Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы
И тем не менее в декабрьском номере «Нового мира» напечатаны две статьи: Солженицына – о прозе Василия Белова и Линор Горалик – о фэн-сообществах. Понятно, что у Солженицына и Горалик нет ничего общего – ни в тематике, ни в «месседже». Но еще важнее, что они пишут на разных языках: один, скажем так, с Марса, другой – с Венеры. Языки несовместимы, несоединимы. Понятно, что Солженицыну неинтересно было бы писать о фэн-сообществах, а Горалик – о прозе Белова. Но языком Солженицына и невозможно писать о фэн-сообществах, а языком Горалик – о Белове.
Мы, сотрудники журнала, прекрасно понимаем, что такое механическое соединение «разноформатных» статей в одном номере «Нового мира» у кого-то может вызвать (а у меня и в самом деле вызывает) улыбку. А что делать? Принцип работы «Нового мира»: печатать не все, но писать обо всем. Однако невозможно говорить «обо всем» на одном «литературно-критическом» языке. А разные языки, соприкасаясь, отторгают друг друга. Парадоксальная ситуация. Как из нее выходить? Не знаю.Абрам Рейтблат:
«Если и возникает в литературной критике взаимодействие, то только по случаю скандала, как правило, с выходом в политические сферы» .
Я бы сравнил ситуацию в литературе с ситуацией в спорте. Когда играют Real и Manchester United – это футбол, когда играют «Спартак» и «Ротор» – это тоже футбол, когда играют журналисты и представители московской администрации – и это футбол. Но все это разный футбол, и интерес к нему у аудитории разного порядка. Тем не менее по телевизору я могу увидеть фрагменты каждого из этих матчей. Это к вопросу о месте, где могут сойтись разные литературы. Сходятся они на экране телевизора, а не в пространстве печатного слова.
Что касается демаркационных линий на литературном поле, то я их не вижу. Это как на столе, за которым мы сидим: чашки стоят, но не рядом, границ между ними нет, они существуют автономно. И, что интересно, каждую отдельную чашку не интересует, что происходит с соседней. Точно так же могут существовать литературные группы, у них могут быть свои критики, которые пишут о «своих» авторах, ну, может быть, что-то о соседней группе. Но другие группы им не близки и не враждебны, они их просто совершенно не интересуют, как одну чашку не интересует другая, как коллегу Морева не интересуют «Вопросы литературы».
Я не создавал «Новое литературное обозрение», но давно там работаю и совершенно уверен, что создатели этого журнала были в оппозиции не к «Вопросам литературы». Думаю, что оппонентом было ортодоксальное официозное литературоведение. И «Литературное обозрение» не воспринималось создателями «Нового литературного обозрения» как враг, тем более что часть из них там раньше работали. Поскольку я являюсь читателем «Литературного обозрения» с момента его издания, то могу сказать, что в 1970-х годах это был журнал, в каждом номере которого можно было прочесть что-то интересное. В первой половине 1980-х годов это было просто пустое место. Нельзя оппонентом выбирать пустое место, оппонентом должен быть враг, соперник.
Сейчас литературные группы не видят друг друга. А ведь критика возникает именно на оппонировании, когда ты стремишься доминировать в некотором пространстве. Ты двигаешь своих и забиваешь противника. И за счет этого возникает медиация, посредничество, когда ты видишь другого, когда он существует в твоем поле. В противном случае полемики не возникает. Вот вы говорите, что идет полемика между «Вопросами литературы» и «Новым литературным обозрением»… Я читаю не каждый номер «Вопросов…», поскольку редко нахожу там что-нибудь для себя интересное. И получилось так, что только три дня назад я увидел там статью, направленную против «НЛО» и опубликованную четыре месяца назад. Как можно в таком режиме полемизировать? В «НЛО» предыдущая аналогичная публикация «Вопросов литературы» была расценена как наезд. Само это столкновение любопытно, но его трудно назвать полемикой. Оно началось с фельетона, а не с проблемной статьи, и отклик в «НЛО» тоже был в фельетонном духе.
Так что если и возникает в литературной критике взаимодействие, то только по случаю скандала, как правило, с выходом в политические сферы. Как произошло, например, с присуждением премии роману Проханова. Будь это роман о деревне или о войне в Афганистане, может быть, его бы никто и не заметил. Но поскольку в его основе лежат болевые политические моменты современности, то возник скандал, и реакция других литературных групп (которые, повторю, в ином случае никогда бы не обратили внимание на данное произведение) была вызвана именно идеологическими и политическими его компонентами.Михаил Эдельштейн:
«Процесс автономизации сегодня имеет большее значение для литературно-критической ситуации в целом» .
Мне кажется, что уже в ходе нашего «круглого стола» выявились два взгляда на состояние современной литературной критики – совершенно друг другу противоположные. С одной стороны, происходит своего рода автономизация. Есть момент несовместимости лагерей, несовместимости форматов. Люди расходятся, теряют друг друга из виду, и в итоге статья может дойти до адресата только через четыре месяца. С другой – идет обратный процесс, процесс диффузии, когда Линор Горалик и Александр Солженицын оказываются рядышком на страницах «Нового мира», что раньше, конечно же, было невозможно.
Когда я готовился к этому «круглому столу», когда прочитал первый вопрос и стал думать, какова же моя точка зрения по этому поводу, единственное, до чего я додумался, – это что у меня две точки зрения. Те, о которых я только что сказал. И выбор той или иной из них зависит прежде всего от позиции наблюдателя. Это классическая ситуация, когда стакан или наполовину полон, или наполовину пуст. Сергей Чупринин в уже упоминавшейся статье полемизирует с Дмитрием Баком, который замечает: «Даже и говорить лишний раз не стоит, что литературной критики как единого словесного и смыслового пространства больше не существует». Чупринин отвечает: «Да полно вам, Дмитрий Петрович, существует, и даже говорить лишний раз не стоит, как существует!» И я не могу однозначно сказать, кто из них прав.
Наверное, процесс автономизации сегодня все-таки имеет большее значение для литературно-критической ситуации в целом. К прежним демаркационным линиям прибавляются новые, и если оппозиция «либералы – почвенники» сегодня нам кажется нерелевантной, то для кого-то она составляет смысл жизни – достаточно посмотреть, например, газету «День литературы».
Позволю себе привести один пример. Однажды я принимал участие в работе Московской международной книжной выставки-ярмарки. Неподалеку был стенд «почвенного» издательства «Андреевский флаг», которое выпускает серию современной русской прозы. У них все дни напролет шли какие-то презентации, встречи с авторами, мальчики постоянно орали в мегафоны. И оттуда до меня доносились имена «презентируемых»: Лидия Сычева, Вера Галактионова, Вячеслав Дегтев, кто-то еще, то ли Артемов, то ли Афанасьев. И каждое имя сопровождалось цитатами из критиков. Ну, что-то вроде «Прозаик N, которого критик Х назвал открытием 2002 года» или «Лучшая писательница в современной русской литературе». И когда я это слышал, мне хотелось уползти и от своего прилавка, и заодно из профессии, потому что я ни этих критиков не знал, ни самих писателей, а это, оказывается, были «открытия», и лучшие из лучших.
Казалось бы, устаревшие оппозиции продолжают существовать и раскол по этим линиям остается реальностью. Но что характерно: тот же «Андреевский флаг» строил свои презентации во многом на использовании более звучных имен из либерального лагеря, только со знаком минус. Иными словами, важно оттолкнуться от какого-то берега, кого-то кому-то противопоставить. Это была идеологическая полемика, перешедшая на вполне прагматический уровень, ставшая частью рекламной кампании. Потому что если долго кричать «Лидия Сычева», то никто не отреагирует, а если кричать «Лидия Сычева, а не Татьяна Толстая», то кто-то на знакомое имя клюнет.Наталья Иванова: Но, с вашей точки зрения, все это составляет единое поле? К тексту Пригова и к тексту Чухонцева вы подходите с одинаковым внутренним ощущением возможности анализа? Или вы все-таки делаете определенный выбор и сосредоточиваетесь на определенном направлении, на определенной поэтике, а другая вам совершенно неинтересна только потому, что вы работаете в «Русском журнале»?
Михаил Эдельштейн:
Скорее, я чего-то не читаю именно по причине того, что сотрудничаю с «Русским журналом»… Как-то Глеб Морев употребил в одном из своих интервью формулу «культурная невменяемость». Он сказал: «Мне неинтересна практика культурно невменяемых персонажей нашей сцены», и далее шли фамилии. На мой взгляд, весь наш разговор сводится к тому, что сегодня уместно говорить не о культурной, а о субкультурной вменяемости/невменяемости. Ведь коль скоро не существует единой культуры, то, значит, есть множество субкультур. И я сам охотно признаю свою невменяемость с точки зрения некоторых из них. Я, скажем, не слишком вменяем в том пространстве, которое структурируется премией имени Андрея Белого. Недавно я присутствовал на пресс-конференции финалистов этой премии, проходившей в рамках книжной ярмарки Non/fiction (вел ее тот же Глеб Морев), и понимал, что и имена я не все слышал, и половины текстов не читал. Не исключено, что и читать не буду. Потому что из прочитанного меня мало что обнадежило…
