Виктор Шкловский - Заметки о прозе Пушкина
«Что за прелесть Бабушкин Кот! Я перечел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Аркадием Фалалеевичем Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повертываю голову и выгибаю спину. Погорельский ведь Перовский, не правда ли?»
Пушкин здесь ошибся в имени кота.
Черный кот колдуньи обратился в чиновника, который странным образом повертывал головой, из приятности выгибал круглую спину; звали его Аристарх Фалалеевич Мурлыкин.
Демонская его сущность рассказана подробно, но в то же время он дан пародийно.
«Маша смотрела из окна и видела, как Аристарх Фалалеич сошел с лестницы и, тихо передвигая ноги, удалился; но дошед до конца дома, он вдруг повернул за угол и пустился бежать, как стрела. Большая соседская собака, с громким лаем, во всю прыть кинулась за ним, однако не могла его догнать».
Издателю «Русского инвалида» и этого показалось мало, он дал свою развязку, в которой объяснялось, что бабушка не была колдунья.
Книга Погорельского «Двойник, или мои вечера в Малороссии», изданная в 1828 г., содержит четыре повести, связанные между собою разговорами автора с собственным двойником. Эти повести и особенно рассказы по тону напоминают появление графини.
Например, пересказывая штиллинговскую теорию духов, Погорельский говорит, что к одному человеку приходил покойный профессор, живший прежде в той же комнате.
Призрак ничего не говорил, но делал движения губами, как будто курил трубку.
Оказалось, что покойник забыл заплатить за курительный табак.
Погорельский комментирует этот рассказ:
«Я воображаю себе, – отвечал я, – какая бы в России сделалась суматоха, если б у нас вошло в моду, чтобы люди, не заплатившие долгов своих, являлись после смерти и делали знаки!»
Призраки Погорельского ходили уже в литературе реалистическо-романтической, поэтому в них было много пародийного и бытового, – например, у призрака старого капуцина отмечался плохо выстиранный колпак, призраки католические и лютеранские ссорились, призраки кряхтели и даже издавали вредные испарения.
Манера появления «пиковой дамы» поэтому не противоречила литературным обычаям того времени. Она пришла так, как приходит «белая женщина» у Погорельского. Ее требования тоже обычны. Призраки 30-х годов любили завершать незавершенные свои житейские дела.
Можно сказать, что «Пиковая дама» как призрак несколько старомодна. Между прочим, она обманывает Германа, поставив ему условие и не выполнив своего обещания.
Герман не бросает Лизу, по крайней мере это не оговорено Пушкиным; между тем туз сменился пиковой дамой, и Герман проигрывает.
Я дал подробную характеристику «Пиковой дамы» потому, что мне важно установить отсутствие мистического содержания в повести.
Герман романтик, заключающий договор с духами, работает, исходя из мистического шаблона.
Строение повести повторяет частично строение «Гробовщика». Ее мистичность мерцает, то появляясь, то исчезая.
Фантастичен выигрыш двух карт подряд, но проигрыш реалистичен.
Пушкин холоден по отношению к Герману. Герман одновременно и Наполеон и герой пошлого романа.
Пушкин не увлекается своим героем так, как увлечен Стендаль карьерой Жюльена из «Красного и Черного».
Гибель героя дается с пародийным эпиграфом:
« – Атанде!
– Как вы смели мне сказать атанде?
– Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!»
После этого эпиграфа идет описание мании Германа, дана точная характеристика ее.
«Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семерка, туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи. Тройка, семерка, туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: – Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная. – У него спрашивали: который час, он отвечал: – без пяти минут семерка. – Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды. Тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком» (Пушкин, т. IV, стр. 282).
Этот кусок несколько неожидан для Пушкина.
Может быть, в нем есть, как и во всей повести, некоторое использование гоголевской прозы.
Картина игры дана Пушкиным в сухой манере.
Он характеризует крупных игроков минимальным количеством черт, заботится, очевидно, только о том, чтобы показать, что игра шла чистая.
