Алексей Никитченков - Вопросы истории методики преподавания фольклора в российской начальной школе
Действительно, духовный стих, нередко заимствуя образы и элементы сюжета в древнерусской литературе, дает их мифопоэтическую интерпретацию. Рассмотрим это на примере русского народного духовного стиха о Борисе и Глебе[48], созданного на основе одного из первых оригинальных житийных текстов.
Агиографическим источником всех известных нам вариантов духовного стиха послужил текст «Сказания» о Борисе и Глебе[49]. В «Сказании» Борис и Глеб – образы христианских мучеников, литературный памятник показывает их утверждение в вере, праведную жизнь и мученический подвиг, ведущий к святости. В стихе же они лишь жертвы злого брата – существа демонической природы, который «аки аспид плещу пущав на благовонным цветы»[50], «тьмой закрыл солночной луч, просвещение»[51]. По тексту «Сказания» Святополк нанимает убийц, а в стихе совершает злодеяние сам, поджидая, как это и подобает опасному персонажу, своих братьев «далече в чистом поле», среди «пути-дороги», «болота», «потопа», «темного леса». Стих, заимствуя из слов Глеба образы незрелых колосьев и лозы, не только увязывает вегетативную символику с обоими братьями («Не рви ты вишневым листья-коренья / Вот сырой земли…»[52], «Не губи ты люду молодого / Яко тую ягоду недозрелую…»[53]), но и делает их смерть неизбежным элементом ритуала обновления, увязывает с аграрным культом: «Борис и Глеб – поспел хлеб», «Борис и Глеб – сеют хлеб», «На Бориса и Глеба берися до хлеба»[54]. В духовном стихе встречается образ, невозможный для сказания, – вещая мать братьев, которая предсказывает их гибель, пытается отговорить от опасной поездки. Дальнейшее растворение агиографического факта в мифопоэтической стихии можно наблюдать в народных преданиях и сказках «О двух самобратах Борисе и Глебе»[55].
Все это говорит о том, что даже такой пограничный жанр, как духовный стих, берущий свои истоки в древнерусской литературе, подчас не только не доносил до слушателя ключевые духовно-нравственные ценности литературного источника, но еще и перерабатывал их с точки зрения мифологической логики.
Тем не менее русское устное народное поэтическое творчество включает фольклорные жанры, имеющие в своем арсенале тексты, в которых православная культура представлена достаточно отчетливо и многогранно. В качестве ярких примеров могут выступать некоторые народные пословицы, поговорки, загадки[56], которые адресуют слушателя к самым различным сферам духовной и материальной жизни православного человека: вера, молитва, праздники, устройство и внутреннее убранство дома, и храма, семья, жизнь, смерть и др.[57]. Остановимся лишь на отдельных примерах, иллюстрирующих богатство и красоту православного мира, как они представлены в малых фольклорных жанрах.
О Боге:
Бог не даст – нигде не возьмешь[58];
Бог не свой брат, не увернешься;
Божеское не от человека, а человек от Бога.
О православной вере:
Хлеб ест, а креститься не умеет;
Беден бес, что у него Бога нет;
Менять веру – менять и совесть.
О молитве:
С молитвой в устах, с работой в руках;
К вечерне в колокол – всю работу об угол (то есть вся работа должна быть прекращена: пословица говорит о приоритете молитвы над повседневными заботами);
Не слушай, где куры кудахчут, а слушай, где Богу молятся.
О праздниках:
В книге шесть листов простых, седьмой – золотой (будни и воскресенье)[59];
Намощен мост / на семь верст, / по конец моста. / Красная гора (Великий пост и Пасха);
Молока не хлебнет в пятницу, а молочнице и в Великую субботу не спустит (пословица, порицающая ханжество);
У Бога всегда, праздник;
И дурак знает, что в Христов день праздник.
