Юрий Бит-Юнан - Василий Гроссман в зеркале литературных интриг
Упомянутый «Прожектор» – иллюстрированный ежемесячный журнал, литературное приложение к «Правде». Успех вроде бы немалый: для престижного издания квалификация автора рассказа признана достаточной. Значит, возможно и дальнейшее сотрудничество.
Однако все это относилось к перспективам. В сфере журналистики обещания и похвалы – без авансов и конкретно определенных сроков публикации всех предоставленных материалов – стоили недорого. О чем Гроссман знал, соответственно, отмечал: «В общем, через месяц я получу “богатство и славу”. Пока же ни того, ни другого».
Настроение все-таки изменилось к лучшему. По крайней мере, если сравнивать с недавним: «Что сказать тебе, батько, о себе – чувствую я себя хорошо, настроение неплохое, сильно скучаю по Гале, вот, пожалуй, и все».
Так что комната в пригороде стала единственным реальным успехом. О чем и сообщал: «Думаю через пару дней вызвать Галю в Москву…».
Разумеется, «вызвать» планировал лишь на время. Переехать в Москву жена пока не могла. В Киеве училась, да и денег у Гроссмана не хватало, чтобы постоянно содержать кого-либо кроме себя.
Правда, трудности подобного рода он считал несущественными. 3 ноября сообщал: «Что ж, батько, мой дорогой, опишу тебе свою жизнь – приехала в Москву Галя, живет здесь уже около двух недель. Она хлопочет о своем переводе в Москву, но не так просто добиться, все затягивается, хотя похоже на то, что и вырешится окончательно на будущей неделе. Мама пишет, что она очень не советует Гале переводиться в Москву, что это будет тяжело в материальном отношении, задержит окончание мной университета. Мне кажется, что это не так – в материальном отношении будет так же тяжело, если Галя будет жить в Киеве, родственники ей помогать больше не хотят, следовательно, не все ли равно, где ей жить, здесь или в Киеве, а пребывание ее здесь не только не отвлечет меня от занятий, а, наоборот, “привлечет” к ним».
Киевские родственники жены руководствовались, понятно, соображениями прагматического характера – вышла замуж, пусть муж и содержит. А родителей Гроссмана эта перспектив не радовала.
Были у них и другие основания для тревоги. Сын же пытался успокоить: «Дорогой батько, ты писал, что тебя очень огорчает то, что у меня занятия стоят на втором плане, а “литература” на первом. Это не совсем так. Я действительно последних две недели полностью посвятил писанию брошюры о “раскрепощении женщины Узбекистана”, теперь я эту работу уже закончил и отдал сей труд печатать на машинке, через пару дней понесу на суд в издательство. Поверь мне, что этим делом я занимался не из любви к “святому искусству”, а исключительно из материальных соображений».
Гонорар, как утверждал сын, дал бы возможность «молодой семье» безбедно жить месяца два, если не больше. Рассказал и о досуге: вместе с женой был в на мхатовском спектакле по пьесе Булгакова «Дни Турбиных».
Спектакль шел уже два года, как известно, инсценировка булгаковского романа «Белая гвардия» считалась триумфом МХАТ. Большинство зрителей восхищалось, рецензенты преимущественно бранили. И Гроссман невольно с критиками солидаризовался, отметив, что «игра хорошая, но пьеса мне не понравилась, уж больно тенденциозно выведены белые офицеры, все сплошь благородные, добрые, честные, смелые, а если и выведен один жулик (адъютант Шервинский), то он такой добрый, что на него невозможно сердиться, и если есть один полностью отрицательный тип – Тальберг, то он немец, а русские все ангелы; очень глупо».
Похоже, «вузовца» не интересовала тогда специфика политического контекста, обусловившая саму возможность инсценировки романа с явно провокативным заглавием. Важно было, что в пьесе положительные герои называют себя монархистами, а для Гроссмана российское самодержавие – режим неравенства, ликвидированный ценой колоссальных жертв. Спонтанная реакция оказалась негативной, да и на «белых офицеров» еще в гражданскую войну насмотрелся, о грабежах и расстрелах не забыл[72].
Далее рассказывал о себе. Подчеркивал, что приезд жены многое изменил к лучшему: «Настроение у меня хорошее, семейная жизнь протекает хорошо. Я доволен ею, хотя немного страшновато, когда начинаешь задумываться о “больших мелочах жизни” и вопросах материальных, но, ничего, думаю, что не пропадем, как-нибудь да будет».
Характерно, что в письме есть и аллюзия на актуальное литературное событие. Годом ранее ленинградское издательство выпустила сборник фельетонов М. М. Зощенко «Мелочи жизни»[73].
