Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
Жена мне сказала: «Как смысл этих слов не соответствует всему действительному!»
Я подумал про себя: да, эти-то слова многих идеалистов довели до смерти, а многие мерзавцы составили на них свое благоденствие!
* * *
В городе Кинешме жил большой лесопромышленник Иван Григорьевич Тихомиров. Я с ним познакомился в 1889 году, покупая у него дрова и лесные материалы для фабрики. Бывая у нас в правлении, Тихомиров рассказал свою интересную биографию: сын крестьянина, он еще с самых ранних лет любил лошадей, и его было первое удовольствие проводить свое время около них, ухаживать и любоваться ими. Как только наступило время начать свою крестьянскую работу, он покинул отца, сделавшись ямщиком. Его излюбленная мечта всегда была иметь тройку резвых лошадей, лучших в уезде, чтобы с шиком прокатиться и форснуть перед другими. Мечта его осуществилась, ему посчастливилось подобрать тройку резвых и красивых лошадей, приобретя в разных местах от помещиков за выездом их из своих поместий. И действительно, говорил он, тройка была восхитительна, приводила всех в удивление. Тихомиров стал выезжать на ней на станцию Кинешма недавно проведенной железнодорожной линии. Однажды с поездом приехал красивый молодой гвардеец, ему из имения была выслана тройка лошадей, но он увидал стоящую тройку Тихомирова, не пожелал ехать на своей, а сел на тихомировскую. «Ванька», как сам называл себя при рассказе Тихомиров, сумел прокатить офицера, вполне наслаждаясь тем, что нашел любителя лошадей в лице гвардейца, наподобие себя. Офицер оставил Тихомирова в усадьбе и начал ежедневно выезжать на его тройке по своим знакомым, приставая к нему, чтобы он продал бы тройку, но «ванька» отказывался, говоря: «Что я с деньгами буду делать? Ведь такую другую тройку, пожалуй, и не найдешь!» Как-то проезжая мимо леса помещика, далеко отстоящего от усадьбы, офицер опять обратился к «ваньке» с просьбой: «Прошу, продай, я тебе тысячу рублей за нее дам». — «Соблазн был большой, — говорил Тихомиров, — тысяча рублей в то время деньги для меня были большие, но было жаль мою тройку, которую я так любил, и, чтобы отвязаться от офицера, я ему сказал: “Продать не продам, но на мену отдам, если отдадите эту рощу, мимо которой сейчас едем”».
Офицер такому предложению Тихомирова обрадовался и отдал ему рощу за тройку лошадей. Эта роща составила Тихомирову благосостояние, он сделался потом владельцем более 20 тысяч десятин лесов в Костромской губернии и участником в фабрике своего зятя2 , под фирмой «Тихомиров и Морокин».
И. Г. Тихомиров, приходя к нам в правление, держал себя очень сдержанно, говорил тихим голосом, и что меня всегда удивляло — это появление на глазах у него слез, можно было думать, что он считал себя как бы обиженным и недовольным.
Выдав свою единственную дочку замуж за Морокина, сына известного фабриканта, с которым вместе выстроили бумагопрядильню и ткацкую, после чего [он] заметно стал вольнодумничать, особенно когда ему приходилось бывать у нас после обеда с употреблением вина, то он тогда уже изливал слезы, жалуясь на нас и других его ближайших соседей за безжалостное отношение к рабочим, с обвинением в жадности и корыстности. Призывал на всех нас, грешных, громы небесные, грозя гневом Божьим и народным на наши головы. Когда же я, взволнованный его отношением к нам, считая его вполне несправедливым, задавал ему вопрос: «Почему вы так говорите, ведь вы тоже фабрикант? Отчего же гнев Божий минует вас?» — «Нет, со мной этого не может быть, я крестьянин, и рабочие знают, с каким трудом я наживал деньги», — забывая о том, что его первое денежное благополучие получилось от продажи тройки лошадей юнцу офицеру за лес. После таких разговоров с ним я всегда чувствовал себя в каком-то неловком положении: меня смущала его идеология, которую я никак не мог себе уяснить. Однажды после разговора с ним встречаю его родственника, которого спросил: «Скажите, что это Иван Григорьевич обрушивается на своих соседей, обвиняя их в корыстности к рабочим, между тем ставка платы рабочим у нас и других его соседей гораздо выше, чем у него?»
