Маргалит Фокс - Тайна лабиринта
Это различие в интерпретации финального согласного было основной причиной, по которой кипрский ключ казался бесполезным для дешифровки линейного письма Б. Как и ожидалось, кипрские надписи на греческом содержали массив слов, заканчивавшихся на -se, записанных с помощью символа (например doulos, которое в греческом заканчивалось на -s). Ученые рассуждали: если линейное письмо Б использовалось для записи греческого, таблички должны были бы содержать слова, заканчивающиеся на соответствующий символ . Но, как показывает статистика Кобер, Вентриса и других, знак не встречается на конце слов, записанных линейным письмом Б. Это укрепило сложившееся мнение, что эта письменность использовалась для записи слов негреческого языка.
Другое “правило”, выделенное Вентрисом, касалось фиктивных гласных, которые были нужны, чтобы разбить скопления согласных в греческом языке. Это правило действует в первом слоге слова Knossos. В линейном письме Б это слово выглядит так: ko-no-so (-s в конце опущено).
Вентрис понял, что может прочитать и многие другие слова. Среди них и – “итого”. “Сетка” позволила найти значения слов to-so и to-sa – усовершенствованные варианты написания древнегреческих tossoi и tossai (мужская и женская форма множественного числа слова, означающего “столько-то”). Знаки в линейном письме Б для слова “мальчик” и “девочка” произносятся ko-wo и ko-wa, предположительно kouros и korē, мужская и женская форма единственного числа греческого слова “ребенок”.
Эти открытия в большей степени, чем какие-либо другие, заставили Вентриса расстаться с “этрусской мечтой”. To-so и to-sa, наряду с ko-wo и ko-wa, заставили его предположить, что в языке есть грамматическое различение рода, как во французском и испанском языках. Различение рода – отличительная черта индоевропейской семьи, к которой принадлежат такие языки, как французский, испанский, немецкий, латинский и греческий (более того, -o и -a выступают как мужское и женское окончания во всех индоевропейских языках). Наличие различения по роду заставляло предположить, что на табличках слова не этрусского, а иного языка. Этрусский не был индоевропейским языком, при этом в этрусском – как установили, собрав данные по крупицам, ученые – не было различения рода.
В ближайшие недели Вентрис определил дополнительные слова, в том числе , po-me (похоже на древнегреческое poimēn, “пастух”); , ke-ra-me-u (kerameus, “гончар”); , ka-ke-we (khalkēwes, “кузнец, мастер по бронзе”); , te-ko-to-ne (tektones, “плотники”). Каждое новое слово означало новые звуковые значения для таблицы. А они, в свою очередь, генерировали новые значения.
1 июня 1952 года Вентрис завершил свою последнюю, двадцатую “заметку”. Этот знаменитый документ носит название одновременно и смелое, и говорящее о неуверенности: “Написаны ли кносские и пилосские таблички на греческом языке?” Всего лишь пятистраничная – гораздо короче, чем другие – “заметка” №20 выдает глубокие сомнения автора по поводу решения, которое теперь маячило перед глазами. “В развернувшейся дедуктивной цепи, – пишет Вентрис, – мы могли бы, я думаю, сначала выделить слова и формы, которые заставляют нас спросить, а не имеем ли мы дело с диалектом греческого языка?” Уже в следующем абзаце он отступает: “Это вполне может оказаться галлюцинацией”. Но “если бы мы играли с идеей раннегреческого диалекта, мы должны были бы предположить, что греческий правящий класс… утвердился в Кноссе в начале 1450 года и что новое линейное письмо Б было взято из коренного слогового письма, чтобы писать по-гречески”.
Далее Вентрис выкладывает результаты эксперимента с топонимами, однако замечает: “Если продолжать, то, подозреваю, эта линия… зайдет в тупик или просто сойдет на нет. Надо бы вернуться к гипотезе коренного неиндоевропейского языка”.
