Роман Пересветов - Тайны выцветших строк
Канцлер и дьяк великого князя предложили Веттерману перевести какую-нибудь из этих книг на русский язык, и если он согласится, то они представят в его распоряжение тех трех вышеупомянутых лиц и еще других людей великого князя и нескольких хороших писцов, кроме того, постараются, чтобы получали от великого князя кормы и хорошие напитки в большом изобилии, а также хорошее помещение и жалование и почет, а если они только останутся у великого князя, то будут в состоянии хлопотать и за своих».
Как ни заманчиво было это предложение, напуганные слухами о крутом нраве Ивана Грозного немцы заколебались. И, хотя «отличному и ученому человеку» Веттерману очень хотелось ближе познакомиться с книжными сокровищами русского царя, он не решился предпочесть мертвые листы живым людям, своим соотечественникам, нуждавшимся на чужбине в руководителе и наставнике.
Франц Ниенштедт рассказывает, что у приглашенных к царю немцев возникло опасение, не придется ли им, как только они кончат одну книгу, сейчас же приниматься за перевод другой, «и они тогда не смогут избавиться от этой работы до самой смерти». Посовещавшись, они попросили передать Ивану Грозному, что таким важным делом, как перевод этих книг, должны заниматься не простые миряне, но «наиумнейшие, знающие писание и начитанные люди».
«При таком ответе, — заканчивает свое повествование автор хроники, — Солкан, Фуника и Высровата покачали головами и подумали, что если передать такой ответ великому князю, то он может им самим прямо навязать эту работу (так как велит всем им присутствовать при переводе), и тогда для них ничего хорошего из этого не выйдет; им придется тогда, что, наверное, и случится, умереть при такой работе, точно в цепях. Потому они донесли великому князю, будто немцы сами сказали, что поп их не сведущ, не настолько знает языки, чтобы выполнить такое поручение. Так они все и избавились от подобной службы».
Любознательный Веттерман все же попросил Солкана одолжить им хотя бы одну книгу на шесть недель, но «высший канцлер» припугнул его, что Иван Грозный может тогда их заподозрить в намерении уклониться от предложенной им работы.
«Обо всем этом, — уверяет Франц Ниенштедт, — мне рассказывали сами Томас Шреффер (то есть Фома Шревен) и Иоганн Веттерман. Книги были страшно запылены, и их снова запрятали под тройные замки в подвалы».
Бесхитростный рассказ дерптского пастора, записанный его современником и соотечественником, бывшим рижским бургомистром Ниенштедтом, во многом совпадал с впечатлениями Максима Грека. И тот и другой с завистью и восхищением говорили о книжных сокровищах, не имевшихся ни в одной европейской библиотеке. Несколько странным было утверждение Веттермана, будто «либерею» не открывали более ста лет. Тогда каким же образом мог ее видеть Максим Грек, живший почти одновременно с Веттерманом? В «Сказании о Максиме философе» говорилось о книгах, привезенных племянницей византийского императора Софией Палеолог. Ниенштедт же утверждал, что они получены в дар от константинопольского патриарха.
Клоссиуса, напавшего на след «исчезнувшего сокровища» и тешившего себя надеждой, что именно ему выпадет счастье его отыскать, эти неувязки не очень тревожили. Но, кроме списка «Хроники Ниенштедта», с которыми познакомился Клоссиус, были и другие списки этой хроники. Расхождение в них сводилось к тому, что в одном варианте говорилось о двухсводчатых тайниках, в другом же — о трехсводчатых, под тремя, замками. Это могло быть и простой опиской. Во всех списках были искажены фамилии приближенных к Ивану Грозному дьяков. «Андрей Солкан» был не кто иной, как дьяк Андрей Щелкалов, один из ближайших советников царя, позднее ведавший посольскими делами. «Никита Высровата» — хранитель печати Иван Висковатый. «Фуника» — казначей Никита Фуников.
Все варианты старинной хроники сходились в одном, самом существенном для Клоссиуса: библиотека не была мифом! Во всех списках одинаково указывалось ее местонахождение. По описанию ценных рукописей, виденных Максимом Греком и Веттерманом, было ясно, что речь идет об одном и том же книгохранилище, перешедшем от Василия III к его сыну Ивану Грозному.
Нетрудно догадаться, какое волнение охватило неутомимого охотника за древними рукописями, когда упорные розыски библиотеки Ивана Грозного, нити к которой шли из Дерпта, привели Клоссиуса еще к одному важному открытию.
НАХОДКА ПРОФЕССОРА ДАБЕЛОВА
Профессор Клоссиус был не единственным иностранным ученым, преподававшим в Дерптском университете. Этот университет был создан в 1802 году, после окончательного освобождения Лифляндии от шведских и немецких захватчиков. Но в начале прошлого столетия следы их временного господства еще не сгладились. Часть населения, не избавившегося от засилия подкармливаемых царским правительством прибалтийских баронов, продолжала говорить на немецком языке. На этом же языке читались и многие лекции в Дерптском университете.
Раньше Клоссиуса в этот университет для чтения курса гражданского права был приглашен из Мекленбург-Шверинского герцогства немецкий юрист барон Христофор Христиан фон Дабелов. Профессор Клоссиус случайно узнал, что его коллега в 1822 году опубликовал в справочнике для юристов статью, в которой между прочим сообщил названия некоторых греческих и латинских рукописей юридического содержания, якобы находившихся в библиотеке Ивана Грозного. Откуда же мог добыть эти сведения шверинский юрист?
Профессор Дабелов интересовался, кроме своих лекций, только узко специальной областью лифляндского частного права. Собирая материал для большой работы на эту тему, он разослал письма в архивы всех прибалтийских городов с просьбой оказать ему помощь присылкой нужных документов. Одним из первых откликнулся на эту просьбу архив приморского городка Пярну, приславший профессору папку с четырьмя старыми тетрадями, из которых ему, впрочем, пригодилась только одна. Он назвал ее «Пярнской коллекцией». Перелистывая эту тетрадь, профессор Дабелов обнаружил в ней два пожелтевших листа заметки некогда жившего в Дерпте безвестного немецкого пастора, перечислявшего вкратце редкие книги, виденные им в библиотеке Ивана Грозного. Две из них, по его словам, он даже перевел по просьбе царя.
Дабелов снял копию с этих заметок привел выдержки из них в своей статье, напечатанной в дерптском юридическом справочнике. Вопреки его ожиданиям, статья эта не произвела впечатления разорвавшейся бомбы. Иностранные ученые усомнились в достоверности приведенных в ней сведений, и Дабелов решил больше не возвращаться к этому вопросу.
Но заметками пастора заинтересовался Клоссиус после своего возвращения из Москвы.
Однако Дабелов не мог ему ничего предложить, кроме снятой со списка копии. Он давно отослал тетрадь обратно в Пярну вместе со всей папкой.
Клоссиус не скрывал своего возмущения: отослать назад список, пусть далеко не полный, но содержавший перечень сокровищ библиотеки Ивана Грозного! Черновик никому из русских не известного каталога, составленного на немецком языке видевшим эти сокровища иностранцем! Каталог именно тех ценнейших, считавшихся навсегда пропавшими латинских и греческих рукописей, которые он, Вальтер Клоссиус, уже столько лет безрезультатно разыскивал в книгохранилищах Европы! Как можно было выпустить из рук такой важный документ!
Теперь, когда копия этого драгоценного списка была в его руках и он прочел названия поразивших Максима Грека и Веттермана книжных сокровищ, Клоссиус спрашивал себя: стоит ли приниматься за труд об иноязычных рукописях в России, пока не выяснена судьба их главного хранилища? Ведь если бы удалось найти хотя бы часть этих сокровищ и дать их научное описание, его работа приобрела бы совсем иную ценность. Даже в таком жалком виде набросанный неровным почерком Дабелова неполный перечень исчезнувших творений знаменитейших мужей древности нельзя было читать без волнения.
«Список» или, скорее, справка, составленная неизвестным автором, начиналась словами:
Сколько у царя рукописей с Востока; таковых было всего до 800, которые частию он купил, частию получил в дар.
Восемьсот древних манускриптов! В библиотеке французского короля Карла IX греческих рукописей было в три раза меньше. Правда, мать этого короля, знаменитая Екатерина Медичи, имела свое большое собрание, насчитывавшее столько же древних рукописей. Но они уже были известны ученым.
Большая часть суть греческие; но также много и латинских,
— говорилось в следующей строке. Наиболее ценные рукописи были тут же названы.
Из латинских автор указывал:
Ливиевы истории, которые я должен был перевести.
