Евгений Федосов - Полвека в авиации: записки академика
Мы же значительно опередили их. При этом на Як-41 был установлен тот же радиолокатор, что и на МиГ-29, и те же ракеты — К-27 и К-73. Работы над этими системами шли довольно ритмично, никаких особых трудностей в процессе отработки системы вооружения Як-41 не возникало, потому что он шел следом за МиГ-29, который как бы «прокладывал» ему дорогу в этой сфере. Основные проблемы, которые возникли с Як-41, лежали в области конструкции самой машины, двигателей, систем базирования. Надо было научиться решать вопросы, связанные с созданием специальной площадки и на берегу, и на корабле, с которой взлетал и куда садился такой истребитель, потому что реактивная струя от двигателя бьет в нее с такой силой, что выдержать ее может лишь специальное инженерное сооружение.
К сожалению, экономические «реформы», начавшиеся в 90-е годы, остановили работы и над Як-41, поскольку ВМФ лишился средств на них и заинтересовался трамплинным стартом для истребителей МиГ-29 и Су-27, так как появились авианесущие корабли нового поколения. На их палубу уже можно было сажать обычные истребители, которые выигрывали у Як-41 в том, что не должны были расходовать топливо на вертикальные взлеты-посадки. Поэтому Як-41 уступал истребителям с высоким аэродинамическим качеством по радиусу действия, боевой нагрузке и ряду других показателей в частности палубному варианту Су-27, который получил обозначение Су-33. Таким образом, рождение авианесущего крейсера «Адмирал Кузнецов» с трамплинным стартом стало роковым событием в истории Як-41… Как показала практика, тяговооруженность Су-27, МиГ-29 и даже Су-25 позволила этим машинам взлетать с трамплинного старта, а садиться они должны были на хорошо отработанный в мировой практике палубный аэрофинишер. Конечно, при этом морские летчики должны обладать более высоким мастерством пилотирования, чем сухопутные, поскольку корабль находится в движении, палуба качается и надо уметь взлетать с нее и садиться. Поэтому всех морских летчиков можно отнести к разряду асов…
И здесь необходимо отдать должное Михаилу Петровичу Симонову в том, что он сумел на базе Су-27 создать практически новый самолет, который мог бы базироваться на наших авианесущих крейсерах. По водоизмещению тот же «Адмирал Кузнецов» меньше, чем американские авианосцы, и, казалось бы, на нем должны базироваться самолеты меньшей размерности, чем Су-27, поскольку они легче впишутся в габариты тех помещений, что им отведены на корабле. Но Симонов очень много потратил и времени, и сил, чтобы вписать туда Су-27. И ему это удалось, так как с точки зрения конструктора-самолетчика, Су-33 — это во многом совершенно оригинальная машина, явно превосходящая по своим возможностям и МиГ-29, и, конечно, Як-41.
Як-41 списали со счетов, но, на мой взгляд, это была ошибка, поскольку на рынке вооружения его ниша оказалась свободной и он очень хорошо мог бы продаваться за рубеж. И хотя наш институт имел весьма отдаленное отношение к нему, мне все же его жаль, поскольку на Як-41 весьма печально завершилась линия морской авиации вертикального взлета и посадки. Россия потеряла уникальную школу строительства таких машин. Это фатально сказалось на жизни «яковлевского» КБ, которое постепенно стало сходить с рубежей, завоеванных А. С. Яковлевым и его последователями.
Переговоры по сокращению стратегических ядерных и обычных вооружений
В конце 80-х годов все больше стало проявляться стремление руководства СССР к переговорам с политическими кругами США по сокращению вооружений. Уже довольно плодотворно шли переговоры по сокращению стратегической ядерной триады и были подписаны договоры по СНВ-1, СНВ-2, по ПРО и ряд других документов, которые позволяли создать атмосферу доверия между двумя великими ядерными державами. И та и другая сторона стали хорошо понимать, что взаимное недоверие порождает своего рода «положительную обратную связь»: спираль гонки вооружений раскручивается все сильнее. И если милитаризация экономики и создание все новых видов обычных вооружений ведет к соревнованию технологий, то бесконечное производство ядерных вооружений может привести к всемирной катастрофе. Надо было где-то ограничить его: обе стороны накопили уже столько ядерного оружия, что могли многократно уничтожить друг друга. А взаимное недоверие лишь подталкивало обе страны к новым и новым разработкам. Стремление достичь паритета форсировало эту гонку, так как появление, к примеру, В-1 и В-2 заставляло и нас искать «достойный ответ». Этот процесс надо было затормозить, и у меня сложилось впечатление, что политическое руководство СССР стало понимать бесперспективность ядерной войны как таковой. И заявление, что мы никогда первыми не применим ядерное оружие, — это было искреннее заявление, а не какая-то игра. Пришло осознание того, что с помощью ядерной войны никаких политических целей добиться невозможно, а самое главное — вообще не ясно, какими будут ее последствия для человечества.
В то время были проведены знаменитые исследования, в результате которых родился такой термин, как «ядерная зима». Они велись в вычислительном центре Академии наук СССР научным сотрудником Александровым. Руководил этими исследованиями академик Н. Н. Моисеев, в какой-то мере в них участвовал и академик Е. П. Велихов… И они, проведя математическое моделирование, показали, что массовые пожары, которые могут возникнуть от горения лесов и промышленных объектов после применения ядерного оружия, дадут такой выброс дыма и копоти в атмосферу, что произойдет затенение солнечных лучей и перераспределение температурного поля Земли. Начнется «ядерная зима», в результате которой человечество лишится аграрного сектора, что может вызвать в конечном итоге его гибель.
Но тут рассматривался только один фактор — пожаров. А ведь при ядерном взрыве возникает и масса других — от радиоактивного поражения до ударной волны. Тем не менее почему-то обе стороны не захотели заниматься исследованиями в этом направлении. Может потому, что публикации на тему «ядерной зимы» вызвали поистине шоковый резонанс в мире. Александров же, который в основном делал эти расчеты, таинственно исчез. Он выехал в Испанию и пропал. Никто о его судьбе ничего не знает…
Итак, переговорный процесс между США и СССР шел все активнее, и мне пришлось принимать в нем участие по линии Академии наук. У нас существует соглашение с Национальной академией наук США, по которому группа американских и советских (а ныне российских) ученых, куда вхожу и я, два раза в год проводит встречи: в Вашингтоне и Москве. Публикаций о них, по договоренности, не должно быть, но протоколирование заседаний обязательно. Нам дано право обсуждать любые темы, не ограниченные никакими заслонами политических решений. На этих встречах мы, ученые, искали возможные решения таких сложнейших проблем, как осуществление контроля боевых головок МБР, наличие на борту подводных лодок ядерного оружия и т. д. Все вопросы обсуждались очень открыто и с самыми благими намерениями решить их наилучшим образом. В них, к примеру, принимал участие профессор Станфордского университета Пэрри, который позже стал министром обороны США в администрации Клинтона и ряд других выдающихся ученых.
С нашей стороны в них участвовали в основном ученые-физики и такие «системщики» как я, поскольку чаще других обсуждались именно физические проблемы возможного воздействия ядерных взрывов на человека и природу Земли. Все встречи проходили очень конструктивно, и чувствовалось, что обе стороны действительно искали ответ на вопрос как избежать ядерного кошмара? И надо сказать, итоги этих встреч весьма серьезно влияли на ход официальных переговоров. Мы как бы прощупывали их возможные пути, искали основу, а политики, на базе наших протоколов, вели уже обсуждение конкретных договоров.
Наш институт был включен в процесс переговоров как по ограничению ядерных, так, в дальнейшем, и обычных вооружений. По первым переговоры велись много лет в Женеве, и от нас в них участвовал мой заместитель доктор технических наук Александр Михайлович Жеребин. И по сей день наши специалисты являются экспертами в области контроля действий по разоружению и по программе «Чистое небо». Я же участвовал в переговорах в Вене по сокращению обычных вооружений, которые шли очень сложно. Группу переговорщиков возглавлял посол Олег Гриневский — «карьерный» дипломат, очень квалифицированный… Мне приходилось часто сталкиваться с нашими дипломатами высокого ранга, но в большинстве своем они были в прошлом партийными работниками, и я не скажу, что обладали высокой квалификацией в дипломатическом деле. Гриневский выгодно отличался от них, и чем-то напоминал дипломатов старой русской школы, о которых я знал из книг.
Переговоры в Вене шли значительно сложнее, потому что в них участвовали 16 стран НАТО с одной стороны, а с другой — страны Варшавского договора и, как ни странно, Ватикан… Ключевыми фигурами, конечно, были США и СССР, но искать приходилось решения, которые бы удовлетворили всех. И многонациональность участников переговоров очень осложняла их поиск, поскольку все время возникали какие-то нюансы. Надо сказать, что в нашем лагере уже не было единства. Двурушнически вели себя венгры, в какой-то мере — румыны. Наиболее верными нашими союзниками были немцы из ГДР и болгары. Поляки держались нейтрально. С венграми дело доходило до того, что уже через час после выработки всеми нами какого-то решения страны НАТО его знали. И сообщали им эту информацию венгры или румыны. Таких наших союзников в стане НАТО не было… Но и у них возникали небольшие конфликты — каждая страна отстаивала свои интересы.