Но в течение следующих нескольких дней, несмотря на то, что Вентрис старается прогнать его, греческий язык утверждается в своих правах. Однажды вечером, в начале июня, исследователь обнаружил, что не может больше сопротивляться. В тот вечер журналистка Прю Смит и ее муж-архитектор, коллега Вентриса, были приглашены в гости. Когда они явились, хозяин их не встретил:
Лоис Вентрис, которую мы всегда звали Беттс, была дружелюбна и извинялась за достаточно длительное отсутствие своего мужа – он в кабинете, сказала она, и придет как только сможет. Мы немного проголодались и перед ужином выпили хересу, а Беттс была слегка обеспокоена и смущена. Затем – казалось, что прошло уже очень много времени – в комнату ворвался Вентрис с извинениями, но сильно взволнованный. “Я знаю! Знаю! – начал он. – Я уверен, что…”. Я думала, что он подтвердит свою давнюю идею о том, что это язык этрусков. Но он доказал, что древнейшие из известных документов европейской цивилизации составлены на… греческом языке.
Майкл Вентрис, посвятивший половину жизни дешифровке линейного письма Б, накануне своего тридцатилетия раскрыл тайну. Это его и погубило.
Глава 12
Успех и гибель
Прю Смит работала продюсером на Би-би-си. Кроме того, она изучала классическую филологию. Когда взволнованный Вентрис объяснял ей, как он сделал открытие, она поняла, что стала свидетелем чего-то экстраординарного: ее друг только что решил одну из самых трудных задач в истории.
1 июля 1952 года, перепроверив несколько раз свои выкладки, Вентрис сел к микрофону на Би-би-си. Эта запись, как замечает Эндрю Робинсон, является единственной известной записью его голоса: высокий, интеллигентный, мелодичный, в котором забавно “сочетались твердость и неуверенность в себе”. Программа “Дешифровка древних европейских письменностей” оказалась судьбоносной – для самого Вентриса, научного сообщества, всех европейцев. Вентрис сказал:
Полвека таблички из Кносса служили главным доказательством существования минойской письменности, и умы многих людей – как филологов-классиков и археологов, так и всевозможных дилетантов – занимали проблемы ее дешифровки. До настоящего момента все их попытки в равной степени были неудачными…
Благодаря почти одновременной публикации табличек из Кносса и из Пилоса все существующие материалы по минойскому линейному письму стали доступны для изучения, и гонка по дешифровке началась всерьез…
Долгое время я… думал, что этруски – тот ключ, который мы ищем. Но за последние несколько недель я пришел к мысли о том, что язык кносских и пилосских табличек – все же греческий. Это трудный и архаичный язык, – ведь он существовал за 500 лет до Гомера и записан он сокращениями, – но это греческий язык.
Придя к этому выводу, я увидел, что многие особенности языка и письма, ранее приводившие меня в замешательство, кажется, находят логическое объяснение; и хотя одни таблички остаются непонятными, другие вдруг оказываются осмысленными[7].
Рассказанное Вентрисом в эфире было захватывающим. Задолго до принятого времени возникновения греческого языка на Крит хлынули буйные и неграмотные представители народа, говорящего на греческом. У островитян они переняли одну из систем письма (линейное письмо А). Кносские таблички и их более поздние аналоги из Пилоса были написаны, против всех ожиданий, на очень ранней версии языка Платона и Сократа, за столетия до появления греческого алфавита. Хронологически диалект, о котором шла речь, так же далек от древнегреческого, как язык “Беовульфа” от языка Шекспира.
Открытие Вентриса принесло ему известность в Великобритании. Но у него появились и критики – сомневающиеся, завистливые, сбитые с толку и ядовитые, – которые просто не могли поверить, что какой-то любитель решил одну из величайших загадок в западной науке. Даже Беннет и Майрз сначала не верили Вентрису. Он и сам испытывал глубокие сомнения. В своей ключевой “заметке” №20, которую Вентрис считал “легкомысленным отступлением”, он приложил все усилия, чтобы привлечь внимание к особенностям письменности, кажущимся несовместимыми с греческим языком. Несколько недель после дешифровки, как показывает частная переписка, он боялся, что ошибся.
В это трудное время Вентрис приобрел ценного союзника в лице Джона Чедуика, антиковеда из Кембриджского университета. Чедуик интересовался эгейскими письменностями, но не принадлежал к кругу ученых, активно работавших над этой проблемой: ни Кобер, ни Вентрис не состояли в переписке с ним. При этом Чедуик был специалистом по раннегреческим диалектам и бывшим военным дешифровщиком. Выступление Вентриса заинтриговало его. Он связался с Майрзом, который вручил ему “Рабочие заметки” Вентриса. Чедуик позднее описывал свой визит так:
