Илья Виницкий - Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура
16
Уж не для того ли, чтобы подтвердить господствующую в данном экспертном сообществе (или в обществе в целом) систему ценностей, и существуют в современном, далеком, казалось бы, от нормативного мышления мире премии за самые плохие фильмы, роли и романы? (Сошлюсь здесь на книгу моего коллеги Джеймса Инглиша «The Economy of Prestige: Prizes, Awards, and the Circulation of Cultural Value», 2005.) В свою очередь, намеренно плохое письмо издавна служило для утверждения новых художественных принципов (об этом в свое время хорошо писали Тынянов и Эйхенбаум). Но я не хочу здесь теоретизировать. Я слишком для этого рода деятельности эмоционален.
17
Мысль Дружинина о Тредиаковском как «очистительной жертве» русского классицизма была впоследствии подхвачена Тыняновым, назвавшим князя Шаликова «очистительной жертвой» карамзинизма [Тынянов 1977: 307].
18
Очень точно о культурном значении феномена плохого писателя в России сказала Светлана Бойм: «The bad writer, victim of mockery and self-mockery, is one of the most pathetic images of the Russian cultural mythology» [Бойм: 170].
19
Над басенною лягушкою Хвостова, влюбленной в широкие бычьи бока, потешался в стенах «Арзамаса» Жуковский: «с унылым кваканьем приползла к нему, дулась, лезла вон из кожи и, наконец, треснув, породила смех» [Арзамас 1994: I, 295].
20
Смотрите перевод этого мадригала М. Кудиновым: «Есть равенство, и мудрая природа / Всегда стремится смертных уравнять. / Ум, красота, раскованность, свобода, / Цветущий вид и царственная стать / – Вам все дано. Удел иного рода / Достался мне: природой обделен, / Я для невзгод был, кажется, рожден; / Но Вами я любим – и прочь невзгода: / Я все имею. Я вознагражден» [Вольтер 1987: 34].
21
Друг Хвостова князь Д.П. Горчаков писал Дмитрию Ивановичу «без лести», что его перевод «достоин как подлинника, так и того, кто в оном похваляем». Особенно ему полюбились последние два стиха из приведенного выше посвящения, о которых он сказал: «Это долг великих людей, чтоб возвещать славу себе подобных» [Степанов 1989: 122].
22
Впоследствии Хвостов несколько стыдился этого сочиненного в сущей молодости стихотворения. Печатая его в последнем томе своих сочинений, он указывал, что «не признает себя за автора онаго, а только верно знает», что оно сочинено в 1782 году «в подражание Французскому посланию, на сей же предмет Г. Des-Mahis» [VII, 262–263].
23
Много лет спустя злоязычный родственник Дмитрия Ивановича Александр Семенович Хвостов написал на нашего поэта известную эпиграмму: «А граф – сказать ли без укор? / Танцует как Вольтер, а пишет как Дюпор!» (цитирую по памяти). Граф Хвостов ответил обидчику едкой эпиграммой, которую мы здесь не приводим, чтобы не уводить в сторону наше и без того петляющее повествование.
24
В «Автобиографии» Хвостов указывает, что перевел для сего вельможи, «по незнанию его иностранных языков», трактат Неккера о финансах «в четырех томах, который и теперь рукописный должен находиться в библиотеке покойного генерал-прокурора» [Сухомлинов: 529]. Кажется, Дмитрий Иванович запамятовал, что первый том этого сочинения вышел в свет в 1786 году под названием «О управлении государственных доходов Французскаго королевства» (СПб., 1786). В предисловии к переводу говорится: «Книга сия не требует похвалы: творец ея известен всей Европе, а на российск(ой) язык переведена по повелению одной из знатнейших особ, правильно и верно». По мнению современного библиографа, под знатнейшей особой «подразумевалась сама императрица» [Ватейшвили: 277]. Скорее всего, этой особой был Вяземский, заказавший, как мы знаем, Хвостову перевод этого труда. Хвостов также перевел в 1784 году сочинение Неккера «О блаженстве дураков» (Sur le bonheur des sots, 1788).
25
«Подзобок на груди и, подогнув колена, / Наш Бавий говорит, любуясь сам собой…» (Дмитриев). «Противоестественная» внешность Хвостова проецировалась сатириками на его творчество, нравственный облик и положение в обществе: «Твой список послужной и оды, / Хвостов! доказывают нам, / Что ты наперекор природы / Причелся к графам и певцам» (Вяземский; привожу по памяти).
26
По-русски Аграфена Ивановна также писала с ошибками, как видно из ее письма князю Андрею Горчакову: «Мы, мой друк, слава Богу, здаровы и живем довольно весело, только я все о тебе беспокоюсь, об сражениях и о твоем здоровьи, которое не очень хорошо было, как ты отсюда поехал. Каков-та ты таперь? Пращай, мой друк, буди с табой Божие благословение. Верный твой друк и сестра» [Горчаков: 209].
27
Домашнее имя жены автора, образованное, по всей видимости, от фамилии величайшего нашего лирика. – Прим. ред.
28
«Снисходя на прошение, принесенное Нам от Тайного Советника и Сенатора Графа Хвостова, Всемилостивейше Повелеваем: состоящее за ним в разных Губерниях родовое наследственное имение, по лежащим на нем долгам и недоимкам требующее нераздельного управления, оставить по кончине его во владении его супруге, урожденной Княжне Горчаковой…» [CCСЗ: 82].
29
Над темириадой Хвостова смеялся А.С. Пушкин в одном из примечаний к пародийной оде к графу Дмитрию Ивановичу 1825 года: «Графиня Хвостова, урожденная княжна Горчакова, достойная супруга маститого нашего Певца. Во многочисленных своих стихотворениях везде называет он ее Темирою» [II, 345]. Смотрите об этой оде последнюю главу настоящего отдохновения.
30
Смотрите эпиграмму Баратынского на Хвостова «Поэт Дамон (Писцов) в стихах тяжеловат…» и ответ Хвостова: «Ты, Баратынский, прав, пусть слог тяжеловат» (также и письмо Хвостова к Баратынскому, в котором он говорил, что стихи на Графова поместил в новом издании своего перевода «Науки стихотворной» Боало с прибавлением, обращенным к тем писателям, «кои чужды изящного, потому что не ищут его»). В ответной эпиграмме Дмитрий Иванович поучает молодого шутника: «Коль кто восторга чужд и чужд любви собрата, / Не может тот сказать: природа виновата» [Баратынский: 393].
31
Речь на открытии восточных кафедр в главном педагогическом институте 22 марта 1818 года. Цит. по: [Пенинский: 421].
32
Интересно также следующее лингвистическое наблюдение Федора Карина: «…в нем ничего не видно такого, чтобы не свойственно было московскому наречию» [Саитов: 18].
33
Первое издание хвостовского перевода «Поэтического искусства» выходит в 1808 году (в 1813 году он прибавляет к нему прозаический перевод «Послания к Пизонам» Горация). Об этом переводе мы будем говорить подробно во второй части этого отдохновения.
34
Об этом идеальном романе я темно и вяло пишу в своей новой книге «Vasily Zhukovsky’s Romanticism and the Emotional History of Russia» (Northwestern University Press, 2015). Ах, прочитайте.
35
Речь идет об издании сумароковских притч 1762–1769 годов.
36
СО. 1816. Ч. 30. № 20. С. 19.
37
Из моей любимой притчи «Муж и яйца» о безумном супруге, рассказавшем по секрету своей болтливой жене, что он «снес яйцо». Скромница – «как жена, как честный человек» – дала слово никому о сем не говорить, но на утро поделилась тайной с кумой, которая все рассказала куму, сватье и т. д.: «И – вести с клятвою, а ложь за ними вслед / Бегут и яицам дают полет; / Но под вечер об них на рынках не молчали, / И все ребята в слух об яицах кричали» [Хвостов 1802: 10–11]. В издании избранных басен 1816 года Хвостов, увы, подверг эту басенку переработке.
38
«Каждая нелепость, если рассматривать ее с точки зрения внутренней системы хвостовской басни, становится функционально действующей: намеренно просторечной безыскусностью» [Альтшуллер 2007: 204]. Воистину так! Только я бы связал эту манеру не с сюрреализмом, замешанным на психоанализе, не с абсурдом, пропитанным философской критикой языка и логического мышления [Кобринский], и не с эмблематическим мышлением (остроумная версия Е. Махова [Махов 1999: 10–11]), а с примитивизмом (тот же Махов). Визуальной параллелью неожиданной комбинаторике Хвостова, скорее всего, является лубок (или детское искусство). Впрочем, я могу ошибаться.
39
«Автор знает, – оправдывался Хвостов, – что у птиц рот называется клювом, несмотря на то, он заменил сие речение употребляемым в переносном смысле, ибо говорится и о человеке: “Он разинул пасть” (Словарь Академии Российской)» [Поэты: 435].
40
Так, например, к замечательному и вечно актуальному по своей двусмысленности стиху «Чиновные скоты все праведники были» («Мор зверей», редакция 1816 года [IV, 33]) Хвостов приложил следующее разъяснение: «Не надобно принимать сего выражения в смысле эпиграмматическом, но в простом по отношению только к роду животных. Сие замечание простирается и на прочия басни» [IV, 34].