Тематика и проблематика – быт советских граждан. Можно сказать, бытовая повседневность 1920-х годов. Заглавие книги популярнейшего сатирика вскоре стало фразеологизмом.
Гроссман акцентировал, что всего более озабочен бытовыми проблемами, главным образом – финансовыми. Почему и упомянул о стараниях кузины: «Относительно постоянной работы для меня, Надя хочет убедить Лозовского взять меня 2-м помощником для одной очень интересной штуки – он пишет теперь капитальный труд “О стачечной стратегии”».
У «вузовца» появилась возможность попасть в штат Профинтерна. Лозовскому следовало «прочесть громадную литературу, классиков марксизма, историю всего рабочего движения; в этом деле ему помогает Надя, а так <как> работы много, то она хочет и меня пригласить; вряд ли это выйдет, а жаль, интересно очень и денежно».
Алмазвсе же не уговорила своего начальника принять на работу Гроссмана. Но сам Лозовский задачу решил: в 1929 году профинтерновским издательством выпущена его книга «Стачечная борьба и наша тактика»[74].
Депрессия
Если по гроссмановским письмам судить, он был настроен оптимистично, пока жена в Москве жила. Тогда и работу искал.
Однако вскоре положение изменилось. На исходе ноября отцу сообщал: «Галя в понедельник уезжает в Киев, так и не дождавшись решения своей судьбы в Московском университете. Если все ж таки в конце концов из Университета получится положительный ответ, она приедет в Москву после Рождества».
О себе рассказывал кратко. Подчеркивал, что университетские дела именно на первом месте: «Я занимаюсь – в лаборатории, посещаю лекции, в общем, вошел в занятия. С литературой пока покончил – сдал все рукописи в редакции и жду решения своей судьбы».
По-прежнему он чувствовал себя одиноким. Главным образом из-за отъезда жены. О своем настроении отцу вскоре сообщил: «Ты совершенно прав, и я это испытал на опыте и претворяю теперь в жизнь – работа лучший лекарь. Я занимаюсь в университете – работаю в лаборатории, загружен несколько часов в сутки этим делом (6 примерно). Между прочим, я теперь занимаюсь химией отравляющих веществ, и это дело меня весьма заинтересовало. Хорошее занятие для злых, обиженных жизнью людей – ты бы послушал, с каким сладострастием наш профессор смакует подробности о токсичности того или иного газа, жуть берет».
Гроссман выбрал наконец область, его интересовавшую, да еще и перспективную – с точки зрения поисков работы. Соответственно отметил: «В общем, могу сказать, что я работаю, время свое провожу разумно и с этой стороны собой вполне доволен. Сорвал я первый плод с древа литературного гонорара, и сей плод буквально тает в кармане – расплатился с частью долгов – они у меня долезли до 100 р., уплатил за квартиру и еще осталось 60 рублей, получил твоих 80, значит, смогу поехать в Бердичев, повезти туда Галю и еще обратно с ней вернуться. В общем, числа до 25 января я обеспечен, а там еще чего-нибудь подвернется. Я тебе хочу еще раз сказать, батько мой дорогой, чтобы в своих расчетах относительно того, бросать или не бросать институт, ты меня не принимал во внимание. Как-нибудь просуществую».
Непонятным оставалось, как именно «просуществует». Объяснений же не было: «Что тебе сказать о себе еще? Я работаю и в этом отношении чувствую себя хорошо, но отъезд Гали меня здорово допекает – я скучаю по ней очень здорово. Не знаю, чем это кончится, университетские бюрократы до сих пор умудряются не дать ответа относительно ее перевода. Если ее, в конце концов, переведут, я ее обязательно перевезу в Москву. Будет, что будет, как-нибудь промучаемся вместе, но, выражаясь высоким слогом, “без нее я не могу жить”. А если не переведут, то не представляю себе, как мы устроимся, во всяком случае, будет весьма и весьма скверно. Это, пожалуй, единственная моя болезнь, в остальном все как будто благополучно».
Из письма следует, что думал он, прежде всего, о возможности «перевезти» жену в Москву, а для совместного быта изыскивал способы жить гонорарами. Не получалось, чтобы «с литературой пока покончил». Еще и сообщил несколько позже: «Батько, я мало пишу о своих занятиях, потому что они мне порядком осточертели, а не потому, что дела мои обстоят плохо. Впрочем, в последнем письме я, кажется, писал об этом предмете, и мне не хочется снова повторять. Из университета меня не вышибут, конечно, кончу я его благополучно, только вот когда кончу? Может быть, к весне, а может, быть на 2–3 месяца позже, но, так или иначе, дело близится к “роковой развязке”».
