Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
Секрет прост и заключается в том, что имитирование социальных прав в сословном обществе не может пройти бесследно, потому что неизбежно ведет к… распределению – у одних права забирают и передают другим. Соответственно, это ведет к их недостатку у одних и избытку у других, что, в свою очередь, сокращает рынок, а значит, и стимулы для развития производства. Именно поэтому рыночные отношения в сословном обществе сокращают объем социальной справедливости в зависимости от развитости капиталистических отношений. Чем выше их развитие «наверху», тем меньше справедливости «внизу», что неизбежно ведет к мобилизации «низов».
После отмены крепостного права процесс этот получил многократное ускорение и вызвал резкое увеличение разницы потенциалов «верхов» и «низов» и, при недостаточно развитом промышленном производстве, несмотря на парадоксально высокие темпы его роста, от которых «просто дух захватывает», привел к чрезмерной концентрации капитала (монополизации) на одном социальном полюсе. В. О. Ключевский очень тонко отмечал эту исторически устойчивую особенность социальных отношений в России – «государство пухло, а народ хирел». Десять миллиардов рублей, перешедших, по словам Н. А. Рубакина, «в руки первенствующего сословия после 1861 г.», и 32 миллиарда, полученные им под залог земли у банков (Т. В. Осипова) поставили отсталую крестьянскую Россию «по степени монополизации» в один ряд с промышленно развитыми и передовыми странами Европы и с США.
Потеря таких средств при отсутствии прав заставляла «низы» повышать свою мобилизацию или динамическую плотность, которая, по словам Э. Дюркгейма, представляет собой некоторое «число социальных единиц, или, иначе говоря, объем общества и степень концентрации массы», объединенной «нравственной сплоченностью». А высшей нравственностью для большинства крестьян была община, к которой им приходилось «жаться», просто чтобы выжить. В этом и была мобилизация – в желании выжить, не поодиночке, а вместе, в общине, всем миром.
Однако без исполнения обязанностей это было невозможно, потому что механизмом распределения в наших условиях являются посословно разложенные (распределенные) обязанности. Нет обязанностей – нет развития, нет движения вперед! Петр I блестяще это доказал, создав за считанные годы развитое, но… крепостное мануфактурное производство, догнав по многим показателям передовые буржуазные страны того времени. Кроме того, равенство в обязанностях уравновешивало давление между «рабочей камерой» и «камерой сгорания», условно говоря, не позволяя насосу откачать воду из колодца до дна и пойти вразнос.
Изымая прибавочный продукт из сельского хозяйства, царь перераспределил его между государством и помещиками, которые были обязаны государству службой, а служба, в свою очередь, давала государству доход в виде военных завоеваний (Петр I как-то признал, что за годы войны его казна увеличилась в три раза). И тогда земельная рента дворянства превращалась в жалование за службу, а церковная – в социальную защиту и социальное накопление. После Великой сословной контрреволюции 1785–1861 годов привилегированные сословия продолжали получать жалованье в виде земельной ренты, но уже ни за что, просто так, бесплатно.
Жалованье ни за что – это тоже распределение, смыслом которого была демобилизация «камеры сгорания», таким путем она убегала от ненавистных обязанностей. Ее целью и смыслом жизни уже давно, еще при жизни Петра I, стало избыточное потребление вообще и роскоши в частности, что, естественно, вело к праздности и загниванию, к «дряблости» элиты и неизбежно к проеданию «производства». Именно об этом говорили и Н. Ф. Даниельсон, и А. Д. Билимович – «выдвигание на передний план распределения и забвение задач производства». Так было всегда.
Однако на этот раз всеобщая разруха требовала установления нового, более жесткого и экономического, и правового порядка. Этот порядок диктовала сама жизнь, разрушенная до основания бессмысленной войной за чужие интересы и демобилизацией старой элиты.
Новая элита, ставшая у кормила государства, конечно, существенно отличалась от старой. Но было и нечто общее, что их объединяло, это – право завоевателя. Оно фрагментарно, то здесь, то там стихийно проявляло себя после Приказа № 1 в виде анархии, вспышек насилия, самосуда и всеобщего беспредела. Фактически каждый «мужик», а значит, человек из низшего сословия, получил право «казнить или миловать», получил власть (по М. Фуко, «власть функционирует всюду»). Высшее сословие, «буржуи» такого права больше не имели, поэтому народ по старой сословной привычке сам присвоил им звание «бывшие» или, в крайнем случае, «буржуи недорезанные», установив таким образом настоящую рыночную стоимость их права на жизнь, которая в тот момент стремилась к нулю.
Все это происходило на уровне анархии, «право завоевателя», грубо говоря, пошло по рукам. Не вернув его наверх, по адресу основной «приписки», нельзя было говорить о восстановлении государства и, тем более, о восстановлении хозяйства. А вернуть его можно было только силой, только чрезвычайными мерами, которые и установил «Декрет ВЦИК и СНК о чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию». Поэтому каждый, кто в тот момент стал уполномоченным по продовольствию, должен был получить право завоевателя, оно фактически сдавалось в аренду особо доверенным лицам. Как убедительно показала история, его наиболее видными «арендаторами» среди прочих стали такие фигуры как П. Л. Войков, И. В. Сталин, А. Г. Шляпников, А. Д. Цюрупа и т. д. Они стали как бы полевыми командирами с неограниченными полномочиями. Декрет положил конец короткому односословному периоду российского общества, сформировав что-то вроде «гвардии Чингис-хана», наделенной особыми правами, а саму армию представляли собой большевики.
После подавления эсеровского мятежа они постепенно и неуклонно превращаются в новое высшее сословие, получившее не только особые права, но и обязанности, от которых бежала старая элита. Права с самого начала были жестко привязаны к обязанностям, именно за них спрос был особенно жестким – «увольнение от должности» (в части поражения в правах), например, являлось уголовным наказанием (УК РСФСР 1922 г., ст. 32 «з»). В то же время превышение прав, границы которых были размыты, т. к. они опирались на «понятия», не считалось серьезным преступлением – отсюда всевозможные злоупотребления «ответственных работников» с превышением власти, с незаконными репрессиями (включая расстрелы), с захватами особняков, с сытой и роскошной, а нередко и развратной жизнью. В этих условиях сформировалась классическая для России социальная структура, которая, как утверждает социология, «обусловлена способом производства и соответственно изменяется по мере изменения социальных отношений».[656]
Классическая, потому что она такой была всегда. Она была классической и для «протоплазмы социального мира», для орды, где служба государству характеризовалась, по определению Г. В. Вернадского, «Статутом связанной службы» (своеобразный первородный этатизм), а ее важным аспектом «было то, что эта повинность поровну распределялась среди всех подданных хана». То есть все были равны в обязанностях, но не в правах. Рядовой гвардеец Чингис-хана, например, «был выше по положению, нежели любой командир армейского соединения, включая тысяцкого»[657] (примерно так, как и представители «ленинской», а потом «сталинской гвардии»). Об этом же говорил и В. О. Ключевский: «обладая различными правами, классы общества могут нести одинаковые государственные обязанности».[658]
Что же тогда изменилось в структуре российского общества с приходом большевиков, которых так любят клеймить за «двойные стандарты» наши историки от коммерции? Может быть, способ «производства»? Но ведь и при Петре I было точно так же, точно такая же сословная структура общества, было точно такое же распределение обязанностей поровну среди всех «подданных» царя при абсолютном неравенстве прав. Хотя у дворянского сословия кроме прав была еще и собственность, обеспечившая до 1785 года выполнение ими обязанностей. Способ «производства» радикально изменился только после 1861 года, когда элита окончательно избавилась от обязанностей, и у нее, только у нее, остались привилегированные права и привилегированная частная собственность.
Получается, что вернув в социальные отношения обязанности для всех «подданных» (и для себя в том числе), большевики вернулись к старому петровскому «способу производства», вернули справедливость, но потеряли шанс на… буржуазную свободу, основанную на правах человека, потому что у нас никогда не было буржуазии в западном понимании слова. Тем самым они воссоздали военное общество, в основе которого лежат сословные отношения! Тогда это именно то, что объединяет Петра I и В. И. Ленина, «хотя, казалось бы, это совершенно несопоставимые ни по времени, ни по характеру, ни по должности фигуры» (А. Н. Боханов). В этой связи обвинять большевиков в том, что они «сыто ели и мягко спали», было бы несправедливо. Они взвалили на себя такой груз неразрешимых проблем, порожденных бывшей элитой, что их пусть даже в чем-то роскошный образ жизни просто меркнет по сравнению с образом жизни их предшественников, задушивших страну собственными привилегиями.
