Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
Товарищество решило купить всю его партию хлопка по цене, как он сам заплатил за нее в Америке, и в течение двух суток мы ее сумели реализовать и получили от нее пользу 40 тысяч рублей. Часть платы за этот хлопок была зачтена по долгу Кенига Товариществу, и таким образом вся задолженность его Товариществу была ликвидирована.
Дальнейшие дела с Кенигом прекратили, ясно было видно, что он дело вести не может.
Прошло месяца три-четыре после этого, я стою на Бирже и вижу пробирающегося ко мне через толпу нашего конкурента Александра Николаевича Крафта с выражением на лице сострадательной улыбки и с печально-задумчивыми глазами. Поздоровавшись, он спросил: «Вы слышали: Кениг прекратил платежи?» — смотря на меня пристально, с целью увидать, какое на меня произведет впечатление его известие. «Что вы! — ответил я. — Неужели это правда? Такая солидная фирма! А отец ему не помог?» — «Нет, в том-то и дело! Мы попали на пятьдесят тысяч рублей, только недавно продали». — «Вот как! Жаль! Не следовало бы продавать!» — «Да и про вас тоже говорят, — ответил Крафт, — что он вам должен большую сумму!» — «Нет, нам не должен, мы прекратили своевременно с ним дела».
Нужно было видеть в эту минуту лицо этого милого конкурента! На нем выразилось завистливое и злобное выражение, и он, отходя, сухо сказал: «Поздравляю! Своевременно и успешно это сделали!»
Мне эта сцена доставила истинное удовольствие, я ею был доволен. Она компенсировала меня за понесенные хлопоты и тяжелое переживание, свалившееся случайно на меня.
Идя с Биржи в контору, думал: была бы мною развита такая энергия в этом деле, если бы личный интерес моей тантьемы не был бы задет? Поехал ли бы я без отдыха, почти не повидав своих детей, немедленно в Петербург, проводя там время в волнениях, с питьем рейнвейна, которого терпеть не мог, чтобы хотя отчасти улучшить положение своего Товарищества?
Я уверен, что, состоя на определенном жалованье, без участия в прибылях, я отнесся бы к этому случаю более легко и считал бы себя морально правым. Мог ли я искусственно одним только нравственным рассуждением поднять свои нервы и энергию до величайшего напряжения? Мне кажется, что тантьема в этом случае была сильным возбуждающим средством, подчинившим все силы души моему эгоизму.
С Бродским, вторым русским сахарным королем, мне пришлось познакомиться в санатории доктора Лимана в Вейсерхирше, близ Дрездена. Бродский был худым, по виду слабым, но полным энергии, с желанием денежно покорить весь мир. Все время голова его работала в этом направлении; он был большой комбинатор, с подкладкой чистого грюндерства, не задумался бы употребить всякий способ к наживе, хотя бы и мошеннический, но без ответственности перед уголовным законом. О таковом произведенном им грюндерстве я написал, рассказывая о банкротстве Борисовских4 .
Производя «воздушные ванны» в сосновом парке санатория Лимана, мне приходилось почти ежедневно с Бродским гулять и разговаривать и неоднократно от него слышать сожаление: «Нет людей, ах, если бы я мог найти нужных, весь бы мир завоевал!» Это восклицание касалось доверенного при его пивном заводе в Москве5 , в этом году «помазавшего»6 его на достаточную сумму.
Бродский был диабетик, эта болезнь обыкновенно выражалась неутолимым голодом и жаждой; он, наживший громадные средства, желал пользоваться жизнью, а процент сахара в организме сажал [его] на строгий режим. Ему приходилось во всем себя сдерживать: ездить ежегодно в скучный санаторий Лимана, жить там месяц и более, исполнять все предписания доктора, и наконец как бы сахар исчезал. Но стоило ему приехать домой в Киев, где, как он рассказывал, имелся у него отличный повар-француз, готовивший ему кушанья по рецептам доктора, как процент сахара опять появлялся, ежемесячно увеличиваясь. И Бродский, достигший всех возможностей, принужден был лишать себя всего. Мне было жаль этого человека, прожившего всю жизнь в искании только материальных благ, с конечным результатом — невозможностью ими пользоваться.
ГЛАВА 65
Невдалеке от Ивановского монастыря1 , по Трехсвятительскому переулку и примыкающим к нему другим путаным переулкам, находилось большое владение Т. С. Морозова2 , огороженное каменной стеной с железной решеткой, с тянущимся по косогору садом, над куполами деревьев виднелся красивый особняк, в котором жили хозяева дома.
Слава о богатстве Морозова шла давно по Москве, и в простонародье составилось представление, что Морозов так богат, что даже хотел на доме своем сделать позолоченную крышу наподобие как это делалось на куполах церквей, да правительство этого ему не разрешило. Конечно, это была только болтовня, сам бы Морозов не стал делать такой глупости.
Родоначальник и создатель фирмы был из гуслицких крестьян, Савва [Васильевич] Морозов, создатель нескольких больших фабрик; главная была в Орехово-Зуеве, другие две — в Богородске и Твери.
В Твери строил фабрику и занимался ею его старший сын Тимофей Саввич3 , даровитый промышленник и купец; он приложил все старания к устройству этой фабрики, предполагая, что отец оставит ее ему, но оказалось, что отец в духовном завещании распорядился иначе: старшему Тимофею и его брату Елисею оставил фабрику в Орехово-Зуеве, причем разбил ее полосами, отчего два брата сделались чересполосными владельцами. Такое странное деление породило большие недоразумения между братьями, а потом между их наследниками образовалось две семьи фабрикантов с непрекращающейся враждой, наподобие известных итальянских семей Монтекки и Капулетти.
А Богородская и Тверская фабрики достались другим двум сыновьям4 .
Т. С. Морозов сумел свою чересполосную фабрику поставить в блестящее положение; на ней и подсобных к ней предприятиях числилось около 20 тысяч человек рабочих.
После смерти Тимофея Саввича осталось два сына — Савва и Сергей, оба получившие университетское образование. Сергей Тимофеевич из-за своей нервной болезни не пожелал заниматься делом, а всецело отДался работе по кустарному музею, на что тратил большие деньги, чтобы выдвинуть кустарное производство на надлежащую высоту по выработке и изяществу.
Савва же по окончании университета вступил в дело и начал там работать, где мне пришлось с ним познакомиться.
Лицо Саввы Тимофеевича в памяти моей не запечатлелось, осталось лишь одно воспоминание какого-то странного подергивания мускулов лица, изображая как бы потуги от несварения желудка. Чем можно это объяснить — не знаю. Думаю: не с детства ли усвоенная плохая привычка.
Саввой Тимофеевичем при начале вступления в свое дело был устроен пир только лицам, имеющим поставки на фабрику, в ресторане «Стрельна», известном своим роскошным зимним садом. Приглашенных было много, угощение обошлось дорого, но, несомненно, было сделано с целью, чтобы сразу стать к нужным для дела лицам в более близкие отношения и сделаться между ними популярным. Для интересов фирмы таковой пир не представлял никакой нужды, она и без того была очень интересна всем, имеющим с нею дела.
В это же приблизительно время Савва Тимофеевич явился на торжественное собрание выборщиков Биржевого комитета, кажется, бывшее по случаю пятидесятилетия основания Биржи, подошел ко мне с просьбой познакомить его с Николаем Александровичем Найденовым. Все это давало право думать, что он имеет намерение заняться общественными делами и занять подобающее положение среди купечества. Это было принято к сведению, и вскоре группа лиц, организовавшая Среднеазиатскую выставку, при выборе членов комитета выставки выдвинула его в члены, и он был выбран единогласно. Передачу о таковом выборе его в члены комитета выставки сделал я и заметил, что известие им принято было с удовольствием. Но нужно сказать, что в то время значительная часть купечества относилась отрицательно к этой выставке и ожидала полного провала ее.
Савва Тимофеевич принял с охотой эту обязанность, но ни разу не посетил заседаний комитета во время ее организационных работ, то есть в то время, когда он всего больше мог бы принести пользы для дела. Посещение же им комитета началось только после того, когда успех выставки был несомненен — после принятия звания почетного председателя выставки великим князем Сергеем Александровичем. Невольно бросалась в глаза любовь Саввы Тимофеевича беседовать с корреспондентами газет, одолевающими в то время комитет разными вопросами. Он уделял им много времени, угощая завтраками и коньяком в буфете выставки, после чего в газетах были помещены его беседы с восхвалением его.
Вскоре за этим освободилась должность председателя Нижегородского ярмарочного комитета5 , по случаю ухода с этого поста Павла Васильевича Осипова *; на эту должность был выбран С. Т. Морозов, на которой пробыл несколько лет.