Загадки об устройстве и внутреннем убранстве дома и храма:
Что в избе за краса? (образа; следует обратить внимание детей на то, что вопрос и ответ в этой загадке рифмуются, помогая слушателю прийти к правильной отгадке);
Краше красного солнышка / Светлее ясного месяца (икона);
У нашего господина / золотая городина (киот, который мыслится как образ небесного града);
Тень-тень, / потетень, / выше города плетень (церковь; текст загадки эквивалентен началу общеизвестной потешки, звуковая инструментовка создает ощущение колокольного звона);
На каменной горке / воют волки (колокольня; вероятно, иносказательно говорится о погребальном звоне, волк в фольклоре очень часто выступает как персонификация смерти);
За уши повесили, / за язык подергали (колокол);
Не говорит, а всех зовет (колокол);
Утица кряк, / все берега вяк: / – Собирайтесь, детушки, / к соборной матушке (колокол).
О жизни и смерти:
Ниже Бога, / выше царя (смерть);
Мертвый не без гроба, живой не без кельи.
Воспитательное воздействие имели и тексты, которые с помощью христианских мотивов и образов отображали пласт повседневности, окружающую человека природу. Представленный в них мир – это мир, освещенный светом православной культуры:
Сохнет Софья: / не пьет, не ест / все на небо глядит (труба);
На широком дворе, / на гладком поле / четыре попа / под одной шляпкой стоят (стол);
Водится – не крестится; / Вырастет – освятится / и обыменится; / люди станут кланяться (дерево и изготовление из него досок для икон);
Цветет цвет во весь вольный свет, а все к одному времени (верба).
Анализ этнографического материала в некоторых случаях также позволяет высветить значимость христианской составляющей народных обрядов и праздников.
Например, крестинное величание «У нашего Ивана виноград на дворе, / Виноград на дворе, крестины в избе. / Посадил он кумовьев да, на самом на куте, / Величает, угощает, наливает и себе» будет более глубоко понято и исследователем, и младшим школьником, если привлечь этнографический контекст, в котором это величание могло быть исполнено: «Из церкви возвращаются обычно уже вечером. Только кумы с новокрещеным входят в дверь, как их спрашивают: “Какое имя получил младенец?”. Кумы называют имя и входят в дом. Младенца отдают матери со словами: “Пусть Бог бережет и счастливую долю дает!”… За крестинным столом на почетном месте сидит священник, крёстный и крёстная. За обедом подают праздничную еду: овсяные и гороховые блины, кисель, студень, щи, ватрушки, крендели…»[60]. Далее все сидящие за столом поют приведенное выше величание. Данный контекст высвечивает духовную значимость описываемого события для повседневной жизни русского крестьянина, его праздничность, уважительное отношение к священству, неучастие родителей в выборе имени для собственного ребенка, ибо наречение именем предопределяется свыше.
Этнографические сведения о духовной жизни русского крестьянства, касающиеся аккуратного посещения церкви, соблюдения постов и православных обрядов, хождений на богомолье и прочих ее аспектов, не только необходимы для адекватного понимания произведений фольклора, в которых духовная жизнь по тем или иным причинам не всегда отражалась (по крайней мере, жизнь православного человека не являлась в большинстве случаев главным предметом изображения в устном народном творчестве), но и могут быть назидательны для подрастающего поколения.
Устно-поэтическое творчество – явление словесного искусства, трансформирующее действительность по художественным законам. Именно художественные особенности произведения, а не мировоззренческие вопросы должны быть в центре внимания на современном уроке литературного чтения. Произведения малых фольклорных жанров методически универсальны: они могут использоваться как на ранних этапах становления читательской деятельности младших школьников, поскольку невелики по объему и семантически прозрачны, так и на более поздних, когда уже приобретен определенный читательский опыт, позволяющий ученикам выявить особенности художественной формы, с помощью которой осуществляется трансформация универсалий христианской культуры. Например, в процессе чтения и анализа загадки На горе, горе / два, орла, орловали, / одно яичко катали, / из рук в руки передавали (крестины) в зависимости от литературоведческой подготовленности детьми могут быть выявлены: группа метафорических образов (гора – церковь, орлы – крестные отец и мать, яичко – новорожденный); повтор, тавтология (орлы орловали); звукопись, связь со скороговоркой, смежная глагольная рифма (орловали / катали / передавали); ритм, характерный для сказового стиха; трансформация обряда, приуроченного к празднику Пасхи (катание яиц).
