Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
Однако несмотря на это трудно переоценить значение «Декрета о земле». Его главный смысл заключался не в том, что он отменил помещичью собственность, а в том, что он легализовал крестьянские самозахваты помещичьей земли и имущества, прокатившиеся по стране как сокрушительное цунами еще летом и осенью 1917 года.
До большевиков на это никто идти не хотел. Хотя еще в июне представители с мест сообщали, что если закон о передаче земли комитетам не появится в ближайшее время, то законом станет резолюция I Всероссийского съезда делегатов по аграрному вопросу, гласившая: все земли «без исключения, должны перейти в ведение земельных комитетов с предоставлением им права определения порядка обработки, обсеменения, уборки полей, укоса лугов и т. п.».[595] Эта же резолюция учредила на селе крестьянские Советы, которые за пару месяцев охватили практически всю территорию страны. И начали действовать.
Так, за два месяца до Октябрьской революции, 11 сентября, волостной Совет Тамбовской губернии передал «в собственность крестьянских общин всю помещичью землю вместе со всем хозяйственным имуществом». Но только захватами помещичьих земель дело не ограничивалось, «зачастую их жертвой становились “отрубники”, вышедшие из крестьянских общин во время столыпинской аграрной реформы. Имели место и случаи столкновений между различными деревнями».[596]
Соответственно, не всегда все проходило мирно: «7 сентября в селе Сычевка охрана кулака Романова, арендовавшего имение помещика Похвистнева, ранила двух крестьян, зашедших в посевы подсолнуха. В ответ на это имение было сожжено, Романов убит. На следующую ночь уже горели имения во всех соседних селах. За неделю восстание охватило 14 волостей уезда. Были разгромлены 54 имения, в том числе 16 полностью. Более 30 % пострадавших являлись земельными собственниками из крестьян». Всего «в 28 губерниях Европейской части России в 1917 г. было отмечено свыше 15 тысяч выступлений крестьян против частного землевладения». В ответ «8 сентября Керенский распространил на все губернии меры подавления крестьянского движения, разработанные в июле 1917 г. генералом Корниловым для прифронтовых районов».[597] (Странно только то, что А. Ф. Керенский так и не стал диктатором.)
Мы привыкли рассматривать революцию 1917 года как «пролетарскую революцию» и череду политических событий, которые бурно протекали в столице и других крупных городах, как бы с вершины сословной пирамиды. А получается, что революция шла внизу, в деревне, сама собой, почти без участия столичных «делегатов». Это не было даже политическим процессом, это был передел собственности в пользу низшего сословия, самый настоящий «черный передел» – вековая мечта общинного крестьянства. Борьба в столице и в городах стала лишь отражением радикальной сословной революции, отражением глубокого социального кризиса, который охватил всю страну. Деревня мобилизовывала сама себя под давлением военных тягот, под давлением социального факта под названием «мировая война». Почти так же, как и город.
Но война только провела границу между дюркгеймовскими «полезностью» и «бесполезностью». А крестьянскую «аграрную программу» граф М. Н. Муравьев записал еще в 1857 году, и она уже была кризисной (или антикризисной – для кого как). Правда, ее текст не вполне совпадает с «наказом 242-х», который требовал – «право частной собственности на землю отменяется навсегда»; «программа» не так категорична. Но оно и понятно – 60 лет прошло, наболело, как пел В. С. Высоцкий, каждый «горюшка хлебнул, не бывает горше». Десять миллиардов отдать – не шутка (интересно, сколько это на наши).
Однако откуда они взяли, что земля принадлежит им? В то время у них не было частной собственности на землю, они только пользовались землей, и делали это сообща, с помощью мира, общины. Несмотря на это, в понимании крестьян вся земля принадлежит им всем, и они имеют на это право. А поскольку в законе такого права никогда не было, и земля им не принадлежала, то значит, это было неписанное социальное право, которое обычно живет в нашем сознании как ощущение, – оно жило и в сознании наших предков.
В их понимании общинное право, существовавшее и как ощущение, и как практика на протяжении многих поколений, было настоящей справедливостью. В то время, как однажды очень точно подметил председатель Конституционного суда РФ В. Д. Зорькин, «представления о справедливости отвергали любые типы социального и экономического неравенства, не связанные с личными трудовыми, интеллектуальными, культурными достижениями и заслугами».[598] Понятно, что в условиях жесточайшего кризиса, обостренного мировой войной, когда остатки справедливости были втоптаны в грязь разодетой, по словам В. В. Шульгина, буржуазией (в том числе демократической), общинное право превратилось в собственную программу беспартийных волостных комитетов, которые «на 75–80 % состояли из крестьян». Представители других сословий, как утверждала В. В. Осипова, насчитывались в них единицами.[599]
Фактически это было право одного сословия – низшего. И если посмотреть на него не с точки зрения «образованного общества», чтобы очистить социальный факт от ощущений интеллигенции, а как бы снизу сословной пирамиды, с точки зрения общинника, то придется признать, что оно было вполне демократично. Это была демократия в ее первозданном, неомраченном капитализмом виде. Это была демократия орды. Она не имела никакого отношения к демократии «образованного общества», основанного на равных правах каждого, каждого избранного, чтобы быть точным, – не всех. В сословном обществе по-другому не бывает.
Демократия низшего сословия строилась на отсутствии, лучше сказать, на ограничении прав индивида и на экономической круговой поруке. Ограничение прав каждого компенсировалось в этом случае общей ответственностью за него. Так, ст. 350 «Положений о сельском состоянии» гласила: «Каждое сельское общество, как при общинном, так и при участковом или подворном (наследственном) пользовании землею, отвечает, круговою порукою, за каждого из своих членов в исправном отбывании казенных сборов и земских повинностей».[600]
То есть в круговую поруку закон включал и крестьян-общинников, и крестьян-частников (наследственное пользование землей), не делая между ними различия. Это была норма закона, которая совпадала с давней традицией, превращая ее в особо устойчивый, исторически обусловленный социальный институт, вошедший в историю под именем «мир». Область его действия выходила далеко за рамки сборов и повинностей. Как отмечает наш известный культуролог С. В. Лурье, «“мир” – это автономная самодостаточная целостность. С правовой точки зрения он был административной единицей, с церковно-канонической – приходом; с точки зрения имущественного права, “мир”, поскольку он распоряжался землей, являлся поземельной общиной».[601]
А мы добавим, что эта норма закона превращала традиционную хозяйственную круговую поруку, единственным смыслом которой был сбор податей и обслуживание долгов, в… военную круговую поруку, так как устанавливала ответственность не перед частным кредитором, как бы по горизонтали, в соответствии с гражданско-правовыми отношениями, а по вертикали, перед государством. Точно так же, как это происходит с воинской повинностью. А по горизонтали все несли ответственность за исполнение общинного оклада друг перед другом, независимо от формы собственности.
Напомним, выше мы выяснили, что бинарная ответственность по вертикали и горизонтали есть объективный признак военной круговой поруки. Ее другим признаком является функция места (в данном случае конкретная община): все вместе это можно выразить формулой Об+Фм=КрПв, где Об – ответственность бинарная, Фм – функция места, а КрПв – круговая порука военная.
Благодаря именно военной круговой поруке право принадлежало всем вместе и никому в отдельности, т. е. все были равны в… недостатке прав, а значит и ограниченно свободны в своем равенстве. Вот такой парадокс. И тогда, действительно, общие обязанности и ограничение свободы уравнивали всех в правах!
Военная круговая порука со всей очевидностью продемонстрировала свое превосходство перед экономической в годы Великой Отечественной войны. Общие обязанности, ограниченные права и равная ответственность (во многих случаях крайне жестокая), в сумме представлявшие собой социальную справедливость, сплотили всех в борьбе с превосходившей нас по всем статьям фашистской Германией, сделали нас сильнее. Это та неосознанная и оболганная сила действительного единения народа и государства, по которой мы в душе скучаем до сих пор – в обществе для олигархов нам ее не хватает.
Таким образом, если у «образованного общества» была демократия индивидуализма, когда каждый отвечал перед законом сам за себя, то у низшего сословия – демократия коллективизма, когда перед законом отдельно, лично, персонально, как угодно, никто не отвечал (за исключением тяжких уголовных преступлений). За все несла «соборную» ответственность община.
