Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток
Таким образом, неизвестный автор «Песни Арфиста» утверждает крамольную для официальной религии Египта мысль: бесполезно строить пирамиды и гробницы для умерших, они все равно рухнут. Более того, главной загадкой для человека остается то, что откроется ему по ту сторону его земного бытия. В сущности, он ничего не знает об этом (не об этом ли будет размышлять в своем знаменитом монологе «Быть или не быть…» шекспировский Гамлет?):
Никто еще не приходил оттуда,
Чтобы рассказать, что там,
Чтоб поведать, чего им нужно,
И наши сердца успокоить,
Пока мы сами не достигнем места,
Куда они удалились. [101]
Однако утверждением этой страшной для человека тьмы неизвестности после смерти не ограничивается «Песнь Арфиста». Быть может, только на фоне этой бездны и ощущения краткости жизни нам дано по-настоящему осмыслить и оценить красоту каждого ее мгновения, по-настоящему научиться радоваться жизни как самому бесценному дару:
А потому утешь свое сердце.
Пусть твое сердце забудет
О приготовленьях к твоему просветленью.
Следуй желаньям сердца,
Пока ты существуешь.
Надуши свою голову миррой,
Облачись в лучшие ткани.
Умасти себя чудеснейшими благовоньями
Из жертв богов.
Умножай свое богатство.
Не давай обессилеть сердцу.
Следуй своим желаньям и себе на благо.
Свершай дела свои на земле
По веленью своего сердца,
Пока к тебе не придет тот день оплакиванья.
Утомленный сердцем[80] не слышит их криков и воплей,
Причитания никого не спасают от могилы.
А потому празднуй прекрасный день
И не изнуряй себя.
Видишь, никто не взял с собой своего достоянья.
Видишь, никто из ушедших не вернулся обратно. [101]
В свое время Б. А. Тураев первым указал на общечеловеческий смысл размышлений Арфиста, на их переклички с отдельными фрагментами аккадского «Эпоса о Гильгамеше» и древнееврейской Книги Экклесиаста, также говорящих о бренности бытия и необходимости вопреки этому радоваться жизни. В Книге Экклесиаста читаем:
Во всякое время да будут белы твои одежды,
И пусть не оскудевает на голове твоей умащенья;
Наслаждайся жизнью с женщиной, которую любишь,
Все дни твоей тщетной жизни…
…И сладок свет, и благо очам – видеть солнце,
Ибо если много дней человек проживет,
То да радуется каждому из них —
И помнит о днях темноты, ибо тех будет больше:
Все, что наступит, – тщета.
Радуйся, юноша, молодости своей,
И в дни юности твоей да будет сердцу благо;
И ходи по путям, куда влечет тебя сердце…
Однако на фоне сходства настроений еще выразительнее различия ментальностей, религиозных мироощущений. Если неведомый автор Книги Экклесиаста ставит роковые вопросы о смыслоутратах, предпринимая усилия преодолеть абсурдность бытия и обрести смысл, призывая каждый свой шаг (в том числе и радование жизни) соизмерять с волей Божьей, то столь же неведомый и более древний автор «Песни Арфиста» призывает прежде всего следовать веленьям сердца, ценить земные блага и в то же время помнить об их относительности. Сочиняя погребальную песнь, он, в сущности, поет гимн жизни. Однако для многих египтян, особенно в эпоху кризиса, загробное существование было прекрасной мечтой, единственной альтернативой тяжкой, несправедливой, безобразной жизни. «Песни Арфиста» явно возражает такая же анонимная «Похвала смерти»:
Мне песни известны, что издревле взывают со стен усыпальниц,
Бытие восхваляя земное обители вечной в ущерб.
Зачем они сводят на нет славу загробного мира, —
Страны справедливой, блаженной, где страху нет места,
Обители упокоенья, чьим жильцам омерзительны распри,
Где нечего ближних бояться, ибо нету вражды в этом крае?
Разве долго продлится пора гостеванья земного?
Время, как сон, промелькнет,
И «добро пожаловать!» – скажут
В полях Заката[82] пришельцу.
Кажется, под этими словами подписался бы Разочарованный – безымянный герой поэмы «Беседа [Спор] Разочарованного со своей душой», с той лишь разницей, что жизнь не кажется ему быстро мелькающим сном, но тяжкой и длительной вереницей кошмаров. Одно из самых знаменитых и загадочных произведений эпохи Среднего царства имеет форму поэтического философского диалога между человеком и его «душой», т. е., собственно, внутреннего диалога; одновременно в такой форме выражены полярные взгляды на жизнь и смерть, на загробное существование. Окончательно разочаровавшийся в жизни человек хочет покончить с собой и приводит доказательства необходимости своего решения, но против этого возражает его «душа». Слушая жалобы Разочарованного, «душа» говорит о ценности жизни, о том, что стоит жить вопреки всему и радоваться жизни, что бесполезно заботиться о заупокойном ритуале, строить пирамиды и гробницы – все равно они разрушатся (многие строки в ответах «души» варьируют мысли «Песни Арфиста»).
Финал поэмы остается открытым: неизвестно, удалось ли «душе» переубедить Разочарованного. Однако главное содержание поэмы (и главную силу ее поэтического воздействия) несут в себе жалобы Разочарованного, в которых он изливает свои скорбь и страдания в связи с тем, что видит вокруг и переживает внутри себя. В этих жалобах не только выражается внутренняя смута и неустроенность, но и предстает картина тревожного и смутного времени: распадение всех и всяческих связей, упадок нравственности, социальная несправедливость, победоносное шествие зла.
Развертывание жалоб имеет определенную логику, следуя принципу «от внутреннего к внешему и обратно». Все начинается с осквернения имени человека, а значит, с попрания его духовной сущности, ощущения им своей бесприютности и обреченности на гибель в этом страшном мире. Не случайно в «Первой жалобе» каждая трехстишная строфа вводится анафорой «Видишь, имя мое ненавистно // И зловонно, как…»:
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как птичий помет
В летний полдень, когда пылает небо.
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как рыбьи отбросы
После ловли под небом раскаленным.
…Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как дыханье крокодилье,
Как житье с крокодилами в соседстве.
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как напраслина, которой
Очернили жену перед мужем.
Видишь, имя мое ненавистно
И зловонно, как навет непристойный
На отрока, чистого сердцем.
Далее лирический герой переходит от субъективного переживания оскорбления и униженности своей духовной сущности к констатации своего собственного беспредельного одиночества, невозможности взаимопонимания между людьми (анафорический рефрен «Второй жалобы» – «Кому мне открыться сегодня?»), нарушения всех нормальных связей между людьми, наконец – к воссозданию картины страшного морального и социального зла:
Кому мне открыться сегодня
Братья бесчестны,
Друзья охладели.
Кому мне открыться сегодня?
Алчны сердца,
На чужое зарится каждый.
Кому мне открыться сегодня?
Раздолье насильнику,
Вывелись добрые люди.
…Кому мне открыться сегодня?
Над жертвой глумится наглец,
А людям потеха – и только!
Кому мне открыться сегодня?
У ближнего рады
Последний кусок заграбастать! [98]
В жалобах Разочарованного очевидны подступы к роковому вопросу теодицеи – вопросу осмысленности мира и благости богов перед лицом очевидной несправедливости жизни, процветания злодеев и страдания невинных. И задолго до того, как праведник Иов выскажет горький упрек Богу и наиболее четко сформулирует болезненный вопрос теодицеи: «Из города стоны людей слышны, // и души убиваемых на помощь зовут; // и этого не прекратит Бог!» (Иов 24:12; здесь и далее перевод С. Аверинцева)[85]; «Предал Он землю во власть злых, // завесил лица судей земли; // а если не Он, кто еще?» (Иов 9:24)[86], сходные проблемы поставит в своих горьких речах египетский Разочарованный:
Кому мне открыться сегодня?
Злодею – доверие,
Брата – врагом почитают.
…Кому мне открыться сегодня?
Нет справедливых,
Земля отдана криводушным. [99]
В поэме не случайно видят настроения и мотивы, созвучные не только Книге Иова, но и Экклесиасту, горько констатирующему:
Есть зло, – видал я под солнцем, —
Что от имеющего власть исходит заблужденье:
Поставлена глупость на высокие посты,
А достойные внизу пребывают.
В «Беседе Разочарованного со своей душой», быть может, впервые отмечен особый психологический феномен: в эпоху шатаний и потрясений человек так одинок и отчужден от всех, что именно с чужими ему легче отвести душу:
