Юрий Караш - ТАЙНЫ ЛУННОЙ ГОНКИ
Интересно отметить, что переговоры Драйдена и Благонравова практически не касались тем, выходящих за рамки совместных действий Советского Союза и Соединенных Штатов в космосе. Дух холодной войны, правда, немного ощущался в начале встреч. Благонравов не принял предложение США сотрудничать в области исследования верхних слоев атмосферы при помощи стратостатов, отметив, что в Советском Союзе «вообще не любят стратостаты». Это был явный «камень», брошенный в американский «огород». Соединенные Штаты в тот период времени активно использовали высотные шары как для разведки, так и для разброса пропагандистской литературы над восточноевропейскими странами «социалистического лагеря». Для борьбы с «надувными шпионами» в СССР был даже создан специальной высотный самолет М-55, впоследствии названный «Геофизика».
Досталось от академика-секретаря и «Проекту Вест Форд», когда он заговорил о недопустимости ситуации, при которой одно государство в космосе мешает другому. Наконец, Анатолий Аркадьевич зачитал протест против ядерных испытаний, проводимых США в атмосфере, а затем сказал, что «советские ученые… приветствовали бы совместное заявление ученых США и СССР, ограничивающее использование космического пространства только для мирных целей и осуждающее применение спутников-шпионов»[249]. Интересно, что, по наблюдению американской стороны, Благонравов испытывал определенную неловкость, вручая своему американскому коллеге подобную «ноту протеста». Анатолий Аркадьевич говорил «почти извиняющимся» тоном и сказал к тому же, что ему «поручили» сделать это[250]. Однако после того, как Драйден в вежливой, но твердой форме дал понять, что «у нас (т. е. американцев. — Ю. К.) нет ни компетенции в данной сфере, ни полномочий, чтобы ее касаться, никаких попыток затронуть данные вопросы больше сделано не было». Более того, «обе стороны поняли, что единственная надежда (добиться конкретных результатов в ходе переговоров. — Ю. К.) — это оставаться в пределах областей, не находящихся в эпицентре холодной войны»[251].
Чтобы разработка плана совместных действий в космосе шла и в перерывах между встречами Драйдена и Благонравова, стороны договорились в ходе встреч, прошедших в марте 1963 г. в Риме и в мае того же года — в Женеве, о формировании рабочих групп, состоящих из советских и американских специалистов. Был подписан и еще один документ — «Первый меморандум о взаимопонимании относительно реализации двустороннего соглашения от 8 июня 1962 г.». Меморандум был официально одобрен Советским Союзом и Соединенными Штатами 8 июля и 1 августа того же года, правда скорее на уровне Драйден — Благонравов, чем Уэбб — Келдыш. Далее стороны проинформировали Комитет по космосу ООН о данном соглашении как о вступившем в силу[252].
Практическая реализация достигнутых договоренностей, как, впрочем, и следовало ожидать, вновь продемонстрировала — космическую деятельность, пусть преследующую и чисто научные цели, но все равно играющую немаловажную роль в балансе сил между участниками холодной войны, от «войны» этой полностью отделить нельзя. Вначале выяснилось, что раньше 1964 г. сотрудничество в области изучения погоды из космоса начаться не сможет, но даже если и начнется, то лишь на основе взаимности — американские комические снимки в обмен на советские. Драйден специально отметил этот момент в выступлении на слушаниях в сенате по бюджету НАСА на 1964 г., что дает основание предположить — со взаимностью возникли проблемы[253].
Что касается совместных геомагнитных исследований, для этого советским специалистам пришлось бы раскрыть американским коллегам точность работы своих НИПов, что им, как уже отмечалось, делать было запрещено. Наконец, о взаимодействии в сфере спутников связи не могло быть и речи до начала 1964 г. — времени вывода на орбиту «Эхо II». Соглашение, правда, предусматривало возможность альтернативы «Эхо» в виде специальных ИСЗ, запускаемых СССР и США, но ни та, ни другая сторона не приступили к ее реализации.
Не стоит думать, будто только советская сторона опасалась передать потенциальному противнику, пусть и непреднамеренно, сведения, содержащие военную тайну, или же что Кремль был одинок в своей озабоченности дать больше, чем получить взамен. Отнюдь. Как свидетельствует меморандум МакДжорджа Банди президенту Кеннеди, аналогичные тревоги испытывала и американская сторона. В документе Банди, в частности, отметил: «Я знаю, Вы озабочены перспективой политических нападок на соглашения, которые заключает Драйден. Думаю, эти три проекта (по которым удалось достичь взаимопонимания. — Ю. К.) вполне безопасны. ЦРУ и Министерство обороны рассмотрели их буквально «под микроскопом», подробно доложили (о результатах этой экспертизы. — Ю. К.) придирчивым и скрупулезным конгрессменам… и у тех это не вызвало никакой критики». В рамках проектов, продолжил Банди, «мы получаем столько же, сколько даем», и при этом «не раскрываем ни наших передовых технологий, ни базирующихся на их основе наших разведывательных возможностей»[254].
Подводя общий итог переговорам с Благонравовым, Драйден в выступлении 24 апреля 1963 г. перед сенатским Комитетом по аэронавтике и космическим исследованиям, в частности, сказал, что их главным результатом стал «…не прогресс в осуществлении совместных проектов, но (1) дальнейшее сокращение, возможно с целью сделать их более реализуемыми, и без того весьма узких областей, в которых обе страны решили сотрудничать, и (2) подтверждение в более конкретной форме намерений сотрудничать в новых рамках»[255].
Согласно сообщению газеты «Вашингтон Пост», обе стороны также исключили какое-либо взаимодействие в сфере пилотируемой экспедиции на Луну (это и понятно — «лунная гонка» ведь уже фактически началась). Благонравов отказался предсказать, кто придет к «финишной ленточке» первым. «Это ведь как скачки», — заметил он, а Драйден высказался: «Надеюсь, мы прибудем туда вместе». Впрочем, Анатолий Аркадьевич не стал полностью закрывать дверь перед возможностью пусть и ограниченного партнерства СССР и США в области пилотируемых полетов, обмолвившись, мол, если будем сотрудничать в области сбора сведений об условиях космической среды, сможем быстрее достичь цели повышения безопасности полетов людей в космос[256].
В целом достигнутые соглашения, по мнению Уэбба, предусматривали скорее «координацию, чем интеграцию» космической деятельности двух стран. А Фруткин, принимавший активное участие в переговорах Драйдена и Благонравова, так охарактеризовал границы советско-американского взаимодействия в рамках подписанных документов: «Не будет никакого обмена, ни секретной, ни закрытой информацией. Никакая из сторон не станет поставлять оборудование другой стороне (для совместных проектов. — Ю. К.). В отношениях между сторонами не будет никаких платежей. От НАСА не потребуется начинать какие-либо новые программы или изменять существующие. Поток информации от одной стороны к другой будет основан на принципе взаимности и может быть легко прерван, если взаимность будет отсутствовать»[257].
Однако, пожалуй, самым большим «отрезвляющим душем» для американских энтузиастов сотрудничества в космосе с Советским Союзом стало игнорирование Кремлем самого факта переговоров или заключенных соглашений. Ни Хрущев, ни кто-либо другой из высших руководителей СССР не упомянули о шагах, сделанных в направлении космического партнерства между Советским Союзом и Соединенными Штатами[258]. Вашингтон воспринял это, как сигнал со стороны Москвы — подписанные Драйденом и Благонравовым документы, возможно, и могут стать материалом для «бумажного кораблика», призванного создавать благодушное настроение ученым и общественности двух стран, но отнюдь не для «ледокола», способного взломать лед холодной войны.
Но жизнь даже такого «кораблика» могла оказаться под угрозой. Надежды на конструктивное взаимодействие между СССР и США в рамках Комитета по космосу ООН также во многом оказались иллюзорными. Вся работа данного органа, по сути, свелась к мелочному выяснению различных юридических аспектов освоения космического пространства, сопровождаемому столкновениями по любому поводу между американскими и советскими представителями. Единственным реальным результатом работы комитета стал доклад 17 Генеральной ассамблее ООН от 14 сентября 1962 г., в котором констатировалось отсутствие прогресса по выяснению спорных вопросов[259]. Все, что смогла сделать ООН — выразить сожаление по поводу создавшейся ситуации и призвать членов Комитета по космосу к «сотрудничеству в целях дальнейшей разработки законодательства по космическому пространству»[260].
