Коллектив авторов - Пристальное прочтение Бродского. Сборник статей под ред. В.И. Козлова
Сравнение горящих дров с женской головой продолжается далее:
Как золотится прядь,
слепотою грозя!
С лица ее не убрать.
И к лучшему, что нельзя.
Строфа открывается восклицанием лирического «я», очарованного созерцанием огня, и завершается двумя утверждениями. «Прядь», о которой идет речь в приведенных строках, визуально похожа и на язык пламени, и на женские волосы. Так женщина уподобляется огню, который в свою очередь представляется женщиной. Образ огня при этом развивается в двух плоскостях, которые оказываются неотделимы друг от друга. Лирический герой смотрит на пылающие дрова и угадывает в их очертаниях женщину, благодаря чему в его душе разгорается пламя. Огонь, таким образом, становится и образом, раскрывающим чувства самого героя. Лирический субъект восхищается яркой красотой, которая грозит слепотой. Но и сама яркость выражает силу переживания лирического «я», степень развития его чувства. В утверждениях строфы содержится указание на то, что убрать прядь с лица невозможно, и это к лучшему. Может возникнуть вопрос: почему к лучшему? Убрать прядь с лица — значит не смотреть на огонь или вовсе затушить его. Тогда «и к лучшему, что нельзя» — это указание на желание героя наблюдать огонь, женщину, не гасить возможность созерцания прекрасного, вызывающего лучшие воспоминания и ассоциации.
Следующая строфа:
Не провести пробор,
гребнем не разделить:
может открыться взор,
способный испепелить.
Прядь не только нельзя убрать с лица, но и «провести пробор», разделить гребнем, то есть прикоснуться к ней каким-либо образом, — не представляется возможным. Любое прикосновение способно либо ослабить процесс горения, либо, напротив, усилить его до самой крайней точки. В последнем случае возгорание может привести к тому, что откроется «взор, способный испепелить». Ранее могло показаться, что развивается только визуальное сравнение, что лирический герой не знаком с той женщиной, на которую похожи горящие дрова. Но появление «взора» в конце третьей строфы стихотворения означает, что образы, которые герой видит в огне, являются воспоминаниями — ведь лирический субъект будто бы заранее знает, какой взор может открыться. Каждый новый виток воспоминаний еще больше воспламеняет чувства героя. Таким образом, визуальное сравнение огня с женской головой лишь обращает внешний процесс горения во внутренний. И. Шайтанов обозначил это как «сердце вместо дров оказывается охваченным пламенем»[48]. Далее:
Я всматриваюсь в огонь.
На языке огня
раздается «не тронь»
и вспыхивает «меня!»
От этого — горячо.
Я слышу сквозь хруст в кости
захлебывающееся «еще!»
и бешеное «пусти!».
Лирический герой продолжает смотреть в огонь. Но если раньше женщина угадывалась в пламени только визуально и ассоциативно, то теперь лирический субъект слышит слова, которые она произносит в порыве страсти. Женщина ассоциируется уже не только с огнем, но и с чувством. Становится понятно, какое пламя разгоралось в душе лирического субъекта: страсть. Пылающие дрова вызывают воспоминания о женщине, которая является знаком страсти и рождает это чувство в душе героя. Таким образом, лирическое «я» всматривается в огонь внешнего пространства и в пламя своего внутреннего мира одновременно. При этом он видит конкретную сцену, в которой участвуют двое — он с «захлебывающимися» объятьями и она, в порыве чувства произносящая «пусти!». Это сцена из прошлого лирического субъекта, процесс горения напоминает ему о ней. Герой видит вспышку пылающих дров, и первое, что звучит на языке огня: «Не тронь» и «меня!». Вспышка — этап еще большего возгорания, она являет опасность для человека. От нее становится «горячо». А так как огонь — это и женщина, и чувство к ней, можно предположить, что неприступность женщины, то, что она не допускает сознание героя полноценно «прикоснуться» к страсти, только разжигает в нем желание дотронуться до огня. И. Шайтанов указывает на то, что «огонь из камина воспламеняет воспоминания страстью, спустя годы возвращающейся в своей физической реальности». В этом воспоминании лирический герой уже не просто созерцатель, он — действующее лицо. Он заново переживает с женщиной момент пылающей страсти, но происходит это в его памяти, и происходящее напрямую связано с созерцанием огня. Именно пламя подталкивает лирического героя к воспоминаниям. Образ огня, кроме того, в данных строках передает интенсивность происходящего. А апогеем физической страсти становится «хруст в кости», который мог быть расслышан и в потрескивании дров в камине.
Но по мере того, как лирический субъект углубляется в свои воспоминания, характеристика пространства и времени меняется.
Пылай, пылай предо мной,
рваное, как блатной,
как безумный портной,
пламя еще одной
зимы! Я узнаю
патлы твои. Твою
завивку. В конце концов —
раскаленность щипцов!
В первых пяти строфах стихотворения лирический герой пассивно созерцал огонь, а если и действовал, то только в своем воображении. В приведенных же строках временной регистр переключается — читатель слышит голос того самого человека, который сидит зимой перед горящим камином. Он впервые обращается напрямую к пламени. Само «горение» становится ключевым собеседником. Лирический субъект просит, даже приказывает огню продолжать пылать. Слова «еще одной зимы!», «я узнаю» указывают на цикличное время в жизни лирического «я». Конкретный вечер, в который герой смотрит на огонь, говорит с ним, происходит каждую зиму. Эта цикличность подчеркивает драматизм ситуации.
Интересно, что здесь, как и в первой строфе, где говорится о дровах, вновь возникает предмет бытовой жизни. На этот раз — щипцы, которыми подбрасываются дрова в огонь. То есть ими разжигается пламя и вместе с тем завиваются «патлы» огня. Таким образом, герой сам разжигает свою страсть, одновременно «завивая» время из линейного в цикличное, круговое.
Предыдущие пять строф развивались в совершенно ином ключе. Лирический герой молчаливо созерцал пылающие дрова и угадывал в них женщину, которая разжигала в нем страсть и вызывала яркие воспоминания. Но уже в шестой строфе ситуация меняется: лирический субъект вступает в диалог с огнем — одновременно со своей страстью и ее предметом. Разработка центральной метафоры перешла на новую неожиданную стадию.
Ты та же, какой была
прежде. Тебе не впрок
раздевшийся догола,
скинувший все швырок.
После эмоциональных восклицаний в предыдущих двух строфах, эти строки поражают своим спокойствием. Она состоит из двух утверждений, которые на первый взгляд адресованы женщине. Но в этой строфе лирический субъект впервые обращается и к пламени своей души. Оказывается, что не только переживания повторяются, но и страсть в его душе разжигается вместе с огнем в камине каждую зиму. Начиная с шестой строфы, лирическая ситуация будто бы проигрывается заново, только принципиально иначе: герой не просто смотрит в огонь и видит в нем образы, он узнает в огне уже являвшуюся не раз женщину, посредством нее разжигает уже знакомую страсть и вступает в прямой диалог с нею.
Только одной тебе
и свойственно, вещь губя,
приравниванье к судьбе
сжигаемого — себя!
Впивающееся в нутро,
взвивающееся вовне,
наряженное пестро,
мы снова наедине!
Это продолжение разговора лирического «я» со своим чувством. Здесь впервые проговаривается мысль о том, что судьбой сжигаемого становится сама страсть. Она охватывает огнем, сжигает дотла и только затем утихает. Это на лирическое «я» надо примерять «судьбу сжигаемого», это он — «дрова». Здесь сталкивается линейное время сжигания дотла и цикличное календарное время. Лирический субъект включен в то и другое. Для лирического субъекта линейное время — внутренний сюжет, передающий логику страсти. Календарное время — внешнее, в него вписан человек, сидящий у камина.
Это — твой жар, твой пыл!
Не отпирайся! Я
твой почерк не позабыл,
обугленные края.
В этой строфе продолжается эмоциональное обращение лирического героя к огню внутри себя. Но масштаб этого пламени внезапно растет. Впервые лирический субъект будто бы полемизирует с ним: «Не отпирайся!». Словно чувство что-то отвечает герою, не соглашается с ним. О каком «почерке» и «обугленных краях» лирическое «я» говорит? Это «почерк» самой страсти, хотя и этот атрибут может принадлежать женщине. В строфе вновь содержится указание на цикличность времени: лирический субъект «не позабыл» почерка.
