Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей
Бывая в горах Северного Вьетнама, я спрашивал не раз горцев – многие из них говорят (и читают) теперь по-вьетнамски – нравятся ли им книги То Хоая, где описаны их родные места, те отвечали: нравятся, а люди постарше добавляли обычно, что, мол, в книгах этих все правильно… С тех пор у То Хоая осталось в горах много друзей. Впрочем, прошедшее время здесь не совсем уместно. Он и сейчас бывает в горных провинциях, живет здесь подолгу, пишет новые – тоже «правильные» – книги. И число друзей его множится. Встречают там его как самого дорогого гостя. Узнав заранее о предстоящем приезде То Хоая (он со многими здесь состоит в переписке), собираются люди из ближних и дальних деревень: рассказать, как идут дела в кооперативе, куда дошла уже новая дорога, кто просватал сына, у кого родились дети и внуки. И он радуется вместе с ними доброму урожаю, достает из чемодана подарки новобрачным и новорожденным. Он покупает и привозит друзьям не просто столичные сувениры. Все это вещи нужные в дому и большей частью истребованные в письмах. Знакомцы, а иногда и местное начальство давали ему наказы: куда бы надо сходить в столице и о чем похлопотать – в магазин не довезли товаров; хорошо бы получить поскорее семена нового сорта кукурузы; кто-то хочет ехать учиться в Ханой, а кто-то – и за границу; сын работает в Ханое, обленился, не пишет… Это заносилось в блокнот, То Хоай ходил «по инстанциям», звонил, отписывал друзьям, чем увенчались его хлопоты. Наверное, эта черта, которую мы называем общественным темпераментом, у него – прирожденная. Точно таков же он и в Ханое. Соседи даже избрали его председателем уличного комитета. И этим своим постом То Хоай – прежде депутат Национального собрания, а ныне депутат Ханойского городского совета – особенно гордится. Здесь, считает он, человеческое доверие обретает конкретную, осязаемую форму. С чем только не приходится ему иметь дело: жилье, водопровод, трудоустройство, подчас семейные распри, соседские свары. «Библейский царь Соломон, – сказал как-то То Хоай, – был просто недогруженный дилетант. Но я доволен: где еще столкнешься с таким жизненным материалом…» И материал этот не пропадает втуне. На нем построен рассказ «Улица» да и роман «Перекрестки, переулки, уличный люд», недавно законченный и переданный в издательство.
То Хоай недавно надстроил над своим домом второй этаж. Там на «мужской половине», в просторной пустоватой комнате, он и работает. Я вспоминаю шкаф, стоящий в углу кабинета. Однажды передо мной распахнулись его дверцы. Рукописи… Рукописи!.. Романы – «Западный край», «Молодость Хоанг Ван Тху»… Ни единой чистой страницы, почти ни одной «живой» строки. Я попробовал определить, чего добивался автор этой огромной, изнурительной работой? Простоты? Нет, не то… Нередко он еще усложняет и без того непростые образы и фразы. Скорее – ясности, точности. Он стремится к адекватности смысла и формы. И еще очень много «изобразительной» правки: оттенки цвета, конфигурация предметов, перемещения «в кадре» – все это уточняется бесконечно. Кажется, будто То Хоай не перечитывает текст, а снова и снова переживает написанное, воочию видит его. Да, подтвердил он, так и есть.
Для такой работы нужны колоссальная сосредоточенность, умение отрешиться от всего окружающего. И я понял, почему, когда американцы бомбили Ханой, жена То Хоая, уходя из дома, не очень-то надеялась, что муж услышит сигнал тревоги, и всегда прикрепляла к дверям записку: «Дома один человек. То Хоай». Такие записки на случай беды – для спасателей, чтобы знали, где и сколько могло остаться людей, – полагалось вешать на двери всем. Но многие не соблюдали правила: домашние-де все равно услышат сирену. Наверно, из них никто не сочинял книг…
В шкафу сложены и пожелтевшие от времени газеты – память журналистского прошлого. Еще в 45-м, когда французы – сначала только на юге – развязали военные действия против Республики, То Хоай отправился туда с корреспондентским мандатом. Потом в Ханое, незадолго до начала Всеобщего Сопротивления, в редакции газеты «Кыукуок» («За спасение Родины») его приняли в партию. В этой газете проработал он всю войну. Конечно, у вас, читатель, слова «работал в газете» непременно связаны со зданием редакции, где толпится народ, за каждой дверью стрекочут пишущие машинки, а где-то под боком в типографском цехе работают мощные ротационные машины. Ничего этого не было. В военных дневниках друга То Хоая, писателя Нам Као (когда-то, в 43-м, они вступили в одну ячейку подпольной Ассоциации культуры «За спасение Родины»), можно прочитать, как делалась поначалу газета: вся редакция – несколько человек перетаскивали на плечах из пещеры в пещеру немудреный печатный станок, художники из сланцевых плиток вырезали литографские камни, малярия валила людей с ног, – нечеловеческого труда стоил каждый номер, каждая полоса газеты. Потом стало легче, в освобожденных районах условия для издания газеты были несравненно лучше. Но Нам Као уже не увидел этого: в 51-м он был схвачен и расстрелян колонизаторами. А То Хоай по-прежнему отправлялся в пешие командировки, иногда за сотни километров. Он бывал на местах боев, в деревнях: там набирали силу ростки новой жизни; заглядывал в резиденцию – шутливое прозвище большой бамбуковой хижины, где помещалась созданная еще в 47-м Ассоциация культуры. Генеральный секретарь ее, прекрасный прозаик Нгуен Туан, тоже был другом; впрочем, многие старые друзья и знакомые – писатели, артисты, художники – находились в партизанском крае. То Хоай отовсюду слал материалы в газету. Он был настоящим военным корреспондентом, и правительство Республики удостоило его высшей военной награды – ордена Сопротивления I степени, Сверху на стопке газет лежит маленькая книжица, отпечатанная на серой ноздреватой бумаге – полторы сотни страниц, четыре рассказа о горцах и о войне в горах. По одному из них и названа книга – «Вниз, в деревню». Год издания – 1951-й. Книжка выпущена в джунглях. Сам То Хоай об этой своей работе упоминает редко. Но, наверно, без нее не было бы и другой, вышедшей через три года книги на ту же тему – «Повести о Северо-Западе» («Супруги А Фу» и др.), за которую ему присудили первую премию Ассоциации культуры.
