Роман Пересветов - Тайны выцветших строк
Разгоревшаяся в Петербурге дискуссия не могла, конечно, ускользнуть от внимания московских историков и исследователей старины, объединенных в Московском обществе истории и древностей российских. Ведь если эта библиотека, вопреки утверждениям петербургских скептиков, все же уцелела, то искать ее надо было в древнем Московском Кремле. Особенно сильно задели эти споры крупнейшего знатока старой Москвы и, в частности, кремлевских древностей Ивана Егоровича Забелина.
Все ждали с интересом, что скажет маститый ученый: где искать библиотеку и следует ли ее вообще искать?
Забелин уже давно пытался с помощью летописей уточнить предполагаемое местонахождение библиотеки. При жизни Грозного оно могло быть известно лишь немногим его приближенным. Но почти все они были царем казнены.
В «Хронике Ниенштедта» было только одно наводящее указание: библиотека помещалась в двух или трех каменных сводчатых подвалах «вблизи царских покоев». И. Е. Забелин не придавал значения разноречиям в тексте рукописей. Говорилось ли в них о подвалах или склепах, то есть подклетах, двух или трехсводчатых, ясно было одно: Иван Грозный хранил свою библиотеку под землей в тщательно спрятанном от посторонних глаз помещении.
Присутствие при осмотре книг Веттерманом царского казначея, также казненного впоследствии Никиты Фуникова, свидетельствовало, по мнению Забелина, о том, что «книгохранительница» состояла в его ведении и находилась где-нибудь на казенном дворе, — так называлось здание, стоявшее возле Благовещенского собора, у его алтаря с южной стороны. Оно соединялось с царскими палатами переходами или сенями. Поэтому и собор назывался «Что на сенях».
К казенному двору, утверждал Забелин, относились также и белокаменные подклеты, на которых был воздвигнут Благовещенский собор. Эти подклеты, по-видимому, имели особое устройство, так как их в то время называли «казнами».
Установив по древним летописям, что до постройки казенного двора царская казна помещалась под одной церковью, своды которой при Иване III внезапно рухнули, Забелин, основываясь на свидетельстве летописца, допускал, что библиотека Ивана Грозного могла помещаться в каком-нибудь сводчатом казенном подклете, расположенном позади средней золотой палаты, недалеко от жилых деревянных царских хором.
Допуская также, что библиотека могла уцелеть при всех пожарах, происходивших до 1570 года, когда книги из нее были показаны Веттерману, Забелин, однако, ставил под сомнение ее сохранность после жесточайшего пожара 1571 года, уничтожившего всю Москву. Тогда «на царском дворце, в каменных палатах, даже и железные связи перегорели и разрушились от огня, а в городе церкви каменные от пожара расседались и люди в каменных церквях и каменных погребах горели и задыхались… Всякое богатство и все добро погорело».
Если библиотека помещалась в казенных подклетах Благовещенского собора или рядом с церковью Святого Лазаря, как предполагал Тремер, она не могла бы уцелеть и, по мнению Забелина, непременно погибла бы от огня.
В качестве веского довода в защиту своего предположения, что библиотека Ивана Грозного сгорела вскоре после осмотра книг Веттерманом, Забелин привел еще один аргумент: о существовании библиотеки не упоминается ни в одном документе, относящемся к более позднему времени. Грозный не имел основания скрывать ее от своего сына, ставшего впоследствии царем, Федора Иоанновича. О ней должен был бы знать и такой просвещенный государственный деятель, каким был патриарх Филарет. Он сам был обладателем ценного собрания рукописей, положившего основу патриаршей библиотеке. Составляя опись царской казны, дьяки не всегда приводили названия находившихся в ней иностранных книг, но обязательно указывали их внешние приметы, так как книги в то время были большой ценностью, а книги царские украшались особенно дорогими переплетами. Могло ли ускользнуть от учета упоминаемое в «списке Дабелова» собрание восьмисот редчайших книг в ценных золотых переплетах?
«Такое количество книг, — утверждал Забелин, — не могло быть потеряно не только из памяти дьяков и казначеев, но и простых дворцовых служителей, близких к царскому книгохранилищу, потому оно не могло быть по небрежности или по забвению закладено и замуровано в каком-нибудь казенном подвале».
Все эти доводы казались убедительными, почти неотразимыми. Но как раз в разгар этих споров один скромный сенатский чиновник, М. Г. Деммини, сообщил Забелину, что, роясь в старых делах правительствующего сената, он нашел в архиве монетной канцелярии пачку документов большой давности, относившихся к началу XVIII века и рассказывавших о многолетних розысках в Кремле подземного сокровища, проводившихся по повелению самого царя Петра.
В декабре 1724 года в Петербург на попутной подводе прикатил из Москвы бывший пономарь московской церкви Рождества Иоанна Предтечи, «что за Преснею», Конон Осипов и подал в канцелярию фискальных дел пространное «доношение», в котором писал:
«Есть в Москве под Кремлем-городом тайник, а в том тайнике есть две палаты, полны наставлены сундуками до стропу (то есть до сводов). А те палаты за великою укрепою; у тех палат двери железные, поперег чепи в кольца проемные, замки вислые, превеликие, печати на проволоке свинцовые, а у тех палат по одному окошку, а в них решетки без затворов.
А ныне, — сообщал пономарь, — тот тайник завален землею, за неведением, как веден ров под Цехаузной двор и тем рвом на тот тайник нашли на своды, и те своды проломаны и, проломавши, насыпали землю накрепко».
Пономарь писал, что об этих подземных палатах он доносил на словах еще в 1718 году ведавшему в то время всякого рода тайными делами Преображенского приказа князю Ивану Федоровичу Ромодановскому. «И князь велел его допросить, почему стал он о тех палатах сведом. И он сказал: стал сведом Большие казны от дьяка Василья Макарьева. Сказывал он, был де он по приказу благоверные царевны Софии Алексеевны посылай под Кремль-город в тайник и в тот тайник пошел близь Тайницких ворот, а подлинно не сказал, только сказал подлинно, куды вышел — к реке Неглинной, в круглую башню, где бывал старый точильный ряд.
И дошел оный дьяк до вышеупомянутых палат и в те окошка он смотрел, что наставлены сундуков полны палаты; а что в сундуках, про то он не ведает; и доносил обо всем благоверной царевне Софии Алексеевне, и благоверная царевна по государеву указу в те палаты ходить не приказала.
А ныне в тех палатах есть ли что, про то он не ведает…»
Пономарь сообщал также, что после снятия допроса князь Ромодановский приказал ему с одним подьячим осмотреть место расположения тайника.
«…И дьяки Василий Нестеров и Яков Былинской, — продолжал свой рассказ Осипов, — послали с ним подьячего Петра Чечерина для осмотра того выхода; и оной подьячий тот выход осмотрел и донес им, дьякам, что такой выход есть, токмо завален землею. И дали ему капитана для очистки земли и 10 человек солдат и оной тайник обрыли в две лестницы обчистили и стала земля валиться сверху…»
Руководивший земляными работами капитан потребовал еще людей для предотвращения обвала; но «дьяки, — жаловался пономарь, — людей не дали и далее им идти не велели, и по сю пору не исследовано…»
Это «доношение» было оглашено в Сенате в присутствии самого императора Петра I, который наложил на нем резолюцию: «Освидетельствовать совершенно вице-губернатору».
Как видно из найденных в архиве Сената документов, обратный путь из Петербурга в Москву пономарь совершил уже на казенный счет. По приговору Сената ему была предоставлена ямская подвода и выданы «кормовые» и прогонные деньги — по гривне в день. Столько он должен был получать ежедневно и в Москве, «пока оное дело освидетельствуется».
Московскому вице-губернатору Воейкову в тот же день расчетливый Сенат послал указ, подписанный четырьмя государственными деятелями: князьями Репниным и Юсуповым и графами Апраксиным и Петром Толстым, «чтобы он свидетельствовал о той поклаже без всякого замедления, дабы пономарю кормовые деньги даваны туне не были».
На связанные с «исканием поклажи» земляные работы было истрачено всего пятьдесят один рубль шесть копеек, когда из московской сенатской конторы в Петербург уже было отправлено донесение, что «с начала де искания той поклажи ничего не сыскано, да и впредь начаяться[13] невозможно». Ввиду того что «к пользе никакого виду нет», контора запрашивала, «впредь ему, Осипову, у того изыскания быть ли и на материалы и корм деньги давать ли?»
В это время Петра I, давшего ход «доношению» пономаря, уже не было в живых, и из канцелярии фискальных дел прибыл приказ: «той поклажи больше не искать и кормовых денег Осипову не давать».
Должно быть, рассказ о хранящихся под землей сундуках, поведанный перед смертью бывшим дьяком Большой царской казны Василием Макарьевым, произвел неизгладимое впечатление на пономаря Конона Осипова и был очень убедительным, если через девять лет, 13 мая 1734 года, несмотря на неудачу первых поисков, этот же пономарь подал в Сенат новое донесение, в котором сообщал:
