Михаил Задорнов - Слава Роду! Этимология русской жизни
Пни!
Более двадцати лет я весьма смутно помнил тот вечер, проведённый с таёжной белокурой красавицей в «Пнях». Уверен был, что забыл подробности самого необычного в моей жизни свидания, потому что тогда перепил пива. Пиво было настолько кислое и невкусное, что я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. А о чём разговаривали с ведьмой-шофёркой-лесорубкой и чем вечер закончился: романтично или «как обычно», из памяти стёрлось. Я даже забыл, вернула она мне должок в виде поцелуя. Словом, память на долгие годы выбросила из себя всё самое главное, а накомарники, комары в пиве, контур какой-то деревенской девахи, сидящей напротив меня на пне, бессмысленно сохранила.
Ещё я запомнил, что стулья-пни в пивной были выдолблены как удобные полукресла каким-то местным народным умельцем-дизайнером. Жестковато, конечно, но, как бы сказали сегодня, прикольно! Этот «дизайн» я тоже запомнил и не раз пытался потом воспроизвести в своём загородном доме.
Вот как всё поменялось за двадцать лет! Тот давнишний таёжный умелец эти удобства вырезал в пнях бесплатно, чтобы людям было не так кисло потягивать кислое пивко. А теперь даже необработанные пни в дизайнерских крутых салонах Москвы можно купить по двести евро за пень. Зато каждый из пней будет преподнесён продавцом-менеджером как супермодный бренд крутого дизайнера. Только истинный «пень» на подобную покупку способен.
Тут я должен уточнить вот что… Чуть более двадцати лет я помнил только эти ничего не значащие моменты, пунктирно вырванные из того мистического вечера. А потом, словно кто-то навёл курсор на строчку «Удалённые файлы», кликнул мышкой и выудил из корзины моей памяти всё-всё до мельчайших подробностей. Где, когда и почему ожило это воспоминание, я расскажу позже.
А пока вернёмся к тому вечеру, когда в избе старикана правдолюбца я готовился к не запланированному командировкой свиданию в самой прикольной пивной заамурской тайги с белокурой внучкой местного колдуна, которого боится вся округа, включая зэков и партработников.
Зеркальце в комнате было одно, размером с фотографию три на четыре. Глядя в него, можно было побрить только фрагменты лица. Я же пытался разглядеть всего себя. Цирковой номер! Хотя зачем мне это надо было делать, я до сих пор не понимаю, ведь у меня была только одна брезентовая стройотрядовская курточка и одни джинсы.
Ботинки я мог помыть в любой местной луже или ополоснуть водой из колодца. Но как привести в порядок всё остальное? К примеру, те же джинсы с пузырями на коленках? В общем, «окультурив» себя: застегнув стройотрядовку на все пуговицы для элегантности и натянув джинсы повыше для стройности, я отправился на свидание почти с купринской Олесей.
Когда-то мой друг Аркадий Арканов шутил про советских писателей-юмористов, которые начали читать со сцены в концертах свои произведения наравне с артистами, но, в отличие от артистов, почти ни у кого из них не было приличного костюма: «Им даже готовиться перед выходом на эстраду не надо – перхоть с пиджака стряхнул и пошёл!»
Солнце занырнуло в кроны таёжных великанов, и тайга начала пугающе чернеть. Комары-вампиры тут же оживились. Время свидания наступило.
Её звали Света.
Вроде как для завязки разговора она спросила меня: о чём я буду писать свой очерк? Я повторил уже почти заученный ответ, что прежде всего мой очерк будет благожелательным по отношению к староверам. Ведь я был потрясён тем, что увидел их в деревне. У Куприяна Кондратьевича сто пятьдесят шесть правнуков! Жёны и мужья не изменяют друг другу, живут в согласии! Разве можно такое представить себе в Москве? Актёры, писатели, режиссёры учат других, как надо жить, а сами при этом нарушают почти все заповеди сразу: злословят, сквернословят, изменяют, врут, лицемерят, подличают, сводят друг с другом счёты, обижаются, мстят, завидуют… Им бы всем поучиться жить у наших русских крестьян! В староверческой деревне не может возникнуть спора на тему: можно женщинам делать аборты или нет? Это же убийство детей! А у большинства городских, наоборот, даже мысли не возникает, что это грех.
Всеволод Сысоев оказался ой как прав – в той командировке я увидел, как много на нашей родной земле осталось порядочных людей. Только их редко показывают по телевизору, и о них не пишут в газетах. Они не на поверхности, потому что… мы хорошо знаем, что обычно на поверхности!
Пройдёт много-много лет, и благодаря тому путешествию я сделаю вывод, что если наше крестьянство будет уничтожено, то неоткуда будет черпать порядочных людей. Бизнес, в отличие от земли-матушки, таких не воспитывает. Поэтому меня каждый раз передёргивает, когда по телевидению сегодняшние лидеры, они же вожди, они же рулевые, борются за развитие бизнеса, а не земледелия. Помогают банкирам, а не крестьянам.
Конечно, в тот вечер Светлане я выдавал свои мысли не такими жёсткими формулировками.
Более всего я завёлся, пересказывая ей наши беседы с Куприяном Кондратьевичем. Я ведь действительно был поражён тайнами, которые скрываются в русских словах. Слова «этимология» я тогда толком и не понимал. Тем более не догадывался, что «народная этимология» зачастую правдивее, нежели научная. Ведь признанные лингвисты и этимологи не очень прислушиваются к мнению народа. Они переписывают друг друга, перекраивают прочитанное у коллег на собственный лад, печатают вновь скомпилированные статьи в неизвестных малотиражных научных журналах, поэтому умничают так, что их не может понять простой человек, а значит, и сами не понимают, что пишут. Да, они считаются признанными, но народ их не знает. Признаны они лишь самими собой.
Светлана попросила меня привести какой-нибудь пример из того, о чём поведал Куприян Кондратьевич. Помимо уже упомянутых в предыдущей главе я вспомнил ещё нескольких слов-заповедей, которые не успел записать за медовухой: «ненавидеть» – не видеть, «зависть» – зависимость, а «грех» и «горе» – из одного гнезда «гр», то есть будешь грешить – горе неминуемо. И конечно же «гордость» – достать горе! Какое предупреждение: «Будешь жить гордыней – достанешь горе!»
Светланка – так я стал её звать после третьей кружки пива! – слушала меня, постепенно хмурясь:
– А ты чё, журналист, этого не знал?
– А ты чё, знала?
– Тебе нельзя об этом писать!
– С чего вдруг?
– У тебя защиты нет, а это знания сильные… У тебя мозг не готов, увлечёшься, узнаешь столько, что сам не рад будешь.
– Это мой мозг не готов?! – Я не то что разозлился, я разъярился и стал похож на банального хвастливого пацана в подворотне. – Да я… да я… да я, между прочим, форсунку изобрёл для форсажной камеры сверхзвукача! С тангенциальным впрыском топлива и абляционным покрытием.
– Ты сейчас зачем так сквернословишь?
В отличие от моего отца, она не впечатлилась этой почти песней с припевом. Более того, посерьёзнела, посмотрела поверх моей головы очень внимательно, словно пыталась на ней разглядеть нимб.
– Понимаешь, тебя будет знать вся страна! Ну, может, не вся, где-нибудь на Чукотке останешься неизвестным… – Она продолжала смотреть на мой «нимб», как будто пыталась прочитать, что на нём написано. – Не нужны тебе сейчас никакие тайны. Спятишь! Подсознанка лопнет, как передутый первомайский шарик.
– Ты что, хочешь сказать, что я, сменивший три профессии, окончивший… ну, хорошо, почти окончивший два института, побывавший чуть ли не во всех закоулках нашей широкоформатной родины, не могу понять смысла родных слов?
– Понять-то сможешь… Вот только неизвестно, что с тобой будет, когда ты их поймёшь. Ведь всё с ног на голову перевернётся.
– Ты о чём?
Она разговаривала со мной так, словно на корабле была боцманом, а я юнгой.
– Кондратьич тебе верно сказал, в наших словах правда. Они не для карьеры, не для заработка, а для равновесия. Тебе надо, чтобы твой мозг зашкалило от того, в какой мы неправде нынче живём? Для таких тайн себя готовить надобно, а ты… повторяю… тебе… тебе надо становиться известным. Не знаю зачем? Но знаю, что надо! Твоя линия… Я её вижу, прямая, как стрела…
Её глаза стали холоднючие, как будто зрачки были вырезаны из студня. Быстро смеркалось, и почерневшие деревья, как к своему давнему знакомому, протянули ко мне длинные паутинные тени. Но страха я никакого не испытывал, лишь недоумение. Что это она там читала поверх моей головы? У меня что там, табло с моим досье? Да, я писал эстрадным актёрам тексты, но сам даже не помышлял о том, что буду выступать на сцене самостоятельно.
С чего я вдруг стану знаменитым? Тем более на всю страну, кроме Чукотки? Как журналист? Журналистов, известных на всю страну, не бывает. Самые известные люди – это артисты, причём более всего эстрадные певцы. Но когда я пою, даже козлы в тайге кричат. А может, она и вправду колдунья? И не случайно я ещё днём видел себя в телевизоре и в смокинге. Мозг и впрямь зашкаливало! Нет, такое надо непременно запить. Я заказал ещё по кружке пива.
