Яков Белицкий - Богословское-На-Могильцах
Теперь уж вряд ли мы когда-нибудь узнаем, для чьей детворы — Аигиных или Армандов — разбита была площадка для столь модного в начале века крокета.
Еще запомнилось старикам, как церковь закрывали. Двое мужиков (кто говорит — местные, кто — приезжие) трудились в ней несколько дней не покладая рук. Один в специальную лохань смывал позолоту с иконостаса, другой обработанные кислотой иконы аккуратно разрубал на равные дольки и бросал в железную печку.
Слушал я стариков и вспоминал, что, когда велел Аигин выкинуть из софринской церкви древний иконостас, чтобы заменить сделанным на его пожертвования, нашлись люди, сохранившие образа древнего письма, и, сохраненные, они дожили до наших дней и теперь радуют нас, будучи помещенными в различные музеи. А в Могильцах таких людей не нашлось…
— Что же так? — спрашиваю у стариков.
— Мы-то, ребятня, радовались, возле печки скакали…
— А отцы с матерями?
А родители наши… Старики впервые через шесть десятков лет задумываются по этому поводу и удивляются: «А вправду, они-то где были?» И вспоминают, все также удивляясь: «По избам сидели, затаились, никого, считай, у церкви не было».
К тем временам Могильцы были уже лишены звания волостной столицы, разоренное многочисленными директивами и указаниями, село было даже не в силах проложить сносную дорогу к Ярославскому большаку. Восьмидесятилетний Петр Иванович Большунов вспоминает, что когда его мать вздумала на лето сдать избу дачникам, то, попавши со своим скарбом при переезде в дождь, они так и не добрались до Могильцев и, махнув рукой на задаток, устроились в какой-то другой деревне…
Медленно и трудно вставал на ноги колхоз.
На страницах районной газеты тех лет «За большевистские темпы» довольно часто встречаются и название деревни, и имя колхоза. Колхоз не был знаменитым. Его бедные земли и небольшое число работников не давали ему возможности встать вровень с лучшими хозяйствами района, расположенными в больших селах — Рахманове, Звягине, в соседних Талицах. В районных сводках Могильцы традиционно занимали серединные строчки. Но в газете их тем не менее хвалили часто: за старательность, заботливый уход за конями…
То, чего не сохранили документы, — помнят люди.
Зинаида Григорьевна Полынкова после долгих лет учительствования в местной школе была председателем сельсовета в Талицах.
Она вспоминает, что славились Могильцы разными промыслами. Жгли уголь в ямах (он пользовался большим спросом у московских портных — считалось, что дает ровный жар утюгам), вязали метлы, плели из прутьев гнезда для кур-несушек. Был здесь одно время и небольшой кустарный заводик, где выдували аптечную посуду — нещедрая на урожай местная земля оказалась богатой на пригодный для этого песок.
Приводит Полынова одну любопытную подробность. Все собирались жители Могильцев дать своему селу другое название. Однажды на общем сходе порешили: «Красный Октябрь»!
У некоторых в метриках так и по сию пору записано, но из губернских инстанций утверждения на решение схода не поступило, и постепенно вернулись к старому названию.
— Небогато жили, но интересно! — говорит Зинаида Григорьевна. — Клуб был в сарае, нынешней молодежи показать бы этот клуб — не поверят! А мы-то как в пего торопились! И спектакли в нем устраивали, и разные игры, а когда лекторы к нам приезжали — даже из других деревень в этот клуб люди приходили.
А еще приходили к ее брату — Василию Шишкову: как вспоминает дочь Василия Григорьевича Надежда Васильевна, к нему часто наведывались посоветоваться по сложным житейским делам, просили помочь написать заявление или жалобу.
Василий в ту пору сумел где-то овладеть невиданной в тех местах специальностью шофера. До автомобилей в Могильцах было еще далеко. Однако же при немудреной технике, что была тогда в селе, его знания оказались как нельзя более кстати.
Как выглядели Могильцы в ту пору?
Путеводитель «Вокруг Москвы» 1930 года сообщает о разбитых статуях возле прудов, обветшалых беседках в аллеях. Сами пруды уже пришли в негодность: была нарушена система их каскадного водоснабжения, забиты землей родники, и тот же Петр Иванович Большунов и другие старожилы уверенно вспоминают, что один из прудов получил название Поганый. Остальные, судя по всему, были не лучше.
Старики рассказали одну любопытную историю.
Несколько лет назад в осеннюю распутицу к центру села, к церкви, пришло несколько человек.
— Понимаете, у нас же от станции маршрутка ходит, — говорил мне П. И. Большунов. — По шоссе и на любой попутке, в конце концов, можно добраться, а они, гляжу, через лес, чуть не по колено в грязи — что за чудики, думаю, такие? Может, туристы? Староваты вроде для такого вида спорта… А потом как обожгло! Мать святая, да они же дорогой шли, какой уж лет сорок никто не ходит. Я по ней еще мальчонкой бегал, когда почтальоном в волости был! Кто же им нарисовал-то ее?
А они отдышались, грязь щеточкой с сапог оттерли и — на кладбище, а его-то и нет давно! Только надгробья гагаринской дочки да Ивана Ивановича Аигина, двоюродного брата владельца Могильцев.
И вот что я вам скажу: это Аигины были! Они в этом, конечно, не признались — годы были, как бы это сказать, еще не очень откровенные, а я бы их приветил, если бы открылись, — среди этой семьи многим родные те места были небезразличны: школы открывали у пас и в Талицах, учителей хороших нанимали, которые ученики способные — дальше учиться посылали на свои деньги. И вот видишь, не забыли родину — хранилась ведь где-то бумажка с дорожкой к аигипскому погосту…
Так в последний раз прозвучала в нашем рассказе фамилия Аигиных, крепостных крестьян, выбившихся в крупных людей делового мира. История для пореформенной России довольно характерная.
Суровое и беспокойное время не пощадило усадьбы — она многое утеряла из того, что было при Щербачеве и Гагариных, перестала быть такой, какой видели ее и любовались ею многие люди, чьи имена навсегда остались на страницах истории отечества.
Два обстоятельства не давали мне покоя до той поры, пока я не поставил последнюю точку в этой работе.
Первое — чувство сердечной благодарности к тем, кто в течение многих лет заботится о восстановлении усадьбы. Мы так привыкли к словам «безвозвратно утеряно», «непоправимо искажено», что нам сегодня крайне важен каждый пример возрождения, заботы о сохранении того, что чудом дожило до наших дней.
А второе — давайте сообща учиться радоваться каждой спасенной малости.
Невелик труд (да простит мне читатель эту крамольную мысль!) унестись воображением в прошлое в дивных залах Останкина и Кускова. Но кто из нас не испытал пронзительной сердечной боли в сожженном блоковском Шахматове, в находящихся столько лет в небрежении Авдотьине Николая Новикова и Даровом Достоевских, в изуродованных недальновидными хозяйственниками Никольском-Гагарине и Воронове Ростопчиных? Список этот можно продолжать и продолжать.
Реставраторы Могильцев и те, кто собирает местный музей, помогли мне вновь увидеть эту давно уже порушенную усадьбу. И кто придет сюда, уверен, тоже испытают это несказанное ощущение. Низкий поклон беспокойным и бескорыстным людям, которые бережно и неутомимо отогревают своим дыханием и склеивают один к одному, терпеливо счищая с них грязь и пыль, безжалостно разбросанные осколки жемчужин искусства и архитектуры неповторимого в своей прелести Подмосковья…
Ведь это истина известная: начни разрушать, и коль не найдется беспокойная душа, то и другие будут делать то же. И чем дальше — тем охотнее и без особых угрызений совести. «Что тут беречь, в этих развалинах?»
И напротив — отыщется охотник спасти погибающий памятник, и тотчас другие за ним потяпутся и будут гордиться: «Какое доброе дело сделали!»
И вот здесь, в Могильцах, уже помимо реставраторов люди заботятся об усадьбе, могут рассказать о том, что было здесь десятилетия назад, и несут в музей к Татьяне Германовне Софьиной найденные в земле глиняные черепки, позеленевшие медные копейки.
Несколько раз приносили фарфоровые осколки пронзительной синевы с белыми ободками — то, что осталось от нарядных флаконов, в которых отправлял князь Гагарин в Петербург вино собственного изделия.
Но не все такие рачительные. Идет в этих местах большая стройка: расширяется оздоровительный комплекс Дома творчества, прокладываются новые коммуникации.
Сколько раз просила Софьина экскаваторщиков: «Дайте передохнуть ковшам, поглядите, что копаете, — ведь в земле бесценные богатства могут быть!» Но в клады экскаваторщики не верят, а черепки им некогда подбирать — они на сдельной оплате.
А еще ищут местные краеведы… подземный ход. Одни говорят, что шел он от барского дома, другие — от церкви.
А куда шел?
