Катрин Сильги - История мусора.
А вот в зажиточных странах дети, заваленные красивыми и нередко хитроумно устроенными игрушками, попользовавшись ими, зачастую просто-напросто их выбрасывают ради новых, более завлекательных, каковые тоже им вскорости наскучат. Но иногда и им, подобно их маленьким собратьям из третьего мира, случается испытать счастье самостоятельного изобретательства, терпеливого прилаживания и гордости от того, как ожила брошенная кем-то вещь.
ПРИТЯГАТЕЛЬНОСТЬ ОТБРОСОВ ДЛЯ БОГАТЫХ ИЛИ ТЕХ, КТО ПРАКТИКУЕТ НИЩЕТУ КАК АРТИСТИЧЕСКУЮ ПРИХОТЬ
Не имея стабильных денежных источников выживания, некоторые маргинализированные сообщества в западных странах, такие, как пенсионеры, заключенные тюрем или пациенты психиатрических лечебниц, частенько используют доступные отходы. Поделки из них служат лекарством от одиночества, скуки или принуждения. Эти люди тайком подбирают все, что могут раздобыть, чтобы изготавлять резные фигурки, картины, предметы мебели или настенные украшения.
Некоторые заключенные, спасаясь от своего вынужденного безделья, увлекаются ваянием и используют для этого все, что предоставляет им удачный (или несчастный) случай. Осужденный в 1928 году на шесть лет тюрьмы за убийство женщины, которой домогался, Жозеф Джоварини, прозванный «Базельским узником», лепил из хлебного мякиша фигурки, затем раскрашивал их и покрывал вместо лака клеем. В Кайенне в XVIII веке каторжники изготавливали настоящие миниатюры на фруктовых косточках и скорлупе кокосовых орехов, с неимоверным терпением ножом либо бритвой вырезая на них изображения.
Чудеса творят и пенсионеры, прибегая к совершенно неожиданным компонентам и извлекая дополнительное удовольствие от того, что сподобились сделать ценным то, чего никто не ценит. Так, в начале своей карьеры на новом поприще Гастон Шессак делал маски из плетей засохшей виноградной лозы и обрезков кожи — того, что оставалось от его прошлого (а работал он до пенсии сапожником). Альбер Сабле из Ментона, автобусный билетер, надумал под музыкальную шкатулку строить живые картины, изображающие уличные сценки. Для этого он пускал в дело пробки от бутылок, подтяжки, бельевые резинки, спички, полоски бумаги с золотым обрезом. Симона Лекаре, пасечница, сделавшаяся хозяйкой парижского бистро, стала строить очень пышные композиции из ломаных игрушек, пластиковых разноцветных вставок, из вороха которых выступали головы кукол с резко подведенными глазами (что придавало им странное выражение).
Бедность порой побуждает художников искать полной независимости от принятых способов материальной поддержки. Так, художник из Ганновера Курт Швиттерс после Первой мировой войны вполне выразил себя в абстрактных коллажах из самых разнородных уже ненужных остатков жизнедеятельности, названных собирательным определением «мерц» («Merz» — в его трактовке это слово отчасти тяготеет к «коммерции», а отчасти — к глаголу «merzen»: браковать). Он рассказывал так: «Когда война кончилась, я почувствовал себя свободным и не унимал своего желания вопить на всю округу от счастья. Но, радея об экономии, я брал, что находил, поскольку моя страна обеднела. Можно творить посредством отбросов, я так и поступил, склеивая их воедино. Внедренные в картину, они, оставаясь узнаваемыми, теряют собственный норов и не так брызжут отравой». И вот, смотря себе под ноги во время блужданий по городу, Швиттерс искал незавидной поживы, подбирая незначительные или ненужные вещи, на которые другие и не взглянули бы: трамвайные билетики, гвозди и винтики, этикетки, рекламные проспекты, матрасную набивку, тряпки, раздавленные коробки и битую посуду. Так он утверждал свою симпатию к грубому, бытовому наполнению человеческого существования, к незавершенности форм и смыслов, сочетая все это в сложных композициях, где масляные краски превращались в одну их разновидностей связующей основы. Ибо, согласно его представлениям, красота должна всплыть из руин, как Венера — из морской пены.
В то время как для художника Альберто Маньелли дороговизна холста стала одной из причин, вынуждавших его в 1939–1944 годах часто обращаться к коллажу и делать работы из бумаги, упаковочного картона, веревок и скребков, для такого мастера, как Виссьер, во время войны характерны, как свидетельствует статья о нем в энциклопедическом словаре, «сильная предрасположенность к показу власти сырой материи над творцом» и «внимание к необработанному материалу», пронизывающие его скульптуры и гобелены, на изготовление коих пошли ветхие ткани и ношеная одежда.
Нужда, однако — далеко не единственный мотив, побуждающий художников реабилитировать все, что предназначено на свалку. Не только сознательные и бессознательные мотивации, связанные с ними, обостряют их восприятие. Ведь действительно нередко кажется, что художники наделяют эти вещества и предметы тайной символикой и ускользающим смыслом. Пикассо рылся в мусорных корзинах, чтобы не позволить мелочам жизни кануть в небытие. Чтобы избавить его от подобных неприятных изысканий, какой-то благодетель предложил ему набор великолепных образцов ткани. Художник отказался: ему были милее поэзия реальных следов обыденной жизни и магическое очарование, которым переполнены в его глазах эти покрытые пятнами куски материи. Пикассо, «король тряпичников», как называл его Кокто, проникался живейшим сочувствием к прожившим долгие сроки предметам, покрытым патиной времени, несущим в своем облике печать вложенного труда и ценным в немалой степени именно своей изношенностью. Во всяком случае, в сознании творца они хранили в себе отзвук истории, след памяти, которых совершенно лишены новые вещи.
Скульптор Сезар писал, что ему приходилось иметь дело с положением, когда производство падало и мысль поневоле снова обращалась ко всяческим отходам. При этом он пел хвалу «изношенным остаткам былого», которым хранишь верность и после того, как фортуна тебя облагодетельствует. Он признавался: «Все отжившее в моих глазах таковым не является, оно напоминает, что только от меня зависит, чтобы оно заявило о себе с новой силой». Он считал, что это область поэзии: необходимость отыскивать таящиеся везде зерна прекрасного и выставлять их на людское обозрение. Ибо во власти творящего — делать видимым сокрытое от глаз. Ведь и от тех вещей, что называют уродливыми и даже чудовищными, можно порой ожидать больше ума, любви и поэзии, нежели от тех, что представляются нам утонченными и прекрасными. Сезар, как об этом пишут исследователи, признавался, что ощущал в косной материи живую душу и даже особо интересовался отбросами, испытывая некоторую радость от их осмотра: там были вещи, когда-то хорошо продуманные и исполненные, прожившие долго, имевшие собственную историю, а потому и наделенные своеобразной красотой.
Эмоциональная нагрузка, сопряженная с отбросами, представляется особенно насыщенной, если они исходят от того, к кому художник испытывает дружеские или любовные чувства. Швиттерс продемонстрировал это в своей «Ганноверской Мерц-постройке», где хранились воспоминания о его семействе: отрезанные волосы, сломанные карандаши, шнурки от ботинок, недокуренные сигареты, осколки искусственной челюсти, обрезки покрытых красным лаком ногтей подружки… Вышла такая необъятная конструкция, что он удалил часть потолка своего ганноверского дома, желая получить нужное пространство для обзора. «Ганноверская Мерц-постройка» — гибридная инсталляция, сложенная из разнородных компонентов, в которой ее создатель выразил нежную привязанность ко всем мелочам, находящимся по другую сторону оголтелого нацистского стремления к чистоте и порядку. Идеологи рейха отнесли ее к образчикам «дегенеративного искусства». Само произведение было разрушено, а Швиттерса вынудили эмигрировать.
Для Кристиана Болтянского в его «холокостных инсталляциях» ношеная, ветхая одежда живых и мертвых, их лохмотья, опорки — все это «лоскутья живой души». Болтянский использует много разной одежды в таких своих произведениях, как «Канада» или «Рассеянье», созданных в Гарлеме под прямым воздействием идей о восстановлении национальной целостности. По словам художественного критика, то, что брошено людьми в отчаянном положении, обретает в этих работах новую жизнь, а искусство находит еще один путь борьбы со смертью и наступлением беспамятства.
ТО, ЧТО ПРЕЖДЕ ВЫЗЫВАЛО ЛИШЬ СМЕХ, СПОСОБНО НАВЕВАТЬ ГРЕЗЫ
С давних пор люди, страдающие психическими расстройствами, использовали отбросы в качестве материала для творчества не только потому, что настоящие краски и холсты были дороги, но и в силу того, что совершенно иначе, нежели окружающие, представляли себе реальный мир. Мало заботясь о впечатлении, которое производят их творения, они нисколько не стеснялись черпать выразительность там, где ее можно было почерпнуть. Отбросы служили им посредниками, призванными придать наглядность их бредовым видениям и мечтам. Как писал Карл Шетгель, один из специалистов по примитивизму в искусстве, «они создают свой язык, манипулируя элементами оформления как магическими субстанциями, обладающими непредсказуемыми свойствами». Они не обращают внимания на условности нашего восприятия и нередко создают странные произведения, отличающиеся совершенно нетрадиционной стилистикой.