«Несколько генералов и тайных советников играли в вист; молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки. В гостиной за длинным столом, около которого теснилось человек двадцать игроков, сидел хозяин и метал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою» (Пушкин, т. IV, стр. 283).
Герман играет, выигрывает, удваивает ставку, ставит в третий раз и проигрывает.
Проигрыш мотивирован тем, что он «обдернулся», поставил не ту карту. Герман отходит от стола.
Осуществляется эпиграф, – судьба ему говорит «атанде-с».
В опере Лизавета Ивановна бросается в Зимнюю канавку. Опера написана на более примитивный сюжет.
Лизавета Ивановна и Герман в рассказе связаны сложнее. Лизавета Ивановна заменяет собою старую графиню; она – средство для Германа.
Пушкин устраивает судьбу Лизаветы Ивановны и награждает ее счастьем, как будто на нее передается благоволение покойной графини.
Есть известная симметрия в положении Лизы.
«Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние: он сын бывшего управителя у старой графини. У Лизаветы воспитывается бедная родственница» (Пушкин, т. IV, стр. 286).
Образ Лизы не развернут Пушкиным до конца, но введение в повесть обедневшей аристократки, обманутой человеком нового времени, чрезвычайно знаменательно и показывает тайное недоброжелательство Пушкина к Герману. Лиза ближе ему, чем Герман.
Сама Лиза – как будто эпиграф из неосуществленного романа.
Что касается остальных эпиграфов, в обычном понимании этого слова, то они все выяснены во многих работах. Например, комический диалог о предпочтении служанок, как более свежих, особенно ярок в повести, потому что «госпоже» от роду 87 лет.
Этот эпиграф взят из зачеркнутых строчек 7-го письма «Романа в письмах».
Туда он попал из устного рассказа Дениса Давыдова.
Вот отрывок из письма его к Пушкину:
«Помилуй, что у тебя за дьявольская память: я когда-то на лету рассказывал тебе разговор мой с М. А. Нарышкиной: «Vous prèfèrez les suivantes» сказала она мне: «parce qu'elles sont plus fraiches» был ответ мой; ты слово в слово поставил это эпиграфом в одном из отделений «Пиковой дамы». Вообрази мое удивление и еще более восхищение жить так долго в памяти Пушкина, некогда любезнейшего собутыльника и всегда единственного родного моей душе поэта. У меня сердце облилось радостью, как при получении записки от любимой женщины» (Переписка, т. III, стр. 92).
Все эпиграфы к «Пиковой даме» такого характера.
Их источник можно найти, но он не был известен читателям. Если сравнить их с обычным эпиграфом, то мы видим, что они здесь играют роль противоположную обычной, так сказать, разлитературивая описание.
«Пиковая дама» была принята читателями восторженно, она была дважды отмечена в «Библиотеке для чтения»…
Сенковский написал Пушкину, прочтя первые две главы повести, большое письмо.
Сенковский хвалил в повести стиль и хороший вкус. Он говорил, что именно так и нужно писать по-русски, что так должны говорить все до купцов второй гильдии включительно; ниже Сенковский не спускался…
По стилю Сенковский сближал вещь с «несколькими страницами» «Монастырки».
«Монастырка» – это повесть Погорельского.
Белинский говорил о «Пиковой даме» холоднее:
«Пиковая дама» собственно не повесть, а мастерской рассказ. В ней удивительно верно очерчены старая графиня, ее воспитанница, их отношения и сильный, но демонически-эгоистический характер Германа. Собственно, это не повесть, а анекдот: для повести содержание «Пиковой дамы» слишком исключительно и случайно. Но рассказ – повторяем – верх мастерства» (Белинский, Полное собр. соч., М. – Л., 1926, т. XII, стр. 216).
Свет принял повесть очень хорошо. Это была, может быть, единственная вещь позднего Пушкина, имевшая успех.
Пушкин пишет:
«Моя «Пиковая дама» в большой моде. – Игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Натальей Петровной и, кажется, не сердятся» (Пушкин, т. VI, стр. 404).
Светом повесть могла быть понята как анекдот о неудаче выскочки, парвеню, внесшего в карточную игру расчет и благоразумие.
