам и к господам, а можно (и даже лучше) так:
к дамам и господам.
Мы экономим один предлог — а турецкий язык экономит суффикс.
Значит, что слово, что часть слова — не очень для турецкого языка важно. Но по-русски нам никогда не придет в голову сказать что-то вроде:
к дам- и господам, —
то есть чтобы один падежный суффикс (в данном случае окончание) работал сразу на два слова. Вот это и есть разница между морфемами агглютинативных и фузионных языков.
Агглютинация и фузия — это два разных принципа устройства слов в языке, и всё из-за того, что в одних языках морфемы придирчивые (но слитные), а в других — покладистые (но независимые друг от друга). Но, оказывается, это еще не все возможные типы языков — в мире бывают и другие.
В самом деле, а что получится, если попробовать довести оба эти принципа до предела — могут ли, например, возникнуть языки со "сверхслитными" или "сверхнезависимыми" морфемами?
Вы, конечно, догадываетесь, что и такие языки тоже есть. Правильно. Давайте посмотрим, как они могут быть устроены.
6. Изолирующие языки
Чем более независимы морфемы друг от друга, тем менее тесно они друг с другом связаны. Значит, предельно независимые морфемы — это те, которые вообще никак друг с другом не связаны! То есть в языке с такими морфемами каждая (или почти каждая) морфема будет одновременно и корнем, и отдельным словом; слова из двух морфем будут большой редкостью, а из трех — и вовсе храниться в музее. Вот к чему приводит любовь к независимости — к полной изоляции друг от друга. Но как же такой язык будет обращаться со своими грамматическими значениями? Как он будет выражать число, вид, время, наклонение, если суффиксов и префиксов в его распоряжении — считаное количество?
Что ж, из такого положения есть два выхода. Во-первых, как вы знаете, без грамматических значений вполне можно обойтись. А на самый крайний случай — хватит и самого скудного запаса некорневых морфем. В предыдущей главе мы много говорили о том, как устроены "языки без грамматики" (такие, как вьетнамский, китайский, йоруба и другие) — и оказалось, что устроены они не хуже языков с грамматикой, а может быть, в каком-то смысле и лучше. В этих языках сбылась мечта свободолюбивых морфем о жизни в полной изоляции друг от друга. Потому и называют такие языки — изолирующими. В них почти все морфемы — корни, они же самостоятельные слова.
Ну хорошо, скажете вы, без грамматики обойтись можно. А как же эти языки поступают, когда им понадобится образовать новое слово? Неужели в этих языках есть только слово лететь и не может быть ни слова вылететь, ни слова прилететь, ни слова летчик, ни слова полет, ни слова самолет? Конечно нет! Проще всего со словом полет: оно получается из слова лететь с помощью конверсии — понятно, что в таких языках это просто незаменимое средство. Ну а остальные слова вполне можно образовать из имеющихся корней: нужно лишь соединить два корня — или даже просто поставить рядом — и получится что-то среднее между сложным словом и двумя отдельными словами. В изолирующих языках окажется, стало быть, очень много сложных слов — действительно, это одна из их главных особенностей. Сложные слова там часто появляются даже там, где мы бы их совсем не ожидали, — то есть где в русском языке употребляется простое слово. Например, мы скажем:
