Оскар Курганов - Тайна песчинки
— У меня есть более разумная идея, — сказал Хинт.
Он повел меня в дальний уголок сада, где была устроена маленькая летняя кухня. В кирпичной загородке можно разложить костер. Надо только собрать щепки, сухие ветки, старые доски.
— Надо помочь жене — она просит согреть воду, — сказал Хинт и пошел за хворостом, лежавшим у забора.
Я же собирал щепки и думал о Хинте. Пожалуй, впервые я встретил человека, столь не похожего на мои обычные представления об изобретателях. Не то, чтобы у Хинта была более счастливая и легкая судьба, чем у других его коллег. Нет, путь, предшествовавший признанию, был трудным, тяжким, горьким. Но жизненные испытания и разочарования не погасили в нем веры в людей. Может быть, отправляясь в дальнюю дорогу технических открытий, Хинт подготовил себя ко всяким неожиданностям.
Не только хозяин, но и его дом нарушили мое обычное представление об изобретательском житье-бытье. Не было здесь ни атмосферы бедствия, ни конуры, в которой едва вмещаются и крохотная лаборатория, и плоды длительных трудов, и детали машин.
Хинт жил в большом и хорошем доме на берегу моря, в кругу дружной семьи. Даже суета уборки после ухода гостей производила впечатление благополучия и покоя.
Потом, когда я ближе узнал Хинта и его семью, я понял, что за этим внешним и кажущимся покоем скрывается много жизненных невзгод. Но в тот вечер или, вернее, в ту ночь я увидел только большие и скромно обставленные комнаты, сад, вместивший все цветы эстонской земли, приветливого хозяина и ощутимое подтверждение жизненной реальности его открытия.
Дом этот радовал меня и тем, что он выложен из силикальцита, нового строительного камня, созданного Хинтом, и тем, что жил в нем ученый, исследователь, первооткрыватель. Я не мог не вспомнить о том ощущении неловкости и даже раздражения, которые я испытывал в подобных домах — пусть не силикальцитных, а в кирпичных или рубленых, — если за их обитателями угадывались случайные или, как в старину говорили, «бешеные» деньги, или случайное возвышение, случайный пост, а не талант, не крупные заслуги перед обществом.
Хинт вернулся с охапкой хвороста и мелкими щепками, присел на корточки, и вскоре веселый огонь осветил его лицо.
Потом мы принесли большой котел с водой, поставили его на кирпичи, под которыми уже сердито покрикивал в ночной тиши разгоревшийся костер.
Мы просидели с Хинтом у этого домашнего костра всю ночь, если только белая прозрачная пелена, подвешенная к небу, может быть названа ночью. Мы говорили с ним о самых разных событиях его жизни. Но он неизменно возвращался к одной и той же теме — силикальциту. При этом лицо Хинта становилось одухотворенным — он как бы отправлялся в одному ему известные миры. То он с гневом обрушивался на тех, кто стоит на его пути, то устремлялся в будущее и рисовал увлекательные картины сказочного распространения его изобретения на всех континентах.
Я знал, что Хинт родился и вырос на острове Саарема. Мне казалось, что я уже побывал на этом суровом и прекрасном острове, когда читал талантливые книги Юхана Смуула и Ааду Хинта, брата Иоханнеса Хинта. Но, может быть, мы повторим это путешествие теперь, у костра?
— Какая связь между моим детством и силикальцитом? — спросил Хинт. — Поверьте мне, я не был изобретателем ни в пять, ни в десять, ни в пятнадцать лет. Как и все дети мира, я считал, что взрослые меня не понимают, и стремился к морю, когда надо было сидеть над алгеброй.
Потом, помолчав, Хинт что-то вспомнил:
— Когда мне было пять лет, я любил строить из песка различные домики. Это, как известно, увлечение детей всего мира. Но, построив домики, я начинал рубить их маленьким топориком. Мать мне тогда говорила: «Как ты мог додуматься — рубить песок топором?» Я тогда, помнится, вполне сознавал всю бессмыслицу своего поступка. Но вот прошло с тех пор более сорока пяти лет, я стал инженером и теперь доказываю всему миру, что песок надо рубить топором. Только этот способ — рубка песка — и может открыть те тайны песчинок, которые привели меня к созданию силикальцита. Правда, я рублю песок не обычным топором, а специальной машиной, но действует эта машина, в сущности, по тому же принципу — рубит металлом песчинки.
Я понял, что всю свою жизнь Хинт теперь рассматривает с точки зрения своего изобретения. Он не может себе представить, что в детские или юношеские годы могли произойти какие-то события, не повлиявшие в той или иной степени на судьбу силикальцита. Разве, будучи студентом строительного факультета, не удивлялся он слабости силикатного кирпича? А ведь именно эта мысль привела его впоследствии к созданию силикальцита. Разве, уже став инженером, не увлекался он самыми фантастическими проектами? А ведь именно эта его черта характера помогла ему создать не фантастические, а реальные проекты новых конструкций.
Нет, Хинта никогда не покидало чувство юмора. Он посмеивался над самим собой, над своей склонностью видеть в своих жизненных поступках истоки силикальцита.
И все-таки рассказ о побеге из фашистского концентрационного лагеря поздней осенью 1943 года оказался, как это ни странно, началом истории об изобретении Хинта.
Но прежде чем мы пойдем с вами, читатель, по дорогам войны, нам придется отправиться в места, связанные с детством Хинта. Правда, я вынужден буду прервать разговор у костра и чуть-чуть забежать вперед. Но мне кажется, что этого требует логический смысл рассказа.
Глава третья
Через дня три после той ночи я побывал у Ааду Хинта, автора талантливой эпопеи «Берег ветров», охватывающей большой исторический период жизни эстонского народа.
Ааду Хинт провел меня в свой кабинет, напоминавший капитанскую рубку большого корабля.
Ааду остроумно использовал для этой «капитанской рубки» чердак дома. Большой компас, старые лоции, карты, флажки — все напоминало о душевной привязанности хозяина дома к морю, к океанским ветрам и далеким походам.
С этого и начался рассказ Ааду о семье Хинтов.
Александр Хинт — отец Иоханнеса и Ааду — был капитаном дальнего плавания. Семья Хинтов жила в маленькой деревушке на скалистом берегу острова Саарема.
Это даже была не деревушка, а хуторок Копля — всего шесть домиков. В одном из них жила семья Хинта.
Александр Хинт почти все время находился в плавании. Он появлялся на острове Саарема на хуторе Копля, задавал детям один и тот же вопрос: «Ну, что вы сделали для людей?»
Это было шутливое начало встречи с детьми, и отец даже не всегда интересовался их ответами. Но шутка запала в душу братьев Хинт. И не раз, уже будучи взрослыми, они с тем же шутливым оттенком спрашивали друг друга: «Ну, что ты сделал для людей?»
Итак, маленький хутор Копля, вблизи деревни Куузнымме — вот он передо мной. Суровая жизнь на суровой земле. Ветры придали деревьям причудливые формы, а каменистая почва принуждала людей действовать с неутомимостью и напористостью ветров. Соленые штормы, сероватые камни побережья, холодная зима, жаркое и короткое лето — словом, как будто неприютная земля. Разве рыбаки, ловцы угрей, не могли найти более тихий и плодородный клочок земли? Разве моряки не могли поселиться в более привлекательном месте?
Но в том-то и дело, что с точки зрения жителей острова — рыбаков и моряков, земледельцев и мастеровых — это самая привлекательная и благодатная земля на всем свете. От поколения к поколению передается эта любовь к земле, камням, ветрам, к самобытной и суровой природе острова Саарема.
Это чувство свойственно не только эстонским семьям и не только жителям острова Саарема. Мне кажется, что это одно из самых глубоких и вечных проявлений человеческой привязанности к родной земле. В годы войны люди возвращались на свои пепелища, в деревни или города, где были одни только опаленные камни и пепел, и все-таки с душевным удовлетворением говорили: «Ну, теперь мы дома!»
Конечно, для советских людей понятие родной земли не ограничивается тем клочком, с которым связано детство, юность, семья. Но и без этого самого близкого, самого дорогого места, пусть самого чахлого клочка земли нет и великого, прекрасного чувства, которое мы привыкли называть любовью к родине, к отечеству.
Если приложить труд, старание, энергию и упорство, то камни острова превратятся в плодороднейший клочок земли, и хоть каждый такой клочок приходилось отвоевывать у суровой и жестокой природы, у моря, ветров, но люди, родившиеся и выросшие на этом острове, были привязаны к нему больше, чем к самым плодородным местам мира. Они любили в этом клочке земли не только плоды своих трудов, но и эти труды. Их привязывала к нему именно эта вечная необходимость завоевывать, добиваться того, что в иных местах кажется легко достижимым и естественным.
Три брата — Ааду, Иоханнес и Константин — каждую неделю отправлялись в школу, которая была в двенадцати километрах от хутора. Каждую неделю они пешком возвращались домой. Это были веселые путешествия, во всяком случае, такими они представляются братьям теперь, когда поседевшие и много пережившие братья Хинт возвращаются к своему детству.