Я обнаружил в шкафу еще одну реликвию – помещенную на зеленой дощечке скульптурную композицию из пластилина: в центре – великий кузнечик Мен, вокруг – побратим его и соратник Чуй, жук Сиентаук и второстепенные персонажи из «Кузнечика Мена». Это подарок московских школьников… Сказки То Хоая… Признаюсь, мне и сейчас до конца неясен их секрет. Сами судите: автор признает, «Воспоминания Мена» он написал, едва выйдя из возраста, когда развлекаются игрою «в кузнечики», воссоздав в книжке пейзаж большого луга, лежавшего за рекой, напротив деревни Нгиадо, и «население» его – насекомых, зверюшек, которые вместе с пропадавшей там с утра до ночи детворой (он подчеркивает это «вместе») составляли особенный, непростой, но веселый мир. Этот мир, по которому Мен и его друзья путешествовали годами, мы с вами, читатель, могли бы обойти пешком за день. То Хоай гордится тем, с какой скрупулезностью воспроизвел он обличие и повадки своих «героев». Что же, тогда его сказки (остальные были написаны через два года после «Кузнечика Мена») – лишь копия природы, увиденной острым юношеским глазом? Нет, зверюшки и насекомые на страницах книжек остаются таковыми до известного, положенного автором предела. А потом… Потом в них явственно узнаются люди. Вся суть в том, как слить воедино оба начала, чтоб персонажи сказки не стали ни зверями, обряженными по-человечьи, ни людьми с бутафорскими хвостами и крыльями. Интуиция – непременное свойство таланта – подсказала совсем еще молодому тогда То Хоаю рецепт этого сплава, и, может быть, именно его волшебство составляет неповторимое очарование сказок. Но, согласитесь, возможно, тайна успеха в другом – ведь То Хоай не просто вывел забавных очеловеченных зверюшек, но и сотворил для них целый мир со своими устоями, этикой, языком, своими поэтами и летописцами, И в этом мире, увы, далеко не все благополучно. Потому что очень уж неблагополучен был мир, в котором жил сам То Хоай. Но герои сказок не только существуют в условном сказочном мире; нет, они этот свой сказочный мир желают переустроить, изгнать из него несправедливость, угнетение, войны… Стоп! Аллегории аллегориями, но это уж слишком. Недреманное око французской колониальной цензуры узрело крамолу, бестрепетная рука ее вознесла карающее перо. И «Приключения кузнечика Мена» впервые увидели свет с большими купюрами. Береженого, как говорится, бог бережет… Нет, не уберег! Как и в маленьком сказочном мирке, в большом настоящем мире многое переменилось к лучшему. Но на значительной части нашего человеческого мира царят еще нищета и произвол, еще угрожают людям ужасы войны куда более страшной, чем Вторая мировая война, в первые годы которой кузнечик Мен «писал» свои дневники. И не потому ли такую безоговорочную симпатию вызывают у нас крохотные герои сказок То Хоая, отважно борющиеся за свое Неслыханно Великое Дело?.. А может быть, суть в юморе То Хоая – то улыбчивом и добром, то вдруг обретающем язвительный сатирический голос? Не знаю. Временами мне кажется, будто главное – в яркости, поэтичности образов, в изысканности стилизации. Кстати, сам То Хоай, говоря об «истоках» своих сказок, называет и свифтовские «Путешествия Гулливера», и «Дон-Кихота» Сервантеса, и «Приключения Телемака» Фенелона, и вьетнамский фольклор. Но в иных мотивах сказок То Хоая ощущается влияние народной скульптуры и живописи, а «Мышиная свадьба» и вовсе построена на сюжете знаменитого лубка из деревни Донгхо. Да, есть над чем поломать голову! Иногда я даже ловлю себя на мысли, что сказки эти написаны вовсе не для детей. Только не стоит обращаться с этим вопросом к автору. Он ответит, я знаю, как дельфийский оракул: мол, взрослые любят хорошие детские книги, а ежели им не нравится детская книжка, значит, она плохая. Давайте лучше перечитаем еще раз сказки То Хоая. Вдруг нас осенит Истина (с большой буквы, как у кузнечика Мена)…