Его родственник засмеялся, сказав: «Чем же можно иначе объяснить, как только не завистью: вы и другие соседи строят, увеличивают фабрики, а он этого не может, поневоле призовешь все громы небесные и людские на своих конкурентов!»
* * *
Алексей Семенович Вишняков был из старинной известной московской купеческой семьи, он состоял крупным пайщиком в Обществе выдачи ссуд под движимость, и эта сфера деятельности для него была узка. Благодаря его хорошему образованию и воспитанию его тянуло занять более серьезное положение среди московского купечества, и он стремился устроиться руководителем в каком-нибудь из общественных банков.
С Вишняковым мне пришлось встретиться в первый раз на одном общем собрании акционеров банка, он невольно обратил мое внимание своей громоздкой фигурой во время его вставания, чтобы задать вопросы по отчету к председателю правления банка. Замечания его были дельные, и было видно, что он отлично ознакомлен с отчетом.
Во второй раз я его видел на общем собрании членов Первого Общества взаимного кредита, где он успешно вел борьбу с правлением Общества, добившись того, что все директора Общества единогласно вышли из правления и Вишняков был выбран председателем Общества взаимного кредита.
У меня сохранилось в памяти, как на этом собрании А. С. Вишняков упрекал директоров Общества взаимного кредита в большом вознаграждении, получаемом ими, что-то вроде 6 тысяч рублей в год; таковое обвинение, несомненно, имело влияние на мелких членов этого Общества, в глазах которых вознаграждение в 1000 рублей уже казалось большим и достаточным.
Алексей Семенович, сделавшись председателем правления Первого Общества взаимного кредита, немедленно провел изменение устава Общества, где вместо всех членов Общества взаимного кредита было предоставлено право выбора определенному количеству лиц-выборщиков, что, несомненно, значительно облегчило ведение общих собраний. Подобрать же выборщиков, сочувствующих новому правлению, уже не представлялось трудным, и на ближайшем собрании выборщиков было внесено предложение об увеличении жалованья правлению, и оно было значительно увеличено.
Вишняков числился среди купцов либералом, со стремлением проводить свою деятельность в этом же духе среди лиц, ему подчиненных, чем вызвал большое нарекание в 1905 году, когда было ограблено Общество взаимного кредита вооруженными революционерами; его упрекали вкладчики в Общество взаимного кредита: «Набрал революционеров — вот они и устроили ограбление, указав все входы и выходы!»3
Алексею Семеновичу удалось собрать средства на устройство Высшего Коммерческого училища4 , превратив его в цитадель для распространения либеральных идей среди учащихся, должных в будущем занять серьезное положение в торговле и промышленности.
Мне неизвестен удельный научный вес кончившей это учебное заведение молодежи и сколько из них заняли крупное положение в коммерческих делах, но с одним из окончивших это училище мне пришлось работать в 1925–1926 годах *, и я могу сказать, что в продолжение всей своей жизни не пришлось видеть человека с высшим образованием более беспринципного и малоразвитого, с научными познаниями куда ниже, чем у окончивших средние школы.
Московский купец Иван Григорьевич Простяков **, находясь в довольно близких деловых отношениях с А. С. Вишняковым, рассказывая мне о нем, пенял на его резкость и заносчивость, говоря: «Алексей Семенович годами значительно моложе меня, между тем не стесняется вызывать меня по телефону через артельщика с просьбой, чтобы я пришел к нему. Но хотя делал бы это немного поделикатнее, как это делает Николай Александрович Найденов, вызывающий меня по телефону лично, с просьбой сообщить, когда я его могу принять. Ну, понятно, идешь сам, зная, что по его положению и массе дел он имеет мало времени на хождение».
* Леонид Алексеевич Вахромеев.
** Мой компаньон по Товариществу Большой Кинешемской мануфактуры, имеющий на плечах не менее 68–69 лет, отличающийся умом и сметкой, составивший довольно большое состояние и положение среди московского купечества; занимал разные почетные должности в благотворительных учреждениях в Московском купеческом обществе. Биография Простякова была очень интересна: слышанная мною от знавших его лиц, но, к сожалению, она у меня из памяти исчезла. Личные мои впечатления о нем остались только хорошие; из смешных его сторон была любовь к иностранным словам, которые он часто перепутывал: так, вместо “виртуоз” говорил “виртоуст”, и когда его переспрашивали, то не смущался, отвечал: “Как не понимаете? Так называется человек, замечательно хорошо исполняющий свое дело”. И тому подобные другие словечки, курьезно перепутанные.
