Евгений Федосов - Полвека в авиации: записки академика
Так вот — основной вывод, к которому пришла наша комиссия, пребывавшая на войне в Египте, оказался неутешительным: концепция воздушной обороны, построенной там по образу и подобию советской ПВО, не выдержала испытания. Это подтвердилось ранее во Вьетнаме, и в последующем в Сирии, в Ираке…
Все эти страны строили ПВО по принципу «забора» из зенитных ракет, а истребители прикрывали отдельные направления… Но существует общий закон — если нападение и оборона строится на одних и тех же принципах, оборона всегда проигрывает, поскольку защищающаяся сторона не всегда может предусмотреть где, когда, какими силами будет нанесен по ней главный удар. Его ведь надо ждать со всех сторон, значит, нужно строить равнопрочную оборону, а для этого, как правило, в наше время не хватит усилий экономики целой страны.
Вспомним, как Суворов брал Измаил и другие знаменитые турецкие крепости, которые имели неприступные стены. Он выбирал направление удара, концентрировал на нем все силы, определял момент нападения — и победа была всегда за ним. Заборы из ЗУР — это аналог стен крепостей.
Другой принцип принадлежал Кутузову: оборону строили глубоко эшелонизированно и бой за каждый эшелон изматывает противника, что позволяет наращивать ее эффективность. Именно для этого и предназначена истребительная авиация, которая создает более устойчивую систему обороны, чем зенитные ракеты, хотя и не держит так жестко, как они, рубеж перехвата. Но авиация мобильна и может быстро сконцентрироваться на тех направлениях, где противник сосредоточил силы для удара. В этом случае защита своей территории ведется более устойчиво, чем при создании «забора» из ЗУР.
Но поскольку у нас системой ПВО в основном командовали «сухопутчики», они по-своему и строили ее. Хотя уже в Великой Отечественной войне зенитная артиллерия вела непосредственно оборону объектов, а истребители ПВО работали в «предполье», чтобы рассеять строй противника, максимально измотать его, уничтожить. И даже если одиночные самолеты прорывались к объекту, они натыкались на сплошную стену зенитного огня. Но почему-то эта тактика, которая отлично оправдывала себя в минувшей войне, в Египте и других странах была забыта, а строился «забор» у границы. Возможно, причиной тому — положения уставов, что противник не должен нарушить воздушное пространство, а если это так, то на границе его надо и встретить. Эта позиция прочно укоренилась, а выросла она из идеи, что мы должны воевать на территории врага. И сейчас от некоторых наших высоких военных чинов мне приходилось слышать, что нужно чуть ли не у границ разгромить воздушную армию противника, если он к нам сунется. И не иначе. Однако это представляется весьма сомнительным, если учесть протяженность наших границ. Мне кажется, кое-кто из наших полководцев плохо изучал стратегию и тактику Кутузова.
Египтяне быстро поняли, что концепция ПВО, которую предложили наши советники, себя не оправдала, и справедливо высказали претензии в отношении наших зенитных ракет. Они потребовали, чтобы мы поставили им «Кубы» или «Квадраты» (комплексы войсковых ПВО с самонаводящимися ракетами). Вскоре они были туда привезены, и уже в 1973 году, когда шло освобождение Синая, эти зенитные комплексы сработали очень эффективно. Израильтяне хорошо знали С-75 и С-125, но для них стало полной неожиданностью появление у египтян зенитных самонаводящихся ракет, которые в первой фазе конфликта нанесли достаточно большой урон израильтянам. Потом они, по-моему, где-то захватили «Куб», чтобы его изучить и найти «противоядие». Они проводили тактику гибкого реагирования, старались максимально хорошо изучать противника, его основные приемы ведения военных действий и применяемое оружие и выработать по всем этим позициям контрмеры. Война на то и война, чтобы найти слабые места у врага и их использовать, что они и делали успешно в боях с Египтом. Израильтяне, видно, учли также вьетнамский опыт американцев… Правда, нужно отдать должное и Египту, который в 1973 году в борьбе за Суэцкий канал сумел вернуть себе Синайский полуостров. Этот опыт потом хорошо был использован и сирийцами в локальном конфликте в долине Бекаа. Но израильтяне все-таки более умело вели воздушные войны, чем их противники.
Однако вернемся к МиГ-23. Давление со стороны ЦК партии и Правительства на создателей этой машины нарастало не по дням, а по часам. Поэтому наш министр Петр Васильевич Дементьев фактически лично руководил разработкой этого самолета. Была создана оперативная бригада, в которую входил и я. Каждую субботу она собиралась в кабинете министра, подавался чай с баранками с маком, и происходил разбор сделанного за неделю. Мы находились уже на этапе совместных испытаний МиГ-23 с ВВС. Также по субботам собирал у себя своих специалистов главком ВВС Кутахов. Потом мы встречались все вместе, чтобы обсудить, как решать те или иные возникающие проблемы. Тут шла, по замечанию кого-то из остряков, «борьба „Крыльев Советов“ с ЦСКА». И вот подошло время, когда самолет, казалось, был доведен. Но в это время в нашем институте на стендах полунатурного моделирования мы обнаружили, что внешняя когерентность радиолокатора не работает — она не дает устойчивого видения цели на фоне земли.
Существовал лишь небольшой сектор, куда надо было загнать противника, чтобы его увидеть, а во всем секторе обзора он не обнаруживался. Мы докладывали об этом по инстанциям, Артем Иванович Микоян даже собрал по этому проводу большое совещание, но Кунявский сумел обойти все рифы. Микоян в тонкостях радиолокации разбирался плохо, а тут, с одной стороны, что-то непонятное говорят ученые, с другой — речистый главный конструктор… В общем, как-то к нашим предостережениям подошли с прохладцей. Но когда начались летные испытания и летчики-испытатели стали говорить о недостатках в работе РЛС, Кунявский, который все время оттягивал свой «ужасный конец», вынужден был признать нашу правоту, и его сняли с работы. Вместо него главным конструктором станции назначили Юрия Николаевича Фигуровского. Он как-то худо-бедно довел ее до ума, хотя множество ограничений по ее работе так и осталось.
Кунявского же, как это было принято тогда, взялись добивать до конца — отовсюду его гнали, никто на работу не брал. А поскольку наш институт в какой-то мере был причастен к его снятию, то я взял его к нам, хотя мне звонил ряд работников из ВВС: «Кого ты берешь? Да с него скоро и допуск снимут…» В общем, во всех смертных грехах обвиняли, плюс еврейское происхождение. Но я его принял, поскольку считал очень опытным радистом, да и как было оставить человека без средств существования? И надо сказать, что не ошибся, поскольку Кунявский сыграл громадную роль при строительстве МиГ-29 и Су-27 как сотрудник ГосНИИАС.
Еще одна драматическая ситуация при создании МиГ-23 возникла, когда из Вьетнама привезли американскую ракету «Спэрроу», о чем я уже выше немного рассказывал. Памятуя опыт создания К-13 на основе «Сайдуиндера», горячие головы стали говорить, что и эту ракету надо воспроизвести. Она получила индекс К-25, и головку самонаведения поручили делать Н. А. Викторову. А уже в то время Е. И. Геништа делал головку для К-23. Вот здесь мне пришлось как начальнику института авиационных систем употребить всю власть и какой-то завоеванный авторитет на то, чтобы добиться продолжения работ по нашей, отечественной ракете К-23. Почему же я, поддержав в свое время линию «Сайдуиндера», резко выступил против копирования «Спэрроу», хотя в среде военных образовались целые кланы, агитирующие за американское изделие?
Как я уже писал, в этой ракете был ряд интересных решений, но в целом «Спэрроу» явно уступала нашей К-23. А самое главное — американцы уже строили модифицированную «Спэрроу», и что они заложили в нее, мы не знали. Повторять же изделие, когда его создатели стали работать над следующей генерацией по меньшей мере глупо. Мы сразу поставили бы себя в позицию страны, взявшей на вооружение чужое устаревшее оружие. В то же время отечественная разработка по всем показателям выглядела ничуть не хуже «Спэрроу». Поэтому, пока я вел «войну в верхах», все силы института были брошены на доводку головки самонаведения (РГС-23) ракеты К-23 на нашем полунатурном стенде.
К этому времени у нас уже работали три таких стенда. Мы создали стенд «воздушного боя», поскольку уже строили не перехватчик, а фронтовой истребитель, и должны были понять динамику боя. Для этого создали подвижные кабины, и летчики в них «воевали» друг с другом.
На втором стенде отрабатывали локатор и все бортовое оборудование. А на третьем шли работы над ракетой класса «воздух — воздух» с головкой РГС-23. Наряду с этим мы создали во Владимировке очень мощную бригаду, которая сопровождала летные испытания МиГ-23 и других машин. Первичную обработку телеметрии вела эта бригада на полигоне, а вторичную, с помощью которой можно понять динамику процессов, происходящих с машиной и ее системами, делал наш институт. Для этого даже создали закрытый оперативный телефонный канал связи Владимировка — Москва. На входе и выходе установили шифровальную аппаратуру и работали. За него пришлось платить большие деньги, но это позволяло в темпе летных испытаний получать информацию в Москве, расшифровывать ее, проводить послеполетное моделирование и вырабатывать рекомендации.
