Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое
На первом обеде с Горемыкиными нам подали отличные устрицы, по уверению Алексеевых, сидевших со мной рядом, как раз против Горемыкиных. Горемыкины, Алексеевы наложили свои тарелки полностью устрицами, я же отказался, тогда Алексеевы настойчиво начали убеждать, чтобы я их попробовал, что это блюдо — верх удовольствия. И Алексеев взял мою тарелку и положил в нее столько, сколько вместилось.
Я решился попробовать и сделал так же, как другие: подрезал и подцепил устрицу специальным ножичком, выжал лимон и отправил ее в рот. И испытал ужасное, неприятное положение: проглотить устрицу не могу из-за отвращения к слизнякам, у меня получились в горле спазмы, и я чувствую, что если я ее проглочу, то придется, пожалуй, бежать из-за стола, а выплюнуть на тарелку при всей почтенной публике было бы верхом неприличия; наконец, употребив всю силу воли, проглотил устрицу, не получив ни малейшего удовольствия от этого деликатеса. И моя тарелка, наполненная устрицами, целиком перешла Алексеевым, так как я больше пробовать решительно отказался *.
* Горемыкин по возвращении из Каира занял высокое положение в правительстве. Кстати, расскажу о печальной кончине Горемыкиных. Во время революции, в 1918 или 1919 году, они переехали жить в Сочи, поместясь у своих родственников; когда обедали на балконе дачи, были окружены бандитами с целью грабежа, как говорили потом в городе, бандиты их убили. Это мне передавал Юрий Константинович Киртбая, племянник моей жены, в то время бывший мальчиком, и он был свидетелем этого происшествия. Говорят, главари этого преступления были пойманы и расстреляны.
Горемыкин в моем представлении был, несомненно, весьма умным, очень честным и хорошим человеком, но, мне казалось, он не обладал сильным духом и волей, а потому можно было думать, что не он правил старшим составом министерства, а, пожалуй, они им.
Описывать города, осмотренные нами во время остановки парохода для разгрузки и нагрузки товаров, я не буду: имеются описания, раньше хорошо составленные, да и наш беглый осмотр не оставил у меня долгой памяти.
Открывшийся вид на Константинополь поразил меня: панорама была восхитительная при солнечном, ясном и теплом дне, но когда войдешь в город, то грязь его с бесконечным количеством нищих и собак сразу разочаровывают тебя, особенно при надоедливом выпрашивании бакшиша, без которого турки, казалось, жить не могут.
Главная улица — Пера наполнена роскошными магазинами и кафе, с бесконечным количеством публики всех национальностей. Бывший собор св. Софии по постройке очарователен, но содержался в то время весьма грязно; стены его внутри обвешаны как бы плакатами, но оказалось, это были разные изречения из Корана. Были в церкви с находящимися там мощами св. Варвары Великомученицы, но, быть может, я наименование святой — к моему стыду — перепутываю4 . Но что меня удивило: перед церковью имеется площадка, обставленная скамейками, занятыми взрослыми, присматривающими за детьми разных возрастов; дети эти играли большими группами под апельсиновым деревом, усыпанным большим количеством фруктов. Мне невольно пришла мысль: могло ли бы у нас в России существовать фруктовое дерево с плодами там, где играют дети? Я уверен, наши дети не дали бы долго оставаться плодам на дереве, они были бы оборваны, с поломанными ветвями. В день, когда я записывал это свое воспоминание, мне пришлось на Покровке покупать огурцы у какой-то крестьянки, я ей сказал: «Зачем ты так рано огурцы срываешь, они очень еще малы?» Она мне ответила: «По необходимости приходится обрывать, иначе детки оборвали бы». — «Неужели ты не можешь детей воспитать так, чтобы они у тебя не крали?» — «Да я говорю не про своих деток, моим я не запрещаю рвать, сколько хотят, но дети-соседи обрывают в то время, когда я ухожу на работу, а потому и приходится утром обирать все огурцы, хотя бы они и маленькие».
Обратил тоже [внимание], когда был в Каире, отъехав довольно далеко от города, увидал громадные фруктовые сады с мандариновыми и апельсиновыми деревьями, как мне сказали, принадлежащие хедифу5 . И сады эти даже не были огорожены заборами, а лишь отделялись от дороги небольшим земляным валиком.
Мне пришлось жить в Германии в Вейсерхирше, близ Дрездена, где дороги все были обсажены грушевыми деревьями, и в то время, когда я был там, под каждым деревом лежало много падали груш, и ни разу не пришлось видеть, чтобы кто-нибудь из детей поднял грушу, хотя это было очень удобно сделать из-за отсутствия сторожей. Когда я задавал по этому поводу вопрос: а у вас фрукты не таскают? — вопрошаемый с большим недоумением на лице смотрел на меня как на человека, немножко рехнувшегося: для него так был странен мой вопрос.
Что в Германии не воруют, это еще можно объяснить их большой культурностью, но турки, где культура, я не думаю, чтобы была выше, нашей, как добились они этого?
Франция тоже культурная страна, но мне пришлось видеть на юге; Франции, как в одном из глухих переулков какого-то местечка молодая, с виду интеллигентная девица или дама обрывала розы через забор чужого сада, с риском испортить руку от торчащих в стене битых стекол.
Из этого можно сделать вывод, что не образование уничтожает скверный порок воровства, а хорошее нравственное воспитание детей с самого раннего возраста владеть своими желаниями и чувствами.
В Афинах осматривали Акрополь с историческим языческим храмом, возвышающимся над всем городом, откуда любовались на дивный вид на море, город и окрестности. Прошлись по главным улицам, с многочисленными кофейнями, битком набитыми экзальтированными, горланящими греками с газетами в руках, старающимися переспорить друг друга. Мне представилось, что то же было во время св. апостола Павла, проходившего по Афинам, когда он сказал о них: «Афиняне ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое»6 .
Смирна — азиатский город, не оставивший у меня большого впечатления, отчасти похож на Бухару, но менее оригинален.
В Александрии пришлось расстаться с милыми Алексеевыми, они поплыли до следующего порта, мы же, окруженные толпой проводников, выбрав из них симпатичного араба, хорошо говорящего по-русски, сели на ожидающий экипаж от гостиницы «Аббат». Несмотря на новые впечатления, я был угнетен расставанием с Алексеевыми: путешествие сближает людей, и было видно, что и им было грустно расставаться с Нами. Алексеевы очень звали нас приехать в Иерусалим, снабдили друг друга подробными адресами. Приехавши в Москву, я получил от них несколько писем, ответил, но тем все наше знакомство и закончилось. Больше я их не видал.
От гостиницы «Аббат» у меня осталось в памяти, что обед и завтрак в 12 часов дня были довольно плохи, мясо и птиц подавали нарезанными малюсенькими кусочками, годными только для одного глотка. На одном из обедов американец, не замечая ужаса, выраженного в лице метрдотеля, сложил на свою тарелку половину поданной утки и скушал ее с большим аппетитом. Фруктов же подавали большое количество, и могли брать, сколько кто хочет, оставляя вазы с фруктами перед вами; бананы были очень питательны и ароматны и неизмеримо вкуснее привозимых в Россию. Мое питание в Египте главное составляли фрукты, чем я весьма был доволен.
Утренние завтраки (ланч) бывали чрезвычайно обильны, подавали чай, кофе, какао, кто хотел, шоколад; на столе стояли разные варенья, мед, сливочное масло, яйца, и, если вы желали, подавали горячее и холодное мясо, ветчину, сыр и поджаренный горячий хлеб и фрукты.
Вечером перед сном я зажег свечу и поставил ее на стол, стоящий перед окном, а сам же отлучился на полчаса из комнаты, заговорившись в коридоре с моим попутчиком; когда вернулся в свою комнату, от свечи остался маленький огарочек, так как за мое отсутствие подул самум7 и своим знойным дуновением уничтожил свечу, несмотря на то что окно было закрыто ставней; на столе и на полу скопились налеты песка. В это время года самумы бывают слабые, что же бывает тогда, когда он действует в полном размере? — подумать жутко.
Мое путешествие в Египет было предпринято не только с целью посмотреть эту интересную страну, но, главное, подыскать солидного продавца египетского хлопка, в котором так нуждалось наше Товарищество, а потому прежде всего занялись отысканием лица из имеющихся у нас известных фамилий хлопковых торговцев. Для чего и пришлось за справками о их солидности обратиться к так называемому «русскому консулу».
Консулом были приняты немедленно и, как мне показалось, с некоторым недоумением в лице, а вернее сказать, с волнением; он никак не мог уяснить себе, для чего он мог понадобиться русским купцам, никогда не навещавшим его ранее с торговыми целями. Какой национальности был консул, я разобрать не мог: не то грек, француз, еврей, армянин, но только не русский. Он носил феску и не говорил по-русски, ведя с нами разговор по-французски; с виду был симпатичный старичок, принявший нас очень любезно, угостил турецким кофе, но деловых, полезных нам сведений дать не мог; он, как я думаю, сам ничего не знал и в торговых делах разбираться не мог.
