Георгий Бабат - Магнетрон
«И такое заключение теории, — писал Веснин, — казалось, находится в полном соответствии с практическими опытами увеличения дальности действия радиосигналов с увеличением длины волны. 21 августа 1921 года вступил в строй бывший в то время самым мощным в мире 12-киловаттный радиотелефонный передатчик с электронными лампами. И электромагнитные волны длиной в 3200 метров понесли над Землей слова „Говорит Москва“.»
«Говорит Москва»! — именно эти слова открыли Веснину в детстве мир колебаний и волн. 3200 метров — это была волна, которую так неудачно ловил когда-то в киевском цирке радист с метеостанции.
С оттенком жалости думал сейчас Веснин об этом кудрявом энтузиасте, о молодом человеке с огненными волосами и сияющими застежками на тугих подтяжках — о Льве Дмитриевиче. Теперь такие длинные волны, с которыми приходилось работать Льву Дмитриевичу, вовсе не применяются в радиотехнике.
«Но в начале нашего столетия, — писал Веснин, — радиотехника развивалась именно в сторону отвергнутых ныне длинных волн и высоких антенн».
Не без авторской гордости перечитал он эту, как ему казалось, на редкость удачную формулировку:
«В начале нашего столетия радиотехника развивалась в сторону… длинных волн и высоких антенн».
И только тут вспомнил, что фраза эта не его, что эту фразу, как и многие другие, относящиеся к волнам и колебаниям, он слышал на антресолях Музея антропологии и сравнительной анатомии от профессора Николая Николаевича Кленского.
Родословное древо электровакуумных приборов
Некоторые слушатели курса микрорадиоволн, которых Кленский считал особо одаренными, получали иногда после лекции приглашение «бывать на антресолях» или даже «непременно побывать на антресолях». Кленский не считал Веснина выдающимся, подающим особые надежды студентом. И если Веснин, в числе других любимых слушателей, получил приглашение «зайти на антресоли», то этим он был обязан своему пристрастию к «ручному труду».
Николаю Николаевичу пришла мысль построить родословное древо электровакуумных приборов, подобное тем, которые строил его брат — сравнительный анатом — для своих подшефных ископаемых. Веснину было поручено соорудить большой фанерный щит. На щите по указаниям Кленского он нарисовал ствол с могучими ветвями, на которых в виде плодов должны были висеть различные образцы радиоламп, фотоэлементы, рентгеновские трубки.
Многие электровакуумные приборы невозможно было достать в Киеве, и Веснин подклеивал на соответствующих ветвях подходящие фотографии или рисунки.
Наблюдая, как Веснин орудует плоскогубцами и напильником, Николай Николаевич, заложив руки за спину или сунув большие пальцы в жилетные карманы, рассуждал о роли отдельных личностей в развитии той или иной ветви вырастающего на его глазах электровакуумного древа.
Однажды в один из таких вечеров, взглянув на чахлый побег, на котором в качестве плода должен был висеть двухразрезный магнетрон, Веснин сказал:
— Почему бы нам не построить такой прибор?
Кленского это предложение застигло врасплох, но все же он согласился взять на себя общее руководство изготовлением прибора, высказав, однако, сомнение в возможности достать необходимые материалы. Веснин обегал институтские лаборатории, добыл вольфрамовую нить для катода, кусочек никелевой жести, чтобы сделать из нее аноды, стеклянные трубки, несколько баллонов. Кленский воодушевился и произнес одну из своих красивых фраз относительно чердака и сантиметровых волн, которые будут получены в такой жалкой обстановке. Но никаких конкретных указаний он Веснину не дал.
— Вы же сами практик, монтер, а я — теоретик, житель башни из слоновой кости, — шутил Николай Николаевич, когда Веснин пытался с ним советоваться.
В ответ на узко практические вопросы Веснина, который хотел получить от Кленского указания, как, например, добиться того, чтобы стекло не трескалось, когда в него впаивали вывода тока, Кленский делал обобщения, доказывал, что, вообще говоря, интереснее было бы произвести теоретический расчет прибора, чем строить самый прибор.
Николай Николаевич Кленский учился на физико-математическом факультете Новороссийского университета, откуда он в 1889 году был исключен за участие в так называемых «студенческих беспорядках». Свое образование он продолжал за границей, в городе Страсбурге. Затем он работал в качестве личного ассистента знаменитого страсбургского профессора Кона и был впоследствии зачислен в штат доцентом физико-математического факультета Страсбургского университета.
…Возможно, — писал Кленский своему брату в Киев, — здесь, в Германии, плохие законы, но это лучше, чем наше великодержавное беззаконие.
В июле 1914 года стала ясна неизбежность войны между Германией и Россией. Кленскому пришлось поневоле спешно выехать на родину.
Отвечая на «монтерские вопросы» Веснина, Николай Николаевич попутно предавался трогательным воспоминаниям о своей мирной довоенной жизни, о своих «хождениях по мукам» в годы революции. Вспоминал Кленский и своего страсбургского ассистента, которому якобы достаточно было сказать: «Аноды в виде трубки длиной примерно в два сустава пальца, а толщиной в палец».
— Получив подобные общие руководящие указания, мой страсбургский ассистент, не мудрствуя лукаво, несомненно, собрал бы действующий прибор. Как действующий — это уже другой вопрос…
От этого частного случая Кленский переходил к рассуждениям «вообще».
— Немцы вообще, — рассказывал он, — народ исполнительный, дисциплинированный, организованный. Субординация там чтится свято. Мой ассистент, например, полагал, что дело профессора — красиво говорить. А работа ассистента — это чистенько подготовлять опыты.
Веснин, с интересом слушая высказывания Кленского, все же продолжал задавать ему вопросы относительно того, какие размеры анода будут в данном, конкретном случае наилучшими, как для данного магнетрона лучше всего центрировать вольфрамовую нить — катод.
Кленский брал двумя пальцами мелок, подходил к доске и начинал производить интересные, но не всегда идущие к делу вычисления. Выведя ту или иную формулу, он шутил:
— Субординация в немецком понимании — это есть последовательное и успешное стремление подчиненного казаться глупее своего начальника. В нашем отечестве принято поступать наоборот. Нам надо непременно стремиться в заоблачные выси или спускаться в черные бездны. Вот и получается, как у нас с вами в данном случае: слепой несет на своих плечах безногого.
Веснина подобные рассуждения еще больше раззадоривали. Он хотел доказать Кленскому, что соберет магнетрон не хуже его страсбургского ассистента. Но Николай Николаевич, которого раздражали упорство и неопытность Веснина, решил, что в «данной обстановке» все попытки построить действующий прибор «вообще» обречены на неудачу. И однажды, грея руки над электроплиткой, Кленский изрек:
— Для чего, собственно говоря, нам нужно строить действующий прибор? Если бы мы и получили прибор, способный генерировать короткие электромагнитные волны, то все равно не смогли бы полноценно его испытать. А для нашего «древа» и эта игрушка годится — ее общий вид вполне соответствует действительности.
Работая над своей авторской заявкой на новый тип магнетронного генератора, Веснин с улыбкой вспоминал о своем былом возмущении, которое охватывало его всякий раз, когда Кленский пытался доказать ему бессмысленность его попыток.
«Николай Николаевич был по-своему прав, — думал Веснин. — В самом деле, если бы мы тогда и собрали действующий прибор, его в тех условиях нельзя было бы запустить в работу. Оформляя „древо Кленского“, я получил множество сведений, без которых нечего было бы и думать не только о магнетроне, но и ни о какой другой самостоятельной работе в области токов высокой частоты».
Ему было стыдно вспоминать о том, с какой самоуверенностью он спорил на антресолях Музея сравнительной анатомии со своим учителем, как позволял себе иронизировать по поводу чахлой ветви «древа», куда так и не удалось повесить работающий прибор.
«Я был еще слишком молод тогда, — рассуждал теперь постаревший на целых два года Веснин. — Юности несвойственны умеренные суждения — она все целиком принимает или все разом отвергает. Юность безмерно доверчива и щедра — она легко возводит на пьедестал, но так же легко низвергает и разбивает. Юность требовательна и неумолима к своим кумирам: великий человек должен быть велик во всем; если он в чем-либо ничтожен, то ничтожен во всем. Со всей непримиримостью юности я отверг тогда все то, что исходило от Кленского. Я потерял тогда всякий интерес к микрорадиоволнам, решил, что применения микрорадиоволн, о которых говорил Кленский, — радиолучевая связь, замена системы многопроводных линий, обнаружение препятствий по отраженному сигналу — неинтересны, нереальны. Я решил, что все это так же далеко от современной инженерной практики, как далеки те исторические анекдоты о древнегреческих философах-циниках, или киниках, которые Кленский приводил на лекции о кенотронах, или миф о Тантале и его сестре Ниобее, который был рассказан во время занятий, посвященных катодам из сплава тантала с ниобием…»
