Г. Коган - Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования
Разбор же произведений, подтверждающий и без того убедительную мысль о народности Пушкина, мог дать повод для недоумений. Характерно, что, дорожа впечатлением от своей речи, Достоевский напечатал ее в том же виде, в каком она была произнесена. Так, он исключил из нее упоминание о Наташе Ростовой, имя которой хотя и было произнесено, но не было услышано среди оваций.
Вопрос о связи творчества Пушкина с его предшественниками и современниками, литературная и общественная борьба того времени находились за пределами внимания Достоевского-оратора. Однако в ранних отрывках содержались сравнения Онегина с Чацким и Мироновых с Простаковыми. Эти параллели могли вызвать посторонние ассоциации и, возможно, поэтому были исключены. Ни о Фонвизине, ни о Грибоедове в речи не упоминается.
Из критиков Пушкина Достоевский ссылается на Гоголя. Имени Белинского он не упоминает, но в целом ряде записей ведет с ним полемику; вся его характеристика образа Татьяны построена на возражениях Белинскому.
Основная часть записей публикуемых рукописей, как в этом можно легко убедиться, составила основу всего очерка о Пушкине. Во фрагментарной, тезисной форме здесь содержится все то, что в более или менее развернутом виде, а иногда и без всяких изменений, было перенесено в окончательный текст.
Черновые наброски еще в большей степени, чем речь, опубликованная в "Дневнике писателя", отражают непримиримые противоречия мировоззрения Достоевского.
<1>
1. Понявший и правду его, что наметил уже в иноке-летописце.
Но ведь несчастен и Онегин? Позвольте тут другой вопрос, я вот как думаю.
Никогда еще ни один русский писатель не соединялся так духовно и родственно с народом.
До сих пор все это господа о народе пишущие.
И эта черта в Пушкине столь ярка, что ее нельзя не заметить и не отметить как главнейшую его особенность, какой ни у кого не бывало. Тут такая особенная черта, что ее нельзя не заметить.
Его умилительной любви к народу. Эти — казаки подталкивают его на виселицу: небось — нет, он не пропустил этой черты.
А сам Пугачев озверел и добродушная русская душа, русский плут.
Сама великая государыня
Серьезно
Эти все, эти все картины…[223]
Всемирная отзывчивость. Пушкин — положительное подтверждение этой мысли.
Отметив так этого скитальца гениальным чутьем своим, угадав его первый в русской действительности с исторической судьбой его, — отметив этот отрицательный тип, Пушкин дал начиная с Татьяны и типы положительные — инок[224].
Инок — не идеал, все ясно и осязательно, он есть, и не может не быть.
Даже и теперь как господа.
А главное в правду свою Пушкин верит, никогда не подпадет высокомер<ию>.
Это Белкин посмотрел на Капитанскую дочку. Один тот <?> рассказ.
Это рассказывает старинный человек, как будто тут и нет искусства, сам наивно написавший, не подпишись Пушкин, то можно подумать, что эта рукопись действительно найдена, можно ошибиться.
В этом сродстве духа с родною почвою и самое полное доказательство правды, пред которым всякая мысль о подделке, об идеализации исчезает, стушевывается. //
Небось, небось, — не пропустил же Пушкин этой черты.
Чуть соприкоснулся с почвой стал на великую дорогу. Великая дорога — это соприкосновение с великими идеалами общечеловеческими, это и есть назначение русское.
Славянофильство — и западничество.
Нет строгих разделений, организм.
NB. Это несет подражание, не усвоение. Это перерождение.
— NB. Дух народа — усвоение всего общечеловеческого. Позволительно думать, что природа или таинственная судьба, устроив так дух русский, устроила это с целью. С какой же?
А вот именно братского единения в апофеозе последнего слова любви, братства и равенства и высшей духовной свободы — лобызания друг друга в братском умилении.
И это нищая-то Россия.
Царь Небесный в рабском виде[225].
И Христос родился в яслях.
Это не мечта.
NВ. После Пушкина это не мечта — Пушкин — факт.
Если б умер кто, на Куликовом поле, право, было бы приятно.
И Пушкин именно таких разумел:
Мстислав, князь Курбский, иль Ермак[226].
Этот и потомков не оставил и не аристократ, стало быть, Пушкин именно — разумел доблесть, доблестных предков — не давить хотел он аристократическим происхождением.
Да и кого давил Пушкин, боже мой!
Но его раздражали, его дразнили аристократом писаки русские и между прочим Булгарин[227].
Почему не ответить хоть и Булгарину, хотя бы и в шуточных стихах?
[Дразнили его] Превозносились перед ним вельможеством и действительно происшедшие от Митюшки-целовальника.
Стихотворение могло и идти всем в ответ.
Во всяком случае гордиться [предка] происхождением от Мстислава, по крайней мере так же простительно, как и от Митюшки-целовальника, ибо есть гордившиеся демократизмом и происхождением от Митюшки-целовальника[228] — //
<2>
2) Слышится вера в русский характер, вера в его необъятную духовную силу, а коль вера, [стало быть, и надежда, великая надежда [в] на русского человека
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни[229],
Сказал он сам потом —
Вся деятельность Пушкина в этом 2-м периоде есть… Но что поражает, это умилительное. Я не говорю о величавом образе инока.
— Посмотрим Медведя[230]
Сказка о Медведе: все это сокровища для будущих[231] художников, для будущих [творцов] работников, делателей[232] на этой ниве. Положительно можно сказать: не было бы Пушкина, не было бы и последующих талантов, которые не проявились бы и не выразились, несмотря на всю свою силу. Но и не в творчестве, не в поэзии лишь одной дело: не было бы Пушкина, не определилась бы, может быть, в такой самостоятельной силе, в какой это явилось потом, — наша вера в нашу русскую самобытность, наша сознательная уже теперь надежда в наши народные силы и в твердый грядущий путь нашей деятельности (наше отношение к европейскому гению, наше умение различать среди европейских гениев — духов добрых и злых).
Вот перед этим-то грядущим Пушкин и стоит перед нами как указание и пророчество. Но чтоб разъяснить эти силы, надо 3-й самостоятельный период.
Ибо назначение русского человека — есть всеевропейское и всемирное, оставаясь русским. Но что значит в этом смысле остаться самостоятельно русскими. Оно именно и значит внести примирение в европейские противоречия[233], дать исход европейской тоске, вместить с братской любовью в свою душу всех наших братьев великого арийского племени и, может быть, впоследствии, в конце концов изречь окончательное Слова всепримирения, всесоединения в великой и общей гармонии братства евангельского[234], единения людей. Вот какую надежду оставил нам Пушкин. И действительно: взгляните на третий период его деятельности: Коран, Древний Рим, Испания, Англия[235].
— И как подумать что деятельность эта только что начиналась[236]!
Мои слова могут показаться кому-нибудь теперь восторженно преувеличенными и фантастическими. Пусть, но я не раскаиваюсь, что я их высказал. Этому должно было быть высказанным. Я же сам твердо верю в правду мною высказанного.
Байрон. 1-й период. Говорят о каких-то подражаниях.
NB. "Цыганы"
Разве бывают с такой страстною духовною силою подражатели? В "Цыганах", например, поэме, бесспорно относящейся к первому периоду деятельности Пушкина.
Одно написано раньше, другое позже.
Навеки (?) оторвавшись от почвы, он не знает и не понимает никакой жизни.
Он не у себя, он не дома, он не знает, что ему делать [на своей ниве], и чувствует себя у себя же самого чужим, там, в тех счастливых, по его мнению, странах, где жизнь, кажется ему, кипит горячим стремительным ключом, полна, самостоятельна. Правда[237], он болен уже и вечным идеалом. Это тот же Алеко, искавший идеала, — правда, и он любит родную землю, но родной правде он не доверяет, верит в невозможность работы на родной ниве, а на верующих в эту возможность глядит с грустной насмешкой. Не такова Татьяна: У той инстинкт.
У ней и крест и тень ветвей[238].Светская повесть "Пиковая дама"[239].
Ведь он забыл ее совершенно и видя ее в светлом величии…
Но манера глядеть свысока заставила его не узнать[240] Татьяну, что не "нравственный эмбрион"[241] она только. Правда, мешала и светская манера, фатство, рабство и лакейство души перед авторитетом. Явись Чайльд Гарольд[242] оттудова, из своего места[243] и влюбись в маленькую девочку Татьяну, покажи ей уважение, и Онегин тотчас же был бы поражен[244] и удивлен, конечно, на время, ибо никакая Татьяна не наполнила бы проклятую беспредметную тоску его — тотчас же бы оценил высоко прелестную девушку и на время возвел бы ее в свой идеал. Но этого не случилось, там все Зарецкие и Ленские, которых он презирает откровеннейшим образом. Он отделался фатской проповедью, хотя и показал себя честным человеком.
