Андрей Ранчин - Вертоград Златословный
А. Л. Никитин в категорической форме утверждает, что эпитет князя Олега в Слове — Гориславич — восходит к имени Горислав (женское парное имя — Горислава), производному не от «горя», а от «горения славою»; прозвище Рогнеды он интерпретирует так же [Никитин 2004. С. 658–659]. Однако по крайней мере в прозвище Рогнеды, как свидетельствует контекст летописного сказания, сема «горе» безусловно содержится.
А. А. Потебня предполагал, что прозвище Олега «Гориславич/Гориславлич» не первично, а возникло при переписывании вследствие фонетичесой игры: первоначально он не именовался Гориславичем, но приобрел это прозвание под влиянием находившегося далее выражения «горе сеялось» («сеяшется горе»). См.: [Потебня 1914. С. 56].
Так или иначе, соотнесенность прозвища «Гориславлич / Гориславич» с лексемой «горе» в тексте очевидна.
Перечень примеров отчества «Гориславич» из древнерусских текстов см., например, в кн.: [Зимин 2006. С. 347].
491
А. А. Косоруков выступил с гипотезой, что фрагмент Слова, посвященный Всеславу, является пародией на прославлявшие полоцкого князя песни, в том числе и сочиненные Бояном. Свидетельство пародийности фрагмента исследователь усматривает в нарушении хронологии: сначала сообщается о вокняжении Всеслава в Киеве, затем о походе из Киева (?) на Новгород и после этого — о походе из Новгорода на Немигу. На самом деле, напоминает ученый, последовательность событий была иной [Косоруков 1992. С. 124–228]. По мнению А. А. Косорукова, в эпических сказаниях о Всеславе также не соблюдалась хронология деяний князя, и автор Слова пародирует эту особенность «слав» полоцкому князю, отказывается от героизации князя-зачинателя усобиц.
Гипотеза А. А. Косорукова очень уязвима. Во-первых, предположение о несоблюдении хронологии в эпических сказаниях о Всеславе (между прочим, до нас не дошедших) снижает убедительность толкования хронологических «перестановок» в Слове как пародийных. Во-вторых, Боян вовсе не славит в своей «припевке» полоцкого властителя. Кроме того, в Слове о полку Игореве Всеслав изображен смелым и неутомимым воином, а «время Всеслава и Ярослава» явно противопоставлено нынешнему как героическое — бесславному.
Не связаны ли нарушения хронологии деяний Всеслава с его чародейством: «перерыскиваюший» путь великому Хорсу-Солнцу князь как бы обращает время вспять или, точнее, действует в некоем мифологическом пространстве, не отмеченном линеарно направленным временем?
Впрочем, высказывалось мнение, что Хоре в Слове не является солярным божеством: «ни откуда не следует, чтобы Хоре был богом солнца. Чтобы получить такое понимание, пришлось уже совершенно фантастически толковать контекст „Слова о полку Игореве“, в котором упоминается это языческое божество. Про Всеслава сказано, что он за одну ночь волком домчался от Киева до Тьмутараканя <…>
Последний стих („великому Хърсови влъкомъ путь прерыскаше“. — А.Р.) принято понимать так, что Всеслав пересек путь солнцу. Но ведь дело идет о ночи?! Как можно вызывать представление о солнце при описании скорости ночного пути? Напротив так ясно станет это место и такое яркое представление о быстроте рысканья волком Всеслава получится, как только мы допустим, что великий Хърсъ — nomen gentis, а отсюда nomen loci. Великь Хърсъ, т. е. обширна та местность, где поклонялись Хорсу, а ее пробежал Всеслав за одну ночь» [Аничков 2003. С. 241].
492
Обыкновенно предполагается, что для автора Слова победа над Шаруканом ассоциируется с Владимиром Мономахом, а не с Олегом. Действительно, в известии Повести временных лет под 6615 (1107) г. инициатива похода и решающая роль в победе приписаны Владимиру Мономаху [ПВЛ. С. 119–120]. Однако, как известно, дошедший до нас текст Повести был отредактирован в промономаховском духе (так называемые вторая и третья редакции); см. об этом прежде всего классические работы А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова: [Шахматов 2002–2003. Кн. 2. С. 537–539, 543–554]; [Приселков 1996. С. 80–84]. Автору Слова о полку Игореве могли быть известны иные письменные источники, в которых роль Мономаха не была бы так сильно акцентирована; мог он следовать и устной традиции, сохранившей память о походе. Автор Слова неизменно интересуется судьбой Ольговичей, о Мономахе же бесспорно упоминает лишь единожды, причем отнюдь не в панегирическом тоне, так что победа 1107 г. для него, видимо, соотнесена именно с личностью Олега Святославича. Параллель «1107 год — 1185 год» поддерживается благодаря тому, что в событиях начала века участвовали дед Игоря Олег Святославич и дед Кончака Шарукан, герои современных событий — их внуки. См. более подробное обоснование этой точки зрения в моей книге: [Ранчин 2007. С. 42–44].
493
Согласно сообщению Ипатьевской летописи, Игорь возвратился в Новгород-Северский, затем приехал в Чернигов и только после этого отправился в Киев к великому князю Святославу. См.: [ПСРЛ Ипатьевская 1998. Стлб. 651].
494
[Соколова 1990]. Еще Е. В. Барсов понимал «века Трояни» как патриархальную эпоху, когда Троян был «прародителем славянского рода» [Барсов 1887. С. 383–384].
495
По толкованию А. А. Зимина, «[с]ам путь „в тропу Трояню чресь поля на горы“ соответствует пути с Украины на Карпаты» [Зимин 2006. С. 318].
496
[Балдур 1959]. О символике Дуная в славянской народной культуре см., в частности: [Соколова 1993. С. 41].
497
Перечень работ и обзор гипотез о болгарском происхождении Бонна см. в статье: [Никитин 1992].
498
[Клейн 1996]. Еще А. В. Лонгинов понимал «седьмой век Троянь» как выражение с эсхатологической семантикой: это XI в. на Руси, время первого появления половцев и отмеченного Повестью временных лет солнечного затмения; исследователь связывал «седьмой век» с седьмым тысячелетием в эсхатологическом апокрифе Откровение Мефодия Патарского. См.: [Лонгинов 1911. С. 35–36]. Ср.: «Принимая за положение бесспорное, что число семь имеет в народной поэзии иногда значение эпическое, я подозреваю весьма искусное и вполне подобающее солнечному потомку Трояну сплетение певцом года первого опустошительного набега на Русь, когда Мономах был семилеткой, с тем седьмым тысячелетним веком (в апокрифическом Слове Мефодия Патарского), к которому приурочивается нашествие Агарян, разорение ими разных стран и ужасное положение побежденных, после чего идет рассказ о нарождении антихриста» [Лонгинов 1892. С. 124–125]. Слово «век» в выражении «на седьмомъ веце Трояни» А. В. Лонгинов трактует, приводя и другие примеры из Слова, как «годы», «возраст», но не «столетие», указывая как параллель польское «wiek». Выражение «были вечи Трояни, — минули лета Ярославля» он понимает как сообщение о смене эпохи Ярослава Мудрого (ум. в. 1054 г.) эпохой Мономаха-Трояна (р. в 1053 г.). См.: [Лонгинов 1892. С. 117].
Д. Н. Дубенский, считавший Трояна Владимиром I, полагал, что «седьмой век» это 7, умноженное на 7, то есть 49; 49 лет прошло со Владимира I до 1064 г., — времени Всеслава Полоцкого (см.: [Слово 1844. С. 186–187, примеч. 174].
499
[Косоруков 1986. С. 44–50, 126]; [Косоруков 1992. С. 167–171, 225].
500
Ср., например, характеристику правления Владимира I и его сына Ярослава в кн.: [Пресняков 1993. С. 30–34].
501
Ср. общее свойство «преодолевать время» у «Велесова внука» Бояна, уподобленного соловью, у Игоря, вырвавшегося из плена — «смерти» (он оборачивается волком, горностаем и птицами и возвращает Руси прошлую радость) и, возможно, у князя-чародея Всеслава.
502
Об особой отмеченности категории «начала» в Слове и в летописях см.: [Лотман 1992б. С. 231–232].
Ср. об идеализации прошлого в эпосе: «Для эпического мировоззрения „начало“, „первый“, „зачинатель“, „предок“, „бывший раньше“ и т. п. — не чисто временные, а ценностно-временные категории, это — ценностно-временная превосходная степень, которая реализуется как в отношении людей, так и в отношении всех вешей и явлений эпического мира: в этом прошлом все хорошо, и все существенно хорошее („первое“) — только в этом времени» [Бахтин 1975. С. 458].
503
Битва Игоря с половцами приобретает в Слове тотальное значение и по существу описывается уже в самом начале, когда Игорь видит своих воинов как бы прикрытыми тьмой (то есть убитыми). В этой связи реплика князя «Луцежъ бы потяту быти, неже полонену быти…» (с. 5), произнесенная в момент затмения и кажущаяся Б. А. Рыбакову контекстуально не мотивированной и поэтому трактуемая им как укор автора самонадеянному князю [Рыбаков 1991. С. 68–69], напротив, представляется очень уместной: именно в этом фрагменте затмение — и есть битва, Игорь произносит слова, обыкновенно изрекаемые перед самым началом сражения.
