Михаил Диченко - Современная демократия и альтернатива Троцкого: от кризиса к гармонии
«Стойкость армии стала понижаться и массовые сдачи в плен стали обычным явлением», – свидетельствует А. А. Брусилов.[254]
Приказ командующего восьмой армией А. А. Брусилова гласил: «…Сзади нужно иметь особо надежных людей и пулеметы, чтобы, если понадобится, заставить идти вперед и слабодушных. Не следует задумываться перед поголовным расстрелом целых частей за попытку повернуть назад или, что еще хуже, сдаться в плен».[255]
Были введены телесные наказания, и солдат стали пороть розгами за мельчайший проступок, например, за самовольную отлучку на несколько часов, а иногда просто, чтобы «поднять воинский дух»[256]. Естественно, что такие меры озлобляли солдат против офицеров и усиливали социальный раскол в обществе.
Современными исследователями подсчитано, что в целом за время войны Россия потеряла 3,9 млн пленными, в 3 раза больше, чем Германия, Франция и Англия вместе взятые. На 100 убитых в русской армии приходилось 300 пленных, а в германской, английской и французской армиях – от 20 до 26, то есть русские сдавались в плен в 12–15 раз чаще, чем солдаты других армий (кроме австрийской)[257].
Группа заговорщиков во главе с А. И. Гучковым работала над подготовкой военного переворота. Задача состояла в том, чтобы упредить народное восстание. «Кроме помощи организаторам государственного переворота, облегчавшей им дело, – свидетельствует А. Ф. Керенский, – мы… создали сборный пункт, где были сосредоточены силы, готовые в случае необходимости сдерживать народные волнения».[258]. Однако вербовка офицеров оказалась нелегким делом: «Гучков не нашел среди офицеров людей, соглашавшихся идти на цареубийство», – свидетельствует жандармский генерал А. И. Спиридович.[259]
Волна голодных стачек в городах быстро нарастала. О том, что с лета 1916 года интенсивность рабочего движения определялась уже не политическими и военными событиями, не призывами партий, а голой экономической реальностью, говорит появившаяся с этого времени прямая корреляция между числом стачечников и ценой на хлеб. По Московскому промышленному району коэффициент корреляции между ценой на ржаной хлеб и числом экономических стачечников (составлявшим подавляющее большинство бастующих) в период с июля 1916 по январь 1917 года составлял 0,8[260].
В начале 1917 года речь шла уже не о росте цен, а об отсутствии хлеба. Московский городской голова М. В. Челноков послал председателю Совета министров четыре телеграммы, предупреждая, что нехватка продовольствия «угрожает вызвать в ближайшие дни хлебный голод, последствием чего явится острое недовольство и волнения со стороны населения столицы».[261] 23 февраля председатель Общества фабрикантов московского промышленного района Ю. П. Гужон телеграфировал военному министру, что в результате закрытия хлебопекарен 93 тыс. рабочих не получают хлеба: «Фабрики и заводы приостанавливаются, рабочие волнуются, уходя искать хлеба»[262]. Таким образом, в Москве назревал такой же грандиозный голодный бунт, какой произошел в Петрограде.
Голод угрожал и армии. В декабре 1916 года состоялось совещание в Ставке под председательством Николая II. На этом совещании выяснилось, что «дело продовольствия войск в будущем должно значительно ухудшиться... – писал А. А. Брусилов. – Нам не объясняли причин расстройства народного хозяйства, но нам говорили, что этому бедственному положению помочь нельзя»[263]. Пока же солдатам в окопах вместо 3 фунтов хлеба стали давать 2 фунта, а в прифронтовой полосе – 1,5 фунта. Лошади почти не получали овса и находились в истощенном состоянии, поэтому артиллерия потеряла мобильность, и армия уже не могла наступать. В случае отступления такое положение должно было привести к потере артиллерии и обозов.[264]
О глубине этого кризиса говорит свидетельство того человека, который – уже после Февральской революции – безуспешно пытался его разрешить, министра земледелия Временного правительства А. И. Шингарева. «…Революция получила в наследство отчаянное положение продовольственного дела в стране… – говорил А. И. Шингарев. – На почве хлебного недостатка и продовольственной разрухи и началось, в сущности, то последнее движение… которое привело… ко всеобщей русской революции… Наследство, которое мы получили, заключалось в том, что никаких хлебных запасов в распоряжении государства не осталось…»[265]
С одной стороны, и оппозиция, и власти постоянно говорили об опасности беспорядков, восстания, революции – но когда революция началась, они поначалу не приняли происходящее всерьез. С точки зрения П. Н. Милюкова, движение оставалось «бесформенным и беспредметным»; оно сводилось к разгромам булочных и митингам под лозунгами «Хлеба!» и «Долой войну!»[266].
Днем 25 февраля императрица телеграфировала царю: «Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба…»[267]
Председатель думы М. В. Родзянко рассказывал неделю спустя, что восставшие солдаты были на самом деле, «конечно, не солдаты, а просто взятые от сохи мужики, которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь же заявить. Только и слышно было в толпе: “земли и воли”, “долой Романовых”, “долой офицеров”…»[268]
28 февраля у солдат появились первые наспех изготовленные плакаты, и на них было написано: «Земля и воля!». 1–2 марта по всему городу происходили митинги, и главное требование солдат выражалось все тем же лозунгом: «Земля и воля!»[269].
Когда две недели спустя происходил первый парад революционного петроградского гарнизона, М. Палеолог внимательно читал лозунги, которые несли солдаты на своих знаменах – почти на всех знаменах были надписи: «Земля и воля!», «Земля народу!».[270]
Несколько лет спустя генерал А. И. Деникин подвел итог событий революции в следующих словах: «Главный, более того, единственный вопрос, который глубоко волновал душу крестьянства, который заслонял собой все прочие явления и события – вымученный, выстраданный веками – Вопрос о земле».[271]
Ленин, читая эту книгу Деникина, дважды подчеркнул карандашом эту фразу.
За безоговорочную поддержку своей политики до и во время войны русский монарх подарил будущему патриарху Тихону большой «бриллиантовый крест для ношения на клобуке».
Кто был настоящим патриотом России: царь, Колчак, патриарх Тихон или Троцкий?
Почему мужественный полярник и боевой офицер в последний год жизни превратился в марионетку опытных политиков? Куда исчезла большая часть самого крупного в мире золотого запаса? Почему христианин Тихон как глава православия в России запрещал жертвовать золото церквей на покупку хлеба голодающим? Вот лишь факты:
О «русском» царизме:
1. Русские монархи последних двух веков представляли собой в подавляющем большинстве отпрысков германских феодалов. И это очень ясно осознавали немцы, называя русскую династию царей «верховным германским слоем»[272]. Сама столица – Петербург – являла собой полное архитектурное доминирование Европы. На знаменитом памятнике «Медный всадник» надпись отнюдь не на русском языке. Русская царица ставит памятник в честь прежнего русского царя в столице России для русских людей и повелевает сделать надпись на нем латиницей! Русский язык и русская культура были для царей чужими.
2. Петербуржские самодержцы немецкого происхождения опирались на дворян, преимущественно русских по рождению. Однако, если копнуть глубже и посмотреть их образ жизни, культуру, язык и воспитание с детства, то получится следующее: ребенка учил гувернер-француз сначала говорить и читать по-французски. Русскому учились сами для общения со слугами и извозчиками. Читали в основном французскую литературу, русская была в диковинку. Русский язык получался у дворян как второй, бытовой. На балах они между собой общались на французском. Даже великие русские писатели XIX века, лучшие представители культурного слоя дворян, не могли часто обходиться только русским языком. Достоевский или Толстой, создавая произведения на русском языке, часто не могли обходиться без многочисленных фраз или даже диалогов на французском. Даже одежду дворяне носили нерусскую. Русская одежда воспринималась ими исключительно как крестьянская.
О «русском патриоте адмирале Колчаке»:
1. Узнав о начале организации большевиками выборов в Учредительное собрание, вице-адмирал Колчак захотел стать депутатом и согласился баллотироваться.
2. Когда с депутатской карьерой не вышло, он, будучи в Токио, вручил британскому послу прошение о приеме в английскую действующую армию «хоть рядовым». После этого его берет под свое покровительство британская разведка.
